Мечта — это горизонт. Не черта, где небо целует землю, а само движение к ней. Бесконечное устремление, вектор без конечной точки. Мы никогда не достигнем её, как никогда не дойдём до того места, где якобы смыкаются миры. Но именно это движение и есть доказательство того, что мы живы, что в нас есть неутолённая, трепетная тяга к чему-то, что больше нас.
А что же мотылёк? Он — воплощённое устремление. Его полёт на свет луны — это не ошибка навигации, не слепота инстинкта. Это самый точный и самый безнадёжный жест во вселенной. Он летит не потому, что уверен в успехе. Он летит потому, что не может иначе. В его крошечном тельце бьётся тот же метроном, что отмеряет ритм нашему сердцу, когда мы смотрим на недостижимое. Он — чистая поэзия движения без гарантии.
Но луна, на которую он летит, — всегда обман. Чаще всего он видит не её, а отражение в воде — холодный, идеальный, манящий диск. Озеро или лужа становятся соучастниками этой великой мистификации. И здесь рождается главный вопрос: что реальнее — сама луна, недосягаемый идеал в небе, или её дрожащее, живое, опасное отражение? Что истиннее — далёкая, молчаливая планета или её образ, который можно потревожить дыханием, в который можно утонуть, пытаясь к нему прикоснуться?
Мечта — это и есть такое отражение. Мы редко стремимся к самой Сути, к абстрактной и холодной «луне на небе». Мы гонимся за её бликом в нашем внутреннем озере — за чувством, которое она пробуждает, за образом, который мы сами создали. Мы хотим не саму славу, а её отблеск на нашем лице. Не саму любовь, а её тёплое эхо в груди. Мы строим жизнь вокруг дрожащих отражений, принимая их за первоисточник света.
И в этом нет трагедии. Это и есть единственно возможный способ существования с непостижимым. Мы, как и мотылёк, обречены гнаться за отблесками. Наша глубочайшая экзистенциальная потребность — не достичь, а стремиться. Не схватить, но чувствовать жгучую близость невозможного.
Прелесть горизонта в том, что он отдаляется по мере нашего приближения. Он не обманывает нас — он ведёт. Он манит не как цель, а как направление. Точно так же и мечта: её ценность не в осуществлении, которое всегда оказывается иным, чем мы рисовали. Её ценность — в той силе, что заставляет нас подняться с колен, сделать шаг, а потом ещё один. Она — магнит для нашей внутренней стрелки.
Мотылёк, летящий на лунную дорожку в воде, возможно, и не достигает луны. Но он достигает чего-то иного — он касается света. Он становится частью сияния. Он растворяется в нём, и в этом акте само его исчезновение становится актом величайшей красоты и смысла. Он не гибнет — он сливается с объектом своего желания, пусть и в виде его отражения.
Так и мы, устремляясь к своему горизонту, к своей дрожащей лунной дорожке на воде собственной души, не должны бояться того, что она недостижима. Мы должны бояться лишь одного — перестать видеть её сияние. Перестать ощущать ту внутреннюю тягу, что заставляет нас поднимать глаза от земли и видеть в ночном небе или в тёмной воде — указатель пути.
Истина не в луне и не в её отражении. Истина — в полёте. В том порыве, что заставляет мотылька разорвать объятия ночи и устремиться к свету. В той силе, что заставляет нас верить, что горизонт — это не конец света, а его начало. И самая чистая мечта — это та, что сбывается каждый миг, пока мы к ней идём, пока мы чувствуем её манящий зов. Она живёт не в будущем, а в настоящем — в ритме нашего шага, в биении сердца, в смелости смотреть вперёд, туда, где сходятся земля и небо, чтобы нарисовать для нас единственную возможную дорогу — вперёд.