К Анне медленно возвращалась жизнь. В системе координат больницы шли месяцы, но для нее самой время текло странным образом. Прошлое ее было соткано из разрозненных воспоминаний, а настоящее было большим белым пятном, в котором мелькали размытые фигуры полузнакомых людей.
Отец Анны от горя забросил лабораторию, все чаще искал утешение на дне стакана и в обществе подруги дочери, Вероники, которую раньше на дух не переносил.
— Виктор, вы опять ночевали в больнице? — спросила она однажды утром, приехав навестить Анну.
— Помнишь крысу, которая родилась в тот день? — Он бросил взгляд на красные пятна на своем халате, которые так и не отстирались.
Она хорошо помнила этот день, тот самый, когда Анна потеряла сознание. Виктор приехал в больницу в этом самом окровавленном халате. За столько месяцев ему не пришло в голову надеть что-нибудь другое.
— Крысу? — переспросила Вероника.
— Она умерла. Вчера.
Жизнь и смерть давно стали для Виктора рутиной. Крысы рождались и умирали чуть ли не каждый день. Он не относился к этим моментам с трепетом, ведь все в итоге сводилось к числам: доходам и убыткам. А кровь была настоящей. Виктор вспоминал первое дыхание созданного им зверька: такого беспомощного и слепого, обреченного на короткую жизнь и долгие страдания. Может быть, в том, что случилось с Анной, ему нужно винить себя. За то, что опять не оказался рядом и не смог защитить. За то, что не дождался, пока она приедет, и взялся за скальпель. За то, что увлекся, опять забыл позвонить. За то, что всегда только тем и занимался, что причинял боль и совершал одни и те ошибки.
— Есть ли разница между убийством крысы и созданием трансгенной крысы, которая умрет? — спросил он.
— Это двойное преступление.
— Драматизируешь, как всегда.
— Вы сами говорили, что на одну генно-модифицированную особь приходятся десятки больных, сотни мертворожденных и тысячи выкидышей. За каждой жизнью стоят множество смертей, а за этими смертями — стоите вы. А люди, глупые, долго верили, что ваши крысы уменьшают количество жертв в экспериментах. Ни черта подобного.
— Конечно. — Виктор рассмеялся. — Это же было очевидно с самого начала.
— Почему? Вы столько всего могли сделать… Вы, с вашими талантами… Вы могли бы сделать этот мир лучше.
— Да вот не хотел.
— Зачем вам это? Вы же знали про имитатор. Больше не нужно использовать в экспериментах животных. Зачем создавать еще одну версию крысы? Ради чего?
— Ты все еще ведешь этот свой канал? Пишешь про моих крыс, о том, какой я злодей?
— Разумеется.
— А ты знала, что твои люди желают Анне смерти? Мол, так мне и надо, пусть она расплачивается.
— Это невозможно! — Вероника отпрянула назад.
— И это вы называете справедливостью? Вы так самоутверждаетесь, да? Вы считаете себя святыми, а на деле вам глубоко плевать друг на друга.
— Мне не плевать. Да, за стенами больницы мы не могли быть друзьями, но я все равно хочу вас поддержать.
— Чтобы почувствовать себя еще более святой? Тебе нравится видеть меня пораженным, вот и приезжаешь.
— Вообще-то я приезжаю к Анне.
— Зачем? Ты правда считаешь себя ее подругой? Знаешь, я тебе не верю. Анна ни с кем не общалась просто так, ни в ком не нуждалась. Никогда. Даже во мне. Даже когда была маленькой. Она ни к кому не привязывается. Ты никогда не была ей нужна. И сейчас тем более.
— Вы ведь такой же.
— Да что ты обо мне знаешь?
— Я вижу, как вам больно. Вы, должно быть, хотите прожить эту жизнь заново, без ошибок. Так ведь?
«Все-таки хочет видеть меня пораженным», — подумал Виктор с досадой. Терять, однако, было нечего, и душу излить — больше некому.
— Конечно, — ответил он. — Я был ужасным сыном, ужасным мужем и оказался ужасным отцом. Даже ученый из меня вышел никудышный.
— А как же этот ваш запатентованный метод?
— Да какая разница? — Виктор вытер лицо. — Хочешь знать правду? Он не мой. Я оказался в нужном месте и в нужное время и присвоил его себе. А знаешь почему? Потому что я не мог смириться с тем, что у меня ничего не было. Я был молодым, хотел всего и сразу, иначе, думал, незачем жить. Я хотел богатства и возможностей, чтобы не чувствовать себя жалким. — Виктор посмотрел на дверь, за которой дочь боролась за жизнь.
— Но все равно чувствуете себя жалким, потому что не можете ее спасти?
— Вы все не знаете, что я намного хуже! Все эти слова про то, что эксперименты служат на благо людям, для меня пустой звук. Я делал это ради денег.
— Или ради Анны, ради того, чтобы у нее все было?
— О, узнает ли она меня когда-нибудь? — В памяти Виктора оживали стертые временем воспоминания: ее первый крик, первое слово и первые шаги. — Этот кошмар закончится?..
Был конец мая. За окном все жило и дышало: по улицам текли потоки людей, дул ветер, деревья пахли весной, шумели колеса автомобилей и автобусов, где-то далеко взлетали самолеты. Кричали птицы, отчаянно и громко кричали, словно проклинали это небо. Четыре черных крыла кружили над пыльной дорогой, а посередине нее, совершенно неподвижно, лежал вороненок. Голубые глаза были раскрыты, маленький клюв касался асфальта, а перья колыхались на ветру, обнажая алую рану. Все жило и дышало, кроме него, — птенца, не пережившего свой первый полет.