Я пишу этот текст поверх вчерашнего. А вчерашний — поверх позавчерашнего. Слои самоцензуры, страха, внезапной ясности. Я — археолог собственного сознания, счищающий пласты самообмана в поисках первозданного «я». Но каждый раз, добираясь до дна, я нахожу лишь новое «зачёркнуто». Возможно, я и есть это вечное зачёркивание. Текст, который пишет сам себя стиранием.
~~Сегодня я наконец найду свои настоящие слова.~~
~~Может быть, настоящих слов не существует.~~
~~Есть только мужество произнести те, что дрожат на кончике языка прямо сейчас.~~
Страница моей мысли — это не чистый лист, а древний палимпсест, где проступают тени всех прежних «я», их попыток высказаться, их капитуляций, их тихих истерик и громких прозрений, оказавшихся мишурой.
~~Я был так умен вчера.~~
~~Как жаль, что сегодня я это вижу.~~
Слой первый, самый верхний: Гладкость. Отполированные фразы, готовые к потреблению. Язык как сервировочная доска, на которой я подаю себя миру — удобным, связным, почти что человеком из глянца. Здесь живут слова «интеграция», «осознанность», «вызов». Они не лгут. Они просто не имеют корней. Это слова-призраки, лишённые личной истории, личной боли.
~~Я хочу быть понятым.~~
~~Я боюсь быть понятым.~~
~~Быть понятым — значит быть разоблачённым.~~
Под ним — слой Глины. Густой, вязкий, серый. Язык внутреннего цензора, который замазывает всё острое, всё слишком личное, всё, что может выдать во мне ранимую, глупую, несовершенную тварь. Здесь фразы обрываются на полуслове. Здесь мысли заворачиваются в три слоя иронии, на всякий случай. Здесь живёт страх: «А что, если это уже говорили до меня? А что, если скажут, что это наивно? А что, если это и есть настоящий я — и он никому не интересен?»
~~Я боюсь, что мой голос — всего лишь сборная солянка из всех прочитанных книг.~~
~~А что, если это и есть голос? Умение услышать в хоре чужих голосов — собственную партию.~~
~~Моя партия — это тишина.~~
Иду глубже. Слой Пепла. Здесь горький привкус. Здесь остались невысказанные упрёки, непролитые слёзы, признания, застрявшие в горле комом. Здесь язык становится обугленным, рваным. Это следы пожаров — моментов стыда, унижения, ярости, которые я предпочёл проглотить, чем выплюнуть в мир. Они не сгорели дотла. Они стали этим пеплом, который хрустит на зубах, когда я пытаюсь сказать что-то нежное.
~~Простить их.~~
~~Простить себя.~~
~~Забыть.~~
~~Память — это единственная подлинная биография. Забыть — значит совершить предательство против самого себя.~~
Ещё глубже. Слой Воды. Размытые, почти стёртые контуры. Здесь живут детские интуиции, те самые, что казались такими ясными, пока мир не объяснил тебе, что всё сложнее. Ощущение, что дерево — живое и с ним можно разговаривать. Уверенность, что за узором на занавеске скрывается тайная карта вселенной. Чистый, нефильтрованный восторг бытия, ещё не названный, не проанализированный, не убитый рефлексией.
~~Мир полон чудес.~~
~~Чудеса нужно заслужить.~~
~~Чудо — это просто иное качество внимания.~~
И вот я, кажется, добираюсь до дна. До пергамента, на котором ещё ничего не написано. До той самой тишины, из которой должен родиться мой единственный, неповторимый, подлинный голос.
~~Я есть.~~
~~Я есть то, что я есть.~~
~~…~~
Но на этом дне нет кристалла. Нет золотой истины. Нет последнего слова.
Я вглядываюсь в самую глубь и вижу там лишь новое, свежее, ещё влажное ~~зачёркнуто~~.
И в этот миг меня осеняет. Возможно, я и не найду свой «настоящий» голос. Потому что его нет как некой раз и навсегда данной сущности. Возможно, я и есть не что иное, как само это вечное зачёркивание. Неустанный, безнадёжный и прекрасный процесс.
Я — не готовый текст. Я — черновик. Я — постоянное движение: написать, усомниться, стереть, попробовать снова. Стыдливо зачеркнуть старую глупость и с надеждой вписать новую. Ослепление внезапной мыслью и последующее охлаждение к ней. Я — это слои. Я — это шрам от зачёркнутого слова и новая фраза, выросшая прямо из этого шрама.
~~Я ищу свой голос.~~
~~Мой голос — это сам поиск.~~
~~Поиск — это и есть голос.~~
Мой палимпсест никогда не будет завершён. Он будет лишь обрастать новыми слоями поверх старых. Вчерашняя уверенность будет просвечивать сквозь сегодняшнее сомнение. Позавчерашняя боль — отзываться эхом в завтрашней радости.
И, быть может, в этом и заключается та самая подлинность. Не в кристальной ясности одного-единственного «я», а в мужестве признать себя текстом. Текстом, который пишет сам себя стиранием. Текстом, чья главная ценность — не в конечной формуле, а в честности бормотания, в дрожи руки, водящей пером, в смелости оставлять на странице следы своих ошибок, своих капитуляций и своих, пусть мимолётных, прорывов к свету.
Я — библиотека собственных неудавшихся версий. И мой голос — это тихий шелест всех этих зачёркнутых страниц, которые, вопреки всему, продолжают шептать свою единственную, незавершённую, навсегда длящуюся правду.