Четырнадцатилетний Павел проснулся оттого, что его младший брат Стёпа, которому только на днях исполнилось десять, снова болтал во сне. Спали ребята в одной комнате — последнее время их семье не очень-то везло: отца уволили с работы, матери урезали зарплату. На семейном совете было решено продать старую, большую квартиру и въехать в новую, поменьше. Теперь братьям приходилось делить одну комнату. Впрочем, дружные с детства, они и не думали жаловаться — им даже нравилось. Вернее, нравилось Стёпке. Павел же, хоть и не испытывающий от такого положения дел щенячьего восторга младшего брата, понимал финансовое затруднение семьи и не напрягался. В принципе, его всё устраивало, даже Стёпины периодические бормотания были терпимы.
Начались они пару лет назад. Примерно в то время у отца появились первые трудности на работе, он стал пропадать в частых командировках, подолгу оставлять семью. Выбирать не приходилось — новое начальство оказалось скотским, общий язык не устанавливался. Стёпа же, весьма близкий с отцом, тяжело переживал его отсутствие. Тогда-то Степан, возможно впервые в жизни, заговорил во сне.
Случилось это при Паше — он как раз сидел за компьютером, который стоял в отдельной — тогда ещё — комнате младшего брата. То было сродни награде, учреждённой матерью за отличную успеваемость. Паша подобным похвастать не мог — вечно витал в облаках, думал о прочитанных романах, рисовал. Учёба оставалась где-то на фоне, досадной помехой. Поэтому компьютер заслуженно стоял в спальне у Стёпы.
«Не хочу шоколадное мороженое, хочу вишнёвое», — сказал вдруг Стёпка тогда. Паша, знакомый с разговорами во сне, сразу включился: «Ты это кому, Степанище?». «Папе», — ответил ребёнок сквозь сон. «А где мы сейчас?», — немного помрачнев, спросил Павел. «В луна-парке», — пояснил брат.
Утром Стёпа ничего не помнил, когда Паша спросил его про разговоры ночью. В подробности вдаваться не стал, не хотелось портить мелкому настроение — отец только позавчера внезапно уехал в очередной вояж, нарушив обещание сводить их на аттракционы.
Через какое-то время всё повторилось. Потом снова. И снова. Разговоры были короткими, в основном обрывки фраз, но неизменным оставалось одно — братишка болтал с отцом. Пытаясь как-то помочь, Паша решил больше времени уделять брату — они стали чаще гулять вместе; ходили в кино, иногда в бильярд. Но ночные разговоры, хоть и стали гораздо реже, никуда не исчезли.
А вот сегодня что-то было иначе. Спросонок Паша не сразу понял, что именно. Но, прислушавшись, он тут же уловил разницу. Стёпка не разговаривал — он ссорился. Подобного раньше не случалось, и это насторожило Павла. Он тихо, стараясь не шуметь, встал, надел тапочки и подошёл к кровати брата, скрипнув половицей старого паркета.
— Нет, нет, уходи. Оставь меня! Это не моё, не моё! — начал поскуливать вдруг Стёпка. «Что-то новенькое», — подумал с тревогой Паша и взялся тормошить брата за плечо. — Братишка! Эй! Стёпа-а, Стёп! — в тишине комнаты его ласковый, но напряжённый шёпот звучал двояко: одновременно успокаивал и слегка пугал.
Степан, забрыкавшись было, разлепил глаза и дурным взглядом посмотрел на брата. Слипшиеся от пота волосы прихотливо растрепались.
— Это не моё, — отчётливо сказал он брату.
— Ты о чём, Степанище? — спросил Паша.
Взгляд Стёпы наконец прояснился:
— Ч-что? — заикаясь, спросил он.
— Братишка, тебе кошмар приснился. Помнишь что-нибудь?
Младшой прикрыл глаза, вспоминая. Рукой он почему-то схватился за Пашу, присевшего на край его кровати.
— Нет, — жалобно сказал он. Затем, помолчав, спросил робко, — можно я сегодня у тебя посплю?
— Конечно, братишка, о чём разговор, — ободряюще подмигнул Паша.
Благодарно кивнув, ребёнок взял в охапку своё одеяло с подушкой и прошлёпал босыми ногами к кровати брата. А Павел тем временем смотрел на него и чувствовал зарождающуюся щемящую тревогу.
Завернувшись по своему обыкновению в одеяло, как в кокон, Стёпа притих. Вздохнув, Паша лёг рядом.
— Спокойной ночи, — вылезла вдруг голова из кокона и прижалась к плечу Паши, мирно засопев.
— Крепких снов, — ответил он. Но брат уже спал.
А в голове Павла всё крутилось: «Уходи, это не моё. Не моё. Оставь меня».
***
Наутро младший проснулся бодрым и весёлым. Уплетая за обе щёки овсяную кашу, он добродушно подкалывал хмурого старшего брата. Ночью, после случившегося, уснуть Паша уже не смог, хоть и пытался. Но получалось лишь болезненно дремать, полностью не погружаясь в сон — так, плавал на поверхности. Мерзкое ощущение.
Пока лежал, думы одолевали самые разные: размышлял о выпускном, мечтая пригласить Светку из параллельного. «Согласится ли?» — терялся он в догадках. Думал и об уроках — некоторые угрожали ему лишними тройками в аттестате. А ведь можно избежать. И, разумеется, о лунатизме брата. Или в это понятие не входят разговоры во сне? Павел не знал.
И вот, невыспавшийся, он теперь вяло плёлся в школу. Ходили в школу они с младшим братом порознь: Стёпа выходил раньше, встречался с друзьями. Ну а Паша, на правах десятиклассника, мог позволить себе выходить впритык, даже немного опаздывая. Школьный дембель всё же. Почти.
Школа встретила контрольной по химии. Паша привычно перевернул тетрадь и начал рисовать граффити на последней странице.
***
Следующей ночью Павел вновь спал плохо. И это было странно — раньше проблем со сном не было, вырубался он быстро и спал мертвецки.
Забывшись неглубоко дремотой, Паша вдруг вынырнул обратно. Спать хотелось сильно, но сон не шёл. Да ещё и луна эта прямо в окно щерится. Он приподнялся на локтях и завистливо обернулся к кровати брата, откуда слышался тихий, но бойкий храп. Оглянулся и замер.
Стёпа сидел на кровати. Сидел, глядя перед собой отсутствующим взглядом, и похрапывал. Павлу стало не по себе.
— Стёпа, это не смешно. Хорош прикидываться, — хотелось, чтобы это прозвучало уверенно, но голос Паши дрожал и был еле слышен. Он медленно, очень медленно встал с кровати. Всё смешалось в его голове в кучу: слова брата прошлой ночью, обращённые неведомо к кому; эта луна, с этой её страшной рожей из кратеров, необычно близкая и уставившаяся в их комнату; и вот это странное сидение брата во сне…
Храп оборвался внезапно. И сразу же Стёпа затараторил, сбивчиво и нечленораздельно со сна, но с пугливыми интонациями:
— Это не моё! Не хочу брать, не возьму! Убери. Пожалуйста, убери.
И тут случилось нечто, отчего у и без того перепуганного Пашки задрожали крупной дрожью руки и он оцепенел, стоя посреди комнаты.
Стёпа замолчал и начал плакать.
***
Плакал он беззвучно, даже не всхлипывая. Слёзы из неподвижно устремлённых в одну точку глаз скользили по бледным в лунном свете щёкам, блестя на нём росинками.
Усилием воли Паша взял себя в руки, подбежал к младшему брату. Начал вытирать слёзы, успокаивающе говоря: «Всё хорошо, Стёпка, всё хорошо. Просыпайся, братишка. Это всего лишь кошмар, всего лишь кошмар», — повторял он.
Стёпа замер, беззвучный плач прекратился. Моргнул, сфокусировав на старшем брате осмысленный взгляд:
— Опять кошмар, Паш.
— Знаю, брат. Сейчас уже всё в порядке. Это был просто сон. Завтра расскажем маме, она что-нибудь придумает. Хорошо?
— Он хотел, это существо в чёрном, оно хотело…
— Да, Стёп? Чего оно хотело?
Стёпа растерянно посмотрел на Пашу. — Я не помню, — прошептал он и всхлипнул.
Мать, и без того уставшую на работе, ребята решили не будить. Подождёт всё это до завтра. Но и уснуть они уже не могли, так и сидели последние несколько часов до рассвета, смотря на компьютере комедии. В некоторых особенно смешных моментах они даже хихикали, полностью расслабившись.
Едва рассвело, они услышали приближающиеся шаги матери в коридоре.
— Мальчишки, подъём, в шко… — замерла она на полуслове, зайдя в комнату и обнаружив бодрствующих детей: — А вы чего не спите? — спросила она подозрительно.
— Нам не спалось, — ответил Паша. Затем обернулся к брату: — Иди, умывайся, братан. Братан послушно поплёлся.
Едва в ванне зажурчала вода, Павел подошёл к матери и расскал о Стёпиных проблемах со сном: о разговорах, о слёзах, о сидении на кровати. Мама слушала внимательно. Под конец, минуту поразмыслив, она приняла решение:
— Плохо, нужно его врачу показать. Завтра же и займёмся. А сегодня идите в школу. И, улыбнувшись кивнувшему ей Паше, она добавила: — Всё будет хорошо, сынок — уверена, у него это временное. Просто у нас сейчас нелёгкий период. Старший брат на это лишь вновь лаконично кивнул.
***
В школе, Павел неистово боролся со сном. С одной стороны, его сморило, с другой — он был в школе и спать на уроках считал моветоном. Впрочем, к концу занятий сна уже не было ни в одном глазу — хорошо быть молодым.
Прибежав домой, он мельком поприветствовал младшего, играющего в старенькую PS2, и пошёл напрямик к компьютеру. Включив его, Паша решил, что неплохо было бы поесть. Не откладывая в долгий ящик, он подхватил Стёпку и они прожорливой саранчой напали на холодильник.
Закончив трапезу, Павел посадил малого за уроки, а сам вновь сел за ПК. Когда он оторвался от очередной популярной стрелялки, уже стемнело. Он встал, потянувшись до хруста в спине, осмотрелся. Стёпа тихо сидел перед телевизором, смотрел какие-то мультики.
— Уроки сделал, Степанище? — зевнув, спросил Павел.
— Да, конечно. А сам? — съехидничал брат.
— Ты мне тут не ёрничай, — пробурчал беззлобно Паша и поплёлся в туалет.
Но тут зазвенел ключ в замке — с работы вернулась мама.
— Привет, ребятня! — поприветствовала она сыновей, — голодные?
— Ага! — радостно откликнулся Стёпка, и, подбежав к ней, поцеловал в щёку. Тут же спросил: «Купила к чаю чего-нибудь?». Коротко хохотнув, Павел зашёл в туалет. «После ужина узнаешь», — донеслось до него.
Ужинали они весело: мать получила повышение. К тому же, звонил отец — обещал вернуться завтра. А самым лучшим (для Стёпы, во всяком случае) было то, что на десерт их ждал медовый торт — излюбленное лакомство младшего из братьев.
После, когда всё было съедено, мама обратилась Павлу, моя посуду:
— Паш, меня сегодня подруга пригласила на День Рождения свой. Потому я поздно вернусь и надеюсь, что ты проверишь уроки у Стёпки. И спать его уложишь, иначе он опять допоздна засидится, ему только волю дай. А потом снится всякое.
— Не переживай, всё в лучшем виде сделаю. Спасибо за ужин, всё было очень вкусно, мамуль, — улыбнулся он и вышел из кухни.
***
Когда мать ушла, ребята, поиграв немного на консоли в футбол, решили укладываться — уроки были сделаны на совесть. Перед сном заметно помрачневший Стёпа подошёл к Паше:
— Слушай, можно… — он замялся на секунду, — можно я и сегодня у тебя посплю? Как-то мне не по себе от этих кошмаров.
— Ложись, мне не жалко, — Павел сочувствующе поджал губы. — Мама сказала, что завтра сводит тебя к врачу. Всё будет хорошо, — потрепал он младшего брата по голове. — Тем более, мне не спится последние два дня, так что я тебя разбужу сразу, если что.
— Спасибо, — облегчённо выдохнул брат.
Улёгшись, ребята погасили свет, остался гореть только ночник. Павел взял с тумбочки недочитанный им «Портрет Дориана Грея». Ему нравился Оскар Уайльд, этот ирландец был истинным мастером пера:
«Влиять на другого человека — это значит передать ему свою душу. Он начнет думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И добродетели у него будут не свои, и грехи, — если предположить, что таковые вообще существуют, — будут заимствованные. Он станет отголоском чужой мелодии, актером, выступающим в роли, которая не для него написана».
Павел сам не заметил, как уснул. Видимо, предыдущая бессонная пара ночей дала о себе знать. Возможно, тихое посапывание рядом Стёпки поспособствовало, кто знает?
***
Проснулся он от сбивчивых всхлипываний брата:
— Это не моё! Я не могу, отпусти!
Павел резко открывает глаза. За доли секунды, при свете луны он видит многое: то, что Стёпа склонился над ним и плачет; то, что в руках у Стёпы его, Пашин, охотничий нож, который ему подарил отец когда-то, вернувшись из одной из своих командировок. То, что руки брата дрожат, а лицо плаксиво морщится и шепчет он что-то срывающимся голосом.
— Стёпа, ты чего… — пытается спросить Паша и не успевает — лицо брата приобретает хищное выражение, и он, некрасиво оскалившись, бьёт Павла остриём ножа в горло. Павел кричит, но крика не слышно, — тишина в комнате нарушается лишь хрипом и бульканьем. Сидящий на перилах балкона ворон видит на стене в комнате тень мальчика, чья рука, с зажатым в ней ножом, колет что-то с нечеловеческой скоростью, разбрызгивая вокруг чёрные капли.
Резкий, прорезающий ночь визгливый хохот пугает ворона, и он спрыгивает, расправляя крылья, в темноту.