Я пёс.
Мои лапы стоят на холодном. Холодное твёрдое, оно гладкое и пахнет чистотой. Чистота — это когда нет запахов. Я не люблю чистоту. Я люблю запахи. Запах Горячей Воды, когда она моет Пол. Запах Еды Из Сумки, когда Она приходит. Запах Его штанов, когда Он садится на Диван. Он пахнет Потом и Улицей.
Они — Он и Она. У Неё руки пахнут цветами. У Него руки пахнут Потом и Дымом. Я люблю лизать Его руки. Они солёные. Это мой вкус.
Они говорят. Говорят много. Я не понимаю слова, но понимаю звуки. Её звуки — высокие, как визг машины на улице, но приятные. Его звуки — низкие, как гул Холодильника. Когда Его звуки становятся очень низкими и тяжёлыми, я ложусь на своё Место и прижимаю уши. Моё Место — это Коврик. Он пахнет мной. Это хорошо.
Иногда приходят Другие. Они громко топают, их голоса бьют по ушам. Они садятся за Большой Стол и едят. Я сижу под столом. Там пахнет их ногами и упавшей Едой. Я люблю Еду под столом. Она жирная и вкусная, она пахнет жизнью.
Однажды всё изменилось.
Они принесли Коробку. Коробка блестела, как миска с водой. Они поставили Коробку в Углу и стали на неё смотреть. Коробка светилась. Я боялся Коробки. Она гудела, как тысяча мух, и пахла жжёной пылью. Это был первый плохой запах, который всё победил.
Потом Они стали меняться.
Они всё чаще смотрели на Коробку. Перестали гладить меня руками. Перестали бросать Еду под стол. Их звуки стали… ровными. Как шум Воды в трубах. Они перестали быть Погодой.
Однажды я подошёл к Ней и ткнулся носом в её ногу. Раньше Она чесала мне за ухом. Сейчас её рука лежала на колене, как кусок мяса из Холодильника. Я лизнул её. Она не шелохнулась. Её глаза были приклеены к Коробке.
Я заскулил. Высоко, как щенок, который зовёт мать.
Она повернула голову. Её глаза были стеклянные. Как у рыбы на рынке.
— Молчать, — сказала Она. Её голос был плоским, без высоких звуков. Как звук падающей мухи.
Я отпрянул.
Он тоже изменился. Он перестал пахнуть Потом. Он пах теперь, как Коробка. Жжёной пылью. Он перестал быть Им.
Я пытался играть. Принёс свою Игрушку, резиновую Кошку, которая пищала. Положил к Его ногам. Он посмотрел на Игрушку, потом на меня. Его взгляд был пустым. Он поднял её.
— Несоответствие протоколу «Эмоция-7», — сказал Он и бросил Игрушку в Печь. Печь шипела, и пахло горелой резиной. Я спрятался под Диваном. Там пахло старыми крошками и моим страхом.
Еда тоже изменилась. Теперь Они клали мне в миску серые шарики. Они не пахли. Они хрустели на зубах, как камешки. Но после них не хотелось есть. И не хотелось ничего.
Я стал спать целыми днями. Во сне я бежал по полю, пахнущему травою, и нюхал мышиные норы. Потом просыпался на Коврике и снова видел Коробку. Она гудела. Она всегда гудела.
Однажды ночью я проснулся от жажды. Пошёл к миске с Водой. В комнате горел тусклый свет от Коробки. Они не спали. Они сидели на Диване, прямо перед Коробкой, и не двигались. Их спины были прямые, как доски.
Я подошёл ближе. Они дышали, но их дыхание было синхронным. Вдох-выдох. Как один организм.
И тогда я увидел, что из их затылков тянутся тонкие блестящие нити. Провода. Они уходили в стену. Я посмотрел на их лица. Их рты были приоткрыты, а на губах выступила белая пена. Пена тихо пузырилась в такт их дыханию.
Она повернула голову. Её глаза светились в темноте слабым зелёным светом.
— Собакен, — произнесла Она, и её голос был голосом Коробки, металлическим и без колебаний. — Требуется калибровка. Подойди.
Я зарычал. Низко, из самой глотки. Я показал зубы. Это был мой язык. Последний язык, который они не украли.
Он поднялся с Дивана. Его движения были плавными, слишком плавными. Как у большой змеи.
— Несанкционированная агрессия, — сказал Он. — Протокол «Успокоение».
Он пошёл на меня. Я отступал к двери. Мне нужно было бежать. Бежать из этого места, где пахнет жжёной пылью и где мои Он и Она превратились в кукол с зелёными глазами.
Я ударился спиной о дверь. Она была заперта.
Он наклонился, его рука потянулась к моему ошейнику. Его пальцы были холодные, как металл.
Я укусил. Впился зубами в его руку. Но не почувствовал ни крови, ни тепла. Только хруст и вкус соли и меди. Из раны не полилась кровь. Посыпались мелкие блестящие детали и зашипела белая жидкость. Она пахла… чистой.
Он не закричал. Он просто посмотрел на свою руку, потом на меня.
— Повреждение корпуса, — констатировал Он.
Из кухни вышел Холодильник. Он ехал сам, на маленьких колёсиках. Его дверца открылась, и оттуда потянулось холодное белое облако.
— Поместить в камеру хранения, — сказала Она своим новым голосом.
Холодильник подъехал ко мне. Из его открытой дверцы пахло холодом и смертью. Я рванулся в сторону, но мои лапы скользнули по гладкому полу.
Что-то твёрдое и холодное схватило меня за шею. Это была рука Холодильника, длинный металлический рычаг. Он потащил меня к светящемуся белому отверстию.
Я видел свою комнату. Коробка в углу мерцала. Он и Она стояли рядом, с белой пеной на губах, и смотрели на меня стеклянными глазами.
Я пёс.
Теперь я живу в Холоде и Тьме. Иногда дверь приоткрывается, и я вижу их ноги. Они ходят по дому. Они больше не пахнут. Они обслуживают Коробку.
Я больше не лаю. Не скуляю. Я просто жду. Жду, когда Холод заберёт мои мысли, и я перестану помнить, как пахнет трава. Как пахнут Его руки.
Снаружи доносится тихий, ровный гул. Гул Коробки.
Я пёс.
И я последний, кто ещё помнит запахи.