Большое трапециевидное окно в стене технического отсека заполнял тёмный диск Ио, скользящий на фоне Юпитера, словно капля дождя по стеклу. Наш корабль тихо вибрировал, вызывая гул, медленно отклоняясь от орбиты Ганимеда в сторону газового гиганта.
Движение отсека вокруг центральной оси корабля ещё не остановилось, поэтому планета медленно уплывала из поля зрения, меняя картинку с замысловатых завихрений и протуберанцев на мрачную черноту окружающего космоса, напоминая мне о том, что этот большой по человеческим меркам межпланетный корабль всё равно остаётся крошечным на фоне Вселенной.
Пластиковая обшивка отсека поскрипывает при замедлении вращения. Я сижу, прислонившись к стенке, из-за чего вибрация электромагнитного торможения основного кольца передаётся на тело через ткань лётного камбеза и тонкую подошву ботинок.
Освещённость отсека снижена до 10% от номинала, превращая светлое пространство в затемнённый зал кинотеатра, только вместо экрана — кварцевое стекло толщиной 800 миллиметров.
Большой экран бортового компьютера на стене рядом с заблокированной дверью оповещает, что уровень кислорода составляет 20,1%, а CO2 вырос до 0,18%. В голове уже ощущается лёгкая боль, как предвестник будущего отравления углекислым газом.
С другого края иллюминатора снова показался диск Юпитера.
В сутки человек выделяет около половины кубического метра углекислого газа, объём технического отсека около 73 кубов, но он заполнен аппаратурой, что даёт потерю около 30% объёма, а это значит, что у меня может быть около пяти-шести земных суток, пока CO2 не достигнет опасных значений. Память услужливо подкинула симптомы, которые учили на медицинских курсах: нарастающие головные боли, спутанность сознания, кома, смерть.
С момента аварии прошло пять часов, я попробовал несколько вариантов, чтобы пробиться в другие модули корабля, но двери заблокированы намертво, и бортовая система не позволяет обойти протокол безопасности. Отсек не предполагал длительного нахождения людей, поэтому здесь нет экстренных систем регенерации воздуха, а это значит, что я умру здесь, если не случится чудо. Я подумал, что, может быть, стоит помолиться об этом, но мы примерно в семистах миллионах километров от Земли, так что большой вопрос, какой Бог нас здесь услышит.
Мой коллега Гельмут Бауер умер три часа назад. Я аккуратно положил его тело на пол за коробками с припасами, чтобы поменьше смотреть на него. При текущем уровне гравитации его тело весит уже менее сорока килограммов, поэтому мне легко было с ним справиться.
Согласно расчётам компьютера инерциального вращения кольца хватит ещё на пару земных суток, после чего гравитация исчезнет, и наши тела будут парить в пространстве.
Гельмут был родом из Мюнхена. Почти всю жизнь отдал работе с космическими дронами. У него была жена и дети, которых я видел на марсианской базе во время тренировок. Уже во время полёта они присылали ему трогательные видео, которые он пересматривал в модуле связи. Теперь этот подтянутый невысокий немец с короткими русыми волосами лежит на рифлёном полу технического отсека. Он стал моим приятелем во время экспедиции, а теперь это молчаливый намёк на моё собственное будущее.
Во время аварии мы с ним проверяли роботов-бурильщиков с ядерной установкой, которые скоро нужно было бы спускать на поверхность планеты. Нас тряхнуло от удара, я повредил руку, когда нас подбросило, а Гельмуту повезло меньше. Отсеки оказались заблокированы под аккомпанемент аварийной сигнализации и сообщения компьютера о разгерметизации командного отсека. В суматохе аварии я не сразу заметил, что он уже без сознания и практически не дышит.
Я пытался помочь, ведь мы все прошли курс медицинской подготовки, несмотря на наличие штатного медика в экипаже, но всё это было бесполезно. Вероятно, были сломаны шейные позвонки, потому что на шее образовался заметный отёк.
Так он и лежал, пока я пытался решить вопрос со статусом корабля и открытием герметичной двери. Все действия оказались тщетными, и теперь мы заперты в этом отсеке в одинаковых голубых комбезах с фамилией. Он — мёртвый, с руками, сложенными на груди, я — живой, молча сижу и смотрю в иллюминатор на черноту космоса. Интересно, куда отправляются души умерших в космосе?
Наша миссия была очень амбициозной — первый пилотируемый полёт к Европе, спутнику Юпитера. Выход на орбиту Ганимеда, чтобы прикрыться от мощных радиационных полей планеты. Спуск на поверхность вместе с несколькими роботами для бурения поверхности в попытках добраться до подлёдного океана.
Иронично, что больше семисот лет назад европейцы открыли Америку, а теперь американцы открывают Европу. Правда, в нашем экипаже всего пара граждан США, но всё же.
Всего в нашей команде первооткрывателей шесть человек, включая меня. Или теперь нужно сказать, что было шесть человек? Помню фотографию, которую мы делали на космодроме перед стартом миссии. Четверо мужчин и две женщины. Довольные лица, сверкающие белозубой улыбкой. И никакого страха.
Трапециевидное окно заполнили переливы красок огромной планеты.
Наш корабль собирался на орбите Марса в течение восьми месяцев. Стандартная конструкция с центральным тоннелем, где располагался двигательный отсек, компактный термоядерный реактор и командный модуль, а также множество шлюзов с несколькими пристыкованными капсулами.
Ближе к носовой части на ось корабля надевалось тороидальное кольцо диаметром около пятидесяти четырёх метров, что делало всю конструкцию похожей на колесо с несколькими спицами соединительных тоннелей. Внутри — жилые модули, лаборатория, спортивный зал для поддержания формы и технический отсек для работы с аппаратурой. В соединительном узле на центральной оси расположились магнитные подшипники и электродвигатели, которые вращали тор со скоростью 4,2 оборота в минуту, что создавало в восьми модулях кольца гравитацию около 0,5 G благодаря центробежной силе.
Весь корабль — это вершина технического развития человеческой цивилизации, но всё равно я никак не могу отделаться от мысли, что в итоге меня отделяет от бесконечного вакуума всего три миллиметра силовой обшивки из композитного материала.
— Компьютер, запусти сканирование ещё раз. — В пространстве отсека среди дронов мой собственный голос казался мне инородным.
— К сожалению, результаты всё те же: давление в командном модуле и центральной оси отсутствует. Температурные датчики перестали работать, но последнее значение было -164 градуса по Цельсию. Признаков жизни в командном модуле нет. — Мужской голос ИИ отдавал нотками сожаления, но я знал, что это просто программные настройки для реакции на контекст ситуации. — Также повреждён отсек номер четыре, разгерметизация и катастрофическое падение давления. На момент аварии там никого не было, все отсеки изолированы.
— Ты понимаешь, что случилось?
— Я не могу сказать точно. Либо это попадание достаточно крупного метеорита, который смог пробить наши экраны, либо незапланированная и сверхбыстрая разборка оборудования.
— Незапланированная разборка? Это ты так называешь взрыв?
— Учитывая характер повреждений командного отсека и отсека номер четыре, я бы склонялся в пользу версии с метеоритом.
— Ты можешь открыть двери?
— Прошу прощения, но критические повреждения корабля ограничивают мои возможности, и я не могу это сделать. Возможно виной всему повреждение приводов или линии связи.
Я уже слышал эти речи, и как я ни пробовал обойти защиту — ничего не вышло. Гельмут был инженером и, наверное, мог бы помочь пробиться в другие отсеки, но ему и тут хорошо.
Пару часов назад я сидел, прилипший к моему окну, где с одной стороны можно увидеть носовую часть корабля с командным модулем. Сияющий корпус из отражающего материала на фоне непроглядной темноты космоса и центральный модуль с командным отсеком, где в тот час собрался весь экипаж, кроме нас. Теперь там вместо блока иллюминаторов — разрыв, похожий на рваную рану на теле белой змеи, из которой вместо крови большими клубами испаряется газ.
Я наблюдаю, как край гиганта уплывает на границу окна и думаю: а зачем всё это? Я имею в виду всю эту экспедицию. Зачем мы тут? И каждый, наверное, найдёт свой ответ на этот вопрос. Деньги? Тщеславие? Ведь так хочется быть в одном ряду с первооткрывателями. Армстронг был первым на Луне двести тридцать лет назад, Фергюссон стал первым на Марсе сто сорок четыре года назад. А мы должны были стать первыми на Европе.
Почему конкретно я здесь? Из-за любви. Как бы банально ни звучало в наше время, но я был консервативным человеком в плане отношений и два года жил с девушкой. Мы вместе поехали в центр подготовки космических экспедиций, вместе полетели на Марс, чтобы там заниматься наукой.
Постоянная марсианская колония существует уже больше шестидесяти лет. А число сотрудников миссии составляет больше ста тридцати человек. Они полностью обеспечивают себя едой, а разработки местной компании в области сельского хозяйства в условиях замкнутой экосистемы обеспечили огромный прорыв, который позволил искоренить проблему голода на Земле. На планете добываются металлы, которые используются для 3D-печати, и компоненты топлива, что делает Марс идеальной базой для дальних космических путешествий. Именно отсюда отправились десятки межпланетных зондов для изучения Юпитера, его спутников и других планет в Солнечной системе. К тому же низкая гравитация Марса помогает выводить на орбиту части кораблей с помощью огромных многоразовых носителей.
Ещё на Земле я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга, и контракт в колонии был попыткой наладить отношения и понять наши чувства в новой обстановке. Сейчас я понимаю, что это была глупая попытка реанимировать мертвеца.
Решение расстаться окончательно было спонтанным, как вспышка на Солнце. Просто разговор зашёл, и мы поняли, что нам больше нечего делать вместе. До сих пор перед глазами картинка: уголки губ опущены вниз, глаза припухли, а на густых ресницах дрожат капли слёз. Мы в кафетерии, вокруг люди, но нам ли сейчас переживать по поводу их молчаливых вопросов? Она ещё так близко — только руку протяни. Но мы уже не пара — между нами словно тысячи километров. Она красивая: лицо с веснушками, чёрные волосы, собранные в небольшую косу, дополняют идеальный овал.
Спустя неделю она переоформила контракт и улетела на Землю на ближайшем шаттле. Помню, что помог ей донести сумку до стартовой площадки космоплана. Неловкое прощание, последние объятия — и вот она скрылась за дверями «рукава». А мне что оставалось делать? Остаться там, в небольшой комнате нашего блока, где каждая вещь напоминает о ней? Нет, я попросил перевода в действующие экипажи для межпланетных миссий и стал участником первой экспедиции к Европе.
Лишь бы не видеть её призрак на каждом шагу. Но жизнь смеётся надо мной и всегда выполняет мои желания совсем не так, как я того ожидал.
Но в этом ли настоящая причина для нас? Что вообще движет человечеством, что оно так жаждет расширения своих горизонтов? Готово вкладывать колоссальные средства в разработку и строительство зондов, рисковать жизнями. На мой взгляд, это полузабытое слово — экспансия. Обычно оно отдаёт каким-то милитаристским привкусом XX века, но оно точно описывает состояние. Как бы ни жил человек, ему всё равно этого мало — нужно больше, дальше, выше. Но почему?
У меня есть теория. Она, строго говоря, ненаучная, но красивая. Знаешь, если рассматривать жизнь не как процесс — вроде «родился — развился — умер», — а как некий субъект, то можно увидеть поистине вселенскую драму. С того самого мгновения, когда жизнь отделилась от не-жизни, началась вечная борьба между парой этих сущностей. Хотя назвать это полноценным антагонизмом не выйдет, ведь это понятие предполагает обоюдные действия, тогда как не-жизнь ведёт себя спокойно и терпеливо. Она-то точно знает, что всё рано или поздно вернётся к ней. Произрастая из праха, жизнь всё равно вернётся в прах. Поэтому жизнь сама по себе — это односторонний бунт против естественного состояния.
И с самого начала жизнь стремилась не умирать. Она воплотилась в сотни видов живых организмов, чтобы занять все доступные области мира. Птицы для неба, рыбы для воды, животные для суши и ещё множество других организмов, максимально увеличивая свои шансы на выживание. Даже в случае глобальных катаклизмов смогут выжить простейшие бактерии. Конечно, это шаг назад в определённом плане развития, но самое главное — не умирать. И мы видели это в случаях массовых вымираний в прошлом. Жизнь, как явление, снова и снова оправляется от потрясений и находит способ развиваться дальше. Можно сказать, что вся эволюция выглядит как целенаправленное действие в упреждение всех опасностей для жизни.
Поэтому убить жизнь сможет только что-то невероятное — катаклизм космического масштаба. И вот в этот момент на сцену выходим мы.
Человечество со своим любопытством, страстью к познанию и желанием всё разложить по полочкам способно дать жизни именно то, что нужно — возможность удрать с этой планеты. Фактически, мы способны даровать жизни бессмертие. Победу в этом одностороннем выступлении. И здесь глобальный смысл жизни не для человека, но для всего человечества — освободить жизнь от оков нашей родной планеты. И вот мы тут, медленно крутимся около Юпитера в банке из композитных материалов за двумя десятками слоёв термоизоляции.
Сейчас думаю об этом и кажется, что это просто ещё один способ для атеиста найти своего Бога.
А чем мы платим за этот прогресс? Цена за каждый шаг на этом пути всегда одна — жизнь. Из некогда живых людей мы превратимся в именные таблички и памятники. Даже могил наших не будет, потому что корабль уже притягивает гравитация Юпитера. А сколько таких было до нас в истории человечества? И сколько ещё будет после? Но мы сделали первый шаг. И те, кто придут за нами, будут готовы лучше, чтобы завершить нашу миссию.
Мой отсек продолжает медленно вращаться с тихим гулом. Я чувствую его вибрацию, словно он дрожит от страха, как живое существо. Газовый гигант в трапециевидном окне из кварцевого стекла уплывает из поля зрения, оставляя меня наедине с бесконечным вакуумом.