Герман Гессе. Степной волк

Пытаясь осмыслить свою сущность, Гарри Галлер прибе­гает к упрощенной мифологии степного волка, которая тоже оказывается фикцией. Она удобна и отвечает потребности человека представить себя неким единством. Но на самом де­ле, как убеждается Гарри на своем собственном примере, с помощью магии театра, человек - это не два полюса, а ты­сячи несметных противоположностей, «клубок из множеств "я"». Устами своего героя Гессе утверждает: "Тело цельно, а душа - нет. Фикцию "я", фикцию лица вместе со своим по­нятием о прекрасном навязала античность, а вот герои древнеиндийского эпоса - это не лица, а скопища лиц, ряды олицетворений".  Степной волк Гессе ищет свою сущность. По мере разру­шения своей личности он подвергает последовательной само­критике то, чем был прежний господин Галлер, "способный сочинитель, знаток Моцарта и Гете, автор занимательных рассу­ждений о метафизике искусства, о гении и трагизме, о чело­вечности, печальный затворник своей переполненной книгами кельи". Он видит, что, ловко строя из себя презирающего мир идеалиста, грустного отшельника и негодующего пророка, Гарри Галлер был, в сущности, буржуа, пытавшимся преодолеть свою буржуазность. 

Символика "степного волка" многопланова: это Черт, как его представляло средневековое христианство, и ниц­шеанский полюс стадного человека и сверхчеловека, "зверя" и "гения"; это и раскрепощение личности, стремящейся к душев­ной свободе, и глубинный пласт подсознания. 

Роман "Степной волк" Гессе - это, по определению автора, соната в прозе, в которой музыке отведена значительная роль; это исповедь буржуазного интеллигента, пытающегося пре­одолеть болезнь и найти выход из духовного кризиса. 

Как и "Волшебная гора" Т. Манна, "Степной волк" - исследование болезни эпохи, болезни поколения А болезнь эта - в разрыве между созерцанием и действием, между жизнью духовной и практической. Европе придется расплатиться за эту болезнь и беспечность, о которой в романе говорит обучавшая героя танцам Гермина: "Вожди рьяно и успешно работают на новую войну, а мы тем временем танцуем фокстрот, зарабатываем деньги и едим шоколадки". Большинство людей не хочет ду­мать и брать на себя ответственность, они рождены, чтобы жить, а "презрение к размышлению в угоду молодцеватому дейст­вию", писал Гессе, "ведет к преклонению перед пустой динами­кой" - к Адольфу и Бенито, то есть к Гитлеру и Муссолини. "Способностью думать человек обладает лишь в небольшой мере, и даже самый духовный и самый образованный человек видит мир и себя самого всегда сквозь очки очень наивных, упрощающих, лживых формул - и особенно себя самого!" - таким образом, аналитическая психология Гессе выходила к точным обобщениям, помогающим понять трагедию человека и человечества, особо обострившуюся в XX веке. 

Поиски бескорыстной духовности и гармоничной личности в "Степном волке", как видим, привели всего лишь к бегству от противоречий "я" и мучений бытия: "аттракционы магического театра" с помощью медитации даровали лишь временный выход так же, как и анархический бунт в эпизоде расстрела автомоби­лей; фантастическая война между людьми и машинами приносила лишь краткую надежду на выход. 

Этому "романтическому анти­капитализму" Гессе противопоставлял другой выход, предложен­ный в романе "Демиан" (1919): не принимая этот мир, попы­таться жить в нем "суверенно"; утверждать себя и свои ценности, даже если остаешься "одиноким среди холодного про­странства...; не нужно быть ни революционером, ни образцом, ни мучеником". Близкая к ницшеанскому сверхчеловеку, эта по­зиция, которой следует свободный и одинокий Макс Демиан, постепенно приводит Гессе к идее о "духовной элите", распы­ленной прослойке общества, чуждой его приземлённым ценно­стям и культивирующей свои - возвышенные. 

В романе "Палом­ничество в страну Востока" (1932) это члены тайного союза едино­мышленников, скорее воображаемого, нежели реального, кото­рый составляют персонажи из разных книг Гессе, его современ­ники, а также известные литературные герои и писатели: Дон Кихот и Генрих фон Офтердинген, Гофман и Брентано. Они - прообраз интеллектуальной элиты, хранительницы добрых тра­диций, красоты и подлинной духовности, которая составит основу философских поисков Гессе в романе "Игра в бисер". 

В романе "Игра в бисер" представлен еще один вариант па­ломничества - в некую страну Касталию, элитарную республику по типу средневековых монастырей, в некое будущее - в XXIII век, о котором повествует историк, живущий на рубеже XXIV- XXV веков, а подзаголовок гласит: "Опыт жизнеописания магистра Игры Иозефа Кнехта с приложением оставшихся от него сочинений". Очередная философема Гессе, оставаясь философ­ским романом, как видим, принимает жанровые очертания то философской утопии, то романа-биографии, приближающегося к агиографии (жизнеописанию святых), то романа воспитания. Это и философский трактат о духовной жизни Европы, имитирую­щий научные тексты с латинскими цитатами. Игра в бисер, прием или символ, смысл которого раскры­вается на протяжении всего объемного романа, - достояние исключительно Касталии. Некогда профессиональная забава математиков, филологов и музыкантов, эта игра очаровывала все больше и больше людей духа и стала воплощением духов­ности и артистизма, утонченным культом, близким к медита­ции способом воспитания ума, своего рода тем же магическим театром. (Вспомним грандиозные годичные игры-спектакли, этот ритуал Касталии, разыгрываемые по музыкальным и ма­тематическим правилам, почти равнозначные богослужению, "хотя от какой бы то ни было собственной теологии Игра воздерживалась".) Это, наконец, универсальный способ уце­леть в окружении "недуховных сил" и самая оторванная от жизни дисциплина. Касталийцы равнодушны к материальным выгодам и защищают от них духовность; стремление к истине для них - высший догмат; они не должны становиться поли­тиками, хотя при необходимости должны "жертвовать собой, но ни в коем случае не верностью духу". "Дух, - читаем в романе, - благотворен и благороден только в повиновении истине: как только он предаст ее, как только перестанет бла­гоговеть перед ней, сделается продажным и покладистым, он становится потенциальным бесовством, гораздо худшим, чем животное, инстинктивное зверство, которое все-таки еще со­храняет что-то от невинности природы". 

Гессе осознает отвлеченность вневременного мира Игры, он далек от мысли представить ее как выход и потому вводит образ оппонента Игры - Дезиньори, политического писателя, друга Кнехта и его оппонента. Оппонент напоминает о другом мире - мире страждущих и борющихся за хлеб насущный, упрекает фа­натиков Игры в убивании времени, малодушии и благополучии. Гессе не предлагает готовое решение грандиозной проблемы. Подобно ученому, он проверяет один из возможных путей. Ан­тивоенная позиция Гессе, то, что он не уклонялся от проблем времени, от угрозы, которую нес Европе фашизм, приняла фор­му интеллектуального романа, в котором поставлена проблема спасения духовной культуры и человечества. 

В одном из вариан­тов финала "Игры в бисер" Гессе приводит Касталию в столкно­вение с диктатурой, которая попыталась подчинить элитарный Орден избранных служителей Духа. Магистр режиссирует Игру таким образом, что в ней побеждает Дух. Источник сил касталийских мастеров игры - в неисчерпаемой сокровищнице миро­вой культуры, хранительнице духа и гуманистических ценностей, вера в которые не покидала писателя в мрачные годы фашиза­ции Европы и войны. Многое в образе Касталии определено интересом Гессе к восточным цивилизациям и религиозным учениям Китая и Индии, которые он, как сын служившего в Индии миссионе­ра, знал с детства. Интерес к ним роднит Гессе с интеллиген­цией второй половины века, ищущей выход в дзен-буддизме, а также с молодежными движениями, пытающимися вырваться из мира потребительства и вещизма к духовности и неред­ко прибегающим к рецептам Степного волка.