Уильям Фолкнер. Полифонизм прозы Фолкнера

Уильям Фолкнер - автор серии романов о Иокнапатофе, исследователь сноупсизма как разрушительного инстинкта агрес­сивности и накопительства в специфически американском вари­анте, родоначальник новой традиции в мировой литературе. В Нобелевской речи (1949) Фолкнер отнес себя к единственной школе, которую он признавал, - школе гуманистов и призвал собратьев по перу "убрать из своей мастерской все, кроме старых идеалов человеческого сердца - любви и чести, жалости и гор­дости, сострадания и жертвенности, - отсутствие которых выхо­лащивает и убивает литературу". 

Фолкнер создал роман поли­фонической структуры, со своим суверенным временем и конкретным пространством, в котором легко узнаются родные его места - городок Оксфорд, округ Лафайет в штате Миссиейпи, где писатель родился и жил. Штат Йокнапатофа стал в прозе Фолкнера универсальной моделью для познания человека в его борьбе с самим собой и своей природой, в его величии и слабо­сти, человека и окружающего его мира, который он сам создает и от которого страдает. По внешним признакам романы Фолк­нера региональны, они воссоздают жизнь Юга Америки, где пи­сатель довольно уединенно прожил всю свою жизнь. В то же время, как он сам заметил, созданный им мир - это "своего рода краеугольный камень вселенной: если его убрать, вселенная рухнет". 

Фолкнер не получил систематического образования и только два семестра проучился в университете штата Мисси­сипи. Работал на почте, железной дороге, плотничал. Став известным писателем, он любил называть себя фермером, ко­торый пишет в свободное от работы время. Разыскивавшие его журналисты часто заставали его на мини-тракторе. Фолк­нер занимался самообразованием. Во время беседы с препо­давателями американской литературы в Токио в 1955 году он назвал книги, которые являются у него настольными. "Обычно, - сказал он, каждый год я перечитываю "Дон Кихота". Читаю "Моби Дик" раз в четыре или пять лет. Читаю "Мадам Бовари", "Братьев Карамазовых". Раз в десять или пятнадцать лет перечитываю Ветхий завет. У меня есть полный Шекспир в одном томе: я ношу его с собой и почти все время читаю оттуда понемножку. Почти каждый год чи­таю что-нибудь Диккенса и, тоже чуть не каждый год, что-нибудь Конрада". 

Фолкнер написал девятнадцать романов, множество рассказов, два сборника юношеских стихов, книги очерков, эссе. Первый его роман "Солдатская награда" (1925) причислил автора к писателям "потерянного поколения", хотя отрицание войны у Фолкнера, не побывавшего на фронте, перекрывалось изображением страданий покалеченного лет­чика, слепнущего и теряющего память. 

Округ Йокнапатофа, имеющий свою историю, постоянных обитателей, продолжателей одних и тех же родов - де Спейнов, Компсонов, Сарторисов, Сноупсов, свою географическую карту и единственного владельца - писателя Уильяма Фолкнера, впервые предстал в романе "Сарторис" (1929), чтобы в после­дующих книгах саги быть досконально исследованным на при­мере непростых, уникальных и в то же время в чем-то похожих судеб человеческих. Как и Фолкнер, имевший прадеда-плантатора, который воевал в Гражданскую войну на стороне южан, все персонажи саги - с Юга Америки, к которому у пи­сателя было неоднозначное отношение. "Я люблю его и нена­вижу, - писал он. - Некоторые явления там я вообще не приемлю, но я там родился, там мой дом". Юг Америки - это более двух веков рабства, это мир расколотый, подобно Иокнапатофе ("расколотая земля"), это капля черной крови, за которую могут преследовать и сжечь на костре, как это сделали с Джо Кристмасом из романа "Свет в августе" (1932). 

Трагическая жизнь фер­меров предстает в романе "Когда я умирала" (1930) в судьбе Эд­ди Бандрем, умирающей без медицинской помощи, познавшей в жизни изнурительный труд и так мало радости. Выполняя волю покойной, ее муж и дети везут гроб с ее телом в столицу штата Джефферсон, проходят испытания водой и огнем и на девятый день предают прах земле. Путь их поистине крестный, и, чтобы добиться масштабности в его изображении, Фолкнер ведет пове­ствование от имени пятнадцати персонажей, разбивая книгу на пятьдесят девять фрагментов, каждый из которых дополняет мо­заичную картину жизни фермерского Юга. 

Семейству Сноупсов посвящена трилогия "Поселок" (1940), "Город" (1957), "Особняк" (1959), входящая в сагу о Йокнапатофе, Сноупсы приезжают в заброшенный поселок Французова Балка, где лучшие земли и власть принадлежат Билу Уорнеру, и скоро прибирают все к рукам. Особенно преуспевает Флем Сноупс, для которого накопительство - единственная и всепогло­щающая страсть, переходящая в инстинкт. Он женится на дочери Уорнера, не зная, что такое любовь, и, будучи импотен­том, спекулирует на чувствах жены и дочери, чтобы присвоить доставшееся им наследство. Затем он переезжает в Джефферсон, арендует домик на окраине, становится совладельцем ресто­ранчика, а через восемнадцать лет - президентом Торгово-Земелъного банка и после самоубийства жены обосновывается в особняке, принадлежавшем изгнанному им в итоге нечестной сделки Манфреду де Спейну. Здесь, в особняке, он будет убит Минком Сноупсом, тридцать восемь лет просидевшим в тюрьме и не простившим богатому родственнику безучастного к себе отношения. Понятия .морали, сферы чувства и эмоций неприменимы к собственнику Флему, столь точно сконструированному Фолкне­ром, что он почти не воспринимается как живой человек. Флем - это функция накопительства, бесцветный, невзрачный человечишка, который вроде уже и не живет: он стал мертвым задолго до того, как Минк вошел в его особняк с ржавым писто­летом и единственной пулей. С холодным сердцем и умом, слов­но автомат, работающим на получение прибыли, Флем приносит окружающим горе и смерть. 

Таковы в разной степени и все ос­тальные Сноупсы, хотя не всем удалось разбогатеть так, как Флему. Вот как передает их безликость автор в тексте романа, описывая появление Сноупсов в поселке: "День уже клонился к закату, когда люди увидели, что с юга по дороге приближается фургон, запряженный мулами, а за ним длинная вереница ка­ких-то странных, по-видимому, живых фигур, - в косых лучах заходящего солнца, они походили на пестрые, причудливые лос­кутья, оторванные наобум от каких-то огромных плакатов, - быть может, цирковых афиш, - привязанные позади фургона, они двигались словно хвост воздушного змея". Эта вторичность по отношению к роду человеческому изображена и в гротескной сцене у князя Тьмы, которого Флем довел до ярости, искусно торгуясь о проценте за свою заложенную душу, от которой оста­лось лишь пятнышко, - так безвозвратно усохла она. 

Пересказывая одну сюжетную линию, неизбежно упроща­ешь Фолкнера. Его проза полифонична. Словно тропинки в лесу, в ней петляют, пересекаются с другими, пропадают и снова появляются десятки сюжетных линий, судеб людских. Они переходят из одного романа саги в другой. Одни и те же фамилии встречаются и в рассказах Фолкнера. Рассказывая о плантаторском Юге, бедных арендаторах и батраках, едва сво­дящих концы с концами, нещадно обираемых крупными хищниками, проза Фолкнера создает многоцветное мозаичное панно. 

Сноупсизм как явление американского капитализма по­могает Фолкнеру понять социальные явления, происходящие на Юге Америки. В романах Фолкнера - на это обращала внимание критика и читатели - много жестокого: чудовищ­ные насилия ("Святилище", 1931), садистские убийства ("Свет в августе"), противоестественные страсти и кровосмесительство ("Шум и ярость", 1929; "Авессалом, Авессалом!", 1936).

Что же представляет собой полифонизм прозы Фолкнера? Почему Фолкнера до сих пор причисляют к труднодоступным писателям, писателям для критиков, а не для массового читателя? Последнего настораживает размытость сюжета, беско­нечные возвраты к одному и тому же эпизоду, повторы, в кото­рых теряется путеводная нить рассказа. Она тем более трудно­уловима, что в прозе Фолкнера не один, а несколько рассказчиков. Описательность сводится к минимуму, главное - раскрытие образа изнутри, через внутренний монолог и потоки сознания. Таким образом, в романах Фолкнера - множествен­ный угол зрения, и каждый из персонажей, подобно хористу, ведет свою партию, говорит о своем видении одного и того же события, о своей правде. 

Жизнь, писал Фолкнер, сложнее зако­нов, придуманных людьми, и "есть справедливость выше зако­на". Именно эта справедливость и объясняет стремление автора познать каждого человека, дойти до его сердца. Тем более что Фолкнера мало интересовала борьба идей и классов. Он показы­вал "борьбу человеческого сердца с самим собой", стихийное, инстинктивное начало в человеке, человека трагического в своей биологической и социальной несовместимости, беспомощного перед смертью, но сильного в сопротивлении ей. Его симпатии на стороне маленьких людей, жалких и обездоленных, унижен­ных и раздавленных, но способных на живые страсти и страда­ния. 

Величествен финал "Особняка", где описаны последние часы несчастного каторжника Минка и смерть, принесшая ему избавление от мук, вернувшая его Земле и тем уравнявшая с Прекрасной Еленой и святыми епископами. О традиции Марка Твена заставляют вспомнить тёплые образы слуг-негров; Дилси в "Шуме и ярости", великодушного и благородного Лукаса Бичема в "Осквернителе праха" (1948), самоотверженной Нэнси из "Реквиема по монахине" (1951). 

Жизнь, по Фолкнеру, "не столько движение, сколько одно­образное повторение одних и тех же движений", "это история, рассказанная идиотом: в ней много шума и ярости". Статичны персонажи романов Фолкнера, воплощающие в себе, как прави­ло, одну страсть. Это - чудовища, вроде Флема Сноупса и Лу­поглазого ("Святилище"); олицетворяющие жизнь простые ду­ши, вроде Лины Гроув ("Свет в августе") и Юлы Уорнер; интеллигенты с комплексом вины, как Квентин Компсон ("Шум и ярость"); наконец, безумцы, идиоты и ненормальные (Бенджи Компсон и Дарл Бандрем), причем они обладают у Фолкнера своим особым зрением и понимают в жизни то, что отчужденные друг от друга и озлобленные здоровые видеть не способны. 

Поток сознания наиболее "очевиден" в романе "Шум и ярость", где мысли безумного Бенджамена, труднодоступные и рыхлые, блокируют выход читателя к двум последующим частям, в которых повествование идет от имени двух других братьев Компсонов, и, наконец, к финальной четвертой части, выдер­жанной в стиле классической прозы. В более поздних книгах саги стиль писателя становится органичнее, сокращается ко­личество повествователей, а соответственно и повторы, не столь дробится ткань романа. 

Повествовательную манеру Фолкнера помогает понять кон­цепция времени, воплощенная в его прозе. Время у Фолкнера субъективно. "Время, - писал он, - это текучее состояние, не существующее иначе, как воплощаясь в отдельных людей. Нет никакого "было", только "есть". Если бы существовало "было", мы не ведали бы горестей и печали". Это отразилось и в языке писателя, использовании глаголов настоящего времени, в стиле­вой индивидуальности новаторской прозы Уильяма Фолкнера.