Секретное задание

Студент Гарик Полетаев ехал в маршрутке и изподтишка разглядывал пассажиров. Телефон разрядился и делать больше было нечего, как смотреть на тёток и дядек, которые не нравились. Лузеры, иначе ехали бы в своих автомобилях. Сам-то он просто молод, ему19, а вот доживет до их лет, так огого! Миллионером станет.

Мало того, что лузеры, так еще и агрессивные, токсичные, думает Гарик. Мать вот его – советская совершенно женщина, прошлое хвалит, нынешнее ругает, а ведь ещё не старая. Нет, ну понятно, что в СССР были какие-то хорошие вещи – бесплатные школы, вузы, но уравниловка же, и не разбогатеешь. А если ты небогат – зачем жить? “Влачить существование” – вот как это называется. “Совки” всё убеждают себя, что не в деньгах счастье. Ага, не в деньгах... За них даже здоровье можно купить! Нет у тебя денег, так сдохнешь на казенной койке с миской супа на тумбочке, а есть хороший счёт в банке – так можно поехать за границу лечиться (там, конечно, лучше лечат!), а если уж помирать – так в отдельной палате с хорошим уходом.

“Жаль, что я не в Америке родился”, подумал вдруг. Cиди вот теперь, смотри на бедных пассажиров. Гарик вспомнил, что он учится на факультете психологии, и потому, что ехать ещё долго, решил заняться анализом каждого, кого видит. Попытаться путём логических умозаключений узнать о пассажирах как можно больше. Тренировка. Потому что потом, по окончании унивеситета, он откроет частную практику и хорошо бы с порога многое понимать о клиенте.

ФИФА. Напротив, лицом к нему, сидит фифа. Это женщина лет пятидесяти, полноватая. С короткой аккуратной стрижкой, карминного цвета помадой, длинными, накрашенными ресницами. Своими. Губы тоже свои, не накачанные. Значит, консервативна, не идёт у моды на поводу. Одета в оранжевый летний брючный костюм. Брюки, а не юбка – практичность. Яркая одежда – желание привлечь к себе внимание. Возможно, истеричность. Туфли на каблуке сантиметров пять. Хорохорится, значит, хватает молодость за хвост, не хочет в тапки переобуваться. Каблук устойчивый, не тонкий. Снова практичность. Хозяйка жизни. В семье, наверное, лидер. Мужиком, скорее всего, помыкает. Лицо хмурое, сосредоточенное, читает новости в телефоне. Что ты их читаешь, дурочка? Всё равно ни на что не влияешь. Потеря времени, борщ вари!

На руке у женщины золотой тонкий браслет, на шее золотая же цепочка с необычным кулоном. На руке перстень, но не российский. Дизайн не наш. Холёная дамочка. Укладочка, пахнет пленительными духами. Дорогими. И сумка у неё не из дешёвых – “Guess”. Непонятно почему Фифа едет в маршрутке. Наверное, своя машина в ремонте.

Гарик отвернулся и стал смотреть в окно. Противная тётка. Старая, а фуфырится. Всю жизнь, наверное, как сыр в масле. Гарику завидно. Его благосостояние ещё далеко. А эта... наверняка зажрала мужа чтобы он ей золото в клювике таскал. Вряд ли она работает – руки вон белые, нежные, маникюр. Явно горя в жизни не видела, фифа она и есть фифа.

БАНДИТ. Гарик перевёл взгляд на мужчину лет 50. Светлый, голубоглазый боров. Глаза чуть навыкат, пузичко. На руке татуировка непонятная, не разглядеть что написано. Наверное, в 90-е братком был и сейчас может чем-то незаконным промышляет. Папку с завязочками на коленях держит. Деловар. Легализовал поди то, что раньше было криминалом. Одет неплохо. Настоящие джинсы (Гарик разбирается в качестве), отличные кроссовки, скромная на вид, но дорогая футболка “Поло”. Настрелял в своё время на сегодняшний прикид... Улыбается чему-то, смотря в окно, довольный.

Легко улыбаться, когда у тебя никаких проблем, думает Гарик. Сейчас уже так легко, как в 90-е, капитал не обретёшь. Ему, Полетаеву, придётся пахать и пахать – разбирать чужие дрязги, выслушивать грязные признания. Работа вроде чистая – в офисе, а на самом деле – золотарь. Опытный психолог приходил к студентам, рассказывал, что после визитов некоторых пациентов хочется проветрить кабинет. И помыть с хлоркой.

Ну да ладно, нечего ныть. На психологов будет больше спроса, мы идём по капиталистическому пути развития. Уже сейчас люди не так дружны, как в советское время. Тогда они плакались кому попало – родным, друзьям, соседям по купе. А сейчас уже с опаской делятся, не всякому рассказывают, да и не каждый кидается помогать. Дальше будет больше – государство закрутит гайки по налогам, по разным другим направлениям – ювенальному, например, и рассказывать о себе станет опасно, а потому ходить будут только к тем, кто по долгу службы не должен выдавать – к священникам и психологам. Так что Гарик доволен выбранной профессией. Перспективная.

И вообще, считает он, нечего друзей проблемами грузить. Какой они, непрофессионалы, могут дать ценный совет? Вот он, психолог, даже и не собирается советовать. Его задача – натолкнуть клиента на решение. Самостоятельное. Потому что если ты советуешь, так берёшь на себя ответственность. А зачем психологу лишняя ответственность? Опять же, исповедоваться клиент будет за свои кровные. Это справедливее, чем если бы он ныл в уши друзьям бесплатно. Гарик считает себя интеллигентным человеком, культурным, заботящимся о других. Заботится он, правда, иначе, чем “простые люди”. Уступать место не любит, поскольку с какой стати? Старость – ещё не основание для уважения. Уступать – пережиток совка. На Западе почти не уступают, там кто первый сел, того и тапки. Не щёлкай клювом... Это естественный отбор. Кто здоровее, шустрее, тому и удобства, ибо будущее – за здоровыми и молодыми.

Мать не понимает его и никогда не понимала. Всегда пропадала на работе с утра до ночи, и потом уже и сил не было с ним говорить, обсуждать что-то. А когда стала пытаться, так уж поздно оказалось. Гарик сформировался как личность. Она ему аргумент – он ей три. В итоге рано уехал в Петербург, поступил, отделился.

ПОП. Ещё ехал священник. Атлетического телосложения, в черной рясе, с крестом на длинной цепи. Не старый, лет под сорок. Волевое лицо, серые, внимательные глаза, русые, собранные в пучок волосы. И борода тоже русая, кудрявится. Высокий мужик, большой, как бывший спортсмен. “Тебе бы пахать, ручищами работать, а не мозги людям пудрить, - думает студент. – Развелось вас, продавцы дождя... Жируете на народные подаяния, на “Майбахах” ездите, часы дорогие носите”.

Не нравились сегодня Гарику люди. Одни разнаряженные фифы, бывшие бандиты и опиум для народа. Вспомнил, что его тёзка, знаменитый либерал, как-то сказал, что не повезло российскому президенту с народом. Не тот народ. И Гарик внутренне согласился - не повезло. В Америке тоже, конечно, есть психи, расстреливающие одноклассников, есть бомжи, но всё-таки там как-то всё красивее, красочнее, успешнее. Там запах богатства и везения. Надо будет получить диплом и уехать.

Тут обьявили остановку и студент стал пробираться к выходу. Чуть не проехал! А опаздывать нельзя – у него сегодня встреча в научном институте, который набирает студентов для экспериментов. За деньги. В чём состоит эксперимент, пока не сказали, но должно быть что-то интересное – препод намекнул, что институт секретный.

***

Секретный институт располагался в обычном, старинном, покрашенном в жёлтый цвет, питерском доме. Построенном до революции. “Конспирация”, - подумал Гарик, оглядывая облупленную четырехэтажку. О её особом назначении говорило лишь наличие множества антенн на крыше. Нажал на кнопку домофона, и ему открыли, провели в кабинет на втором этаже.

- Так, Полетаев Игорь Сергеевич, - человек в белом халате смотрел в протянутый ему паспорт. – Девятнадцать лет. Здоровье хорошее? Нервная система крепкая?

- Да.

- Садитесь, отвечайте на вопросы.

Гарик сел за стол, перед ним лежало листов десять, не меньше.

- Тест большой, но важно ответить на каждый вопрос. Сумма оплаты ваших услуг велика, так что не хотим чтобы эксперимент провалился.

И Гарик стал отвечать. Вопросы были мудрёные. По истории и по религии (“верите в Бога? Верите в духов, сущности? Сталкивались ли с чудом? Если дьявол предложит деньги и успех, и никакой ответственности в итоге, согласитесь ли?”). Гарик, конечно, не дурак, всё правильно заполнил. Патриот, дескать. Душу, мол, не продаст. Заметил, что некоторые вопросы повторяются, но в другой форме. Хех... Знает он этот приёмчик. Везде ответил одинаково. Стало, однако, любопытно: чем же придется заняться? Взбудоражили и слова о большой сумме вознаграждения.

Мужчина в белом халате забрал листки, положил их в машину, которая анализировала ответы, и, рассевшись в кресле, стал смотреть на Гарика, чуть улыбаясь.

- Не переживайте. Тут речь не о моральных качествах, а о выносливости нервной системы, психики. Об умении действовать в чрезвычайных обстоятельствах.

- А зачем тогда были вопросы на моральные темы, про измены?

- Для того чтобы узнать вашу склонность к авантюрам, риску. Ну и для запутывания следов. Основные вопросы – не эти.

Наконец, машина выдала результат: годен. И Гарика повели в другой кабинет. Там сидели люди тоже в белых халатах, но они походили на военных. Выправка. Приступили к делу сразу.

- Вы ответили, что не верите в бесов. А зря, - начал один из них, худой и старый. Лицо стёртое, не запомнишь. – Сущности есть, и они близко. Летают вокруг человека, и внушают мысли или просто следят, вредят. Добрые тоже есть – ангелы, но зло активнее. Как и в жизни, вы заметили, что зло куда быстрее обьединяется и действует более скоординированно? Вот-вот... Сглаз, порча – это всё не бабкины сказки, а неизученные явления. Но они есть. И вот на основе изучения данных вопросов мы пришли к выводу, что можно создать добрые сущности и подселять их к дурным людям – для направления их на путь истины.

У Гарика открылся рот. Все засмеялись.

- Да, молодой человек, можно подселить добрую сущность Соросу, Гейтсу и прочим господам, и попытаться таким образом остановить их пыл. Но мы не боги, и не можем создавать нечто нематериальное и разумное. А потому пошли по легкому – сравнительно – пути: мы научились отделять душу от тела и отправлять её в путешествие. Душа будет лететь куда ей скажут и выполнять задание. Потом мы её возвращаем обратно в тело. Платим за работу. А тело, не волнуйтесь, хранится, ему ничего не сделается.

Гарик был обескуражен. Вот это да! Неужели правда? Страшно как. Выходит, умертвят на время.

- Мы все тут уже отделялись от тела, летали, выполняли задания, - сказал другой мужчина, как будто читая мысли студента. – Но нам нужен больший....ээээ... штат. Работы навалом. Нужны молодые, пламенные, амбициозные. Мы и звания в итоге даём, и деньги, так что это очень хорошая карьера. А главное, вы будете выполнять нужное для страны дело, защищать её.

Гарику дали день на то, чтобы подумать, и отпустили. Велели, если надумает, прийти сюда же, предварительно помывшись, в чистом, так как тело надо будет хранить в достойном состоянии. Сумма гонорара такова, что можно будет студию купить. Сразу, отремонтированную, в центре. Студент подписал бумаги о неразглашении.

***

Решать было трудно. Посоветоваться – не с кем. Гарик сказался больным и весь день сидел в комнате в общежитии, потом ходил в пиццерию поесть, но не помнил что ел, какой вкус, так, напихивал в себя. Потом спохватился: может тело должно быть без еды в желудке и кала в кишечнике? И более не ел, только пил минералку, и в туалет сходил. И сам про себя понял, что, значит, склоняется к тому, чтобы принять предложение.

Сидел, вытянув перед собой руки и с удивлением на них смотрел. Скоро они будут отдельно от него. И вот это всё тело в зеркале – он подошел и рассматривал в себя. Закрыл один глаз. Другим смотрел: вот такой он, с закрытыми глазами, будет лежать. А ну как не сумеют душу вогнать обратно, что дальше? Так и будет она болтаться? Cколько? Вечно? На земле или там, в раю, которого, Гарик считает, не существует. Надо уточнить про возвращение в тело. Но, говорят, все уже отделялись и ничего. Может не стоит бояться? Гагарин вон полетел в космос, тоже страшно было. Зато теперь навсегда в истории, герой.

Думалось ещё и о деньгах. Если летать постоянно, можно наплевать на психологию, и зарабатывать большие деньги. А работенка-то легкая: тот, к кому тебя подселили, тебя не видит, значит можно делать что хочешь – направлять его, нашёптывать, подстраивать так, чтобы он делал что нужно этим мужикам в белых халатах. Ну и интересно пожить чужой жизнью, на мир посмотреть... Мужики сказали, что кроме того, к кому подселили, ему ни к кому иному прилетать нельзя. То есть в Кремль, например, не дадут ему прилететь, ареал обитания будет строго очерчен и за нарушение его вернут назад и не выплатят гонорар. Ну так Гарику и не надо в Кремль. Главное, чтобы подселили к какому-нибудь богатому человеку, не к босяку.

Он помечтал как будет летать по дворцам, по пляжам на Мальдивах. Интересно, когда тела нет и, соответственно, удовольствий для него, это будет в кайф? Душа будет всё равно радоваться, решил. Радуется же она солнечному дню, который “ни съесть, ни выпить, ни поцеловать”?

Ох, как много нового он узнает! Сколько всего повидает! Отправят же за границу, наверняка туда! И бесплатненько, между прочим... Можно будет потом написать про всё это книги, когда эксперимент рассекретят, или просто путевые заметки про разные страны – Гарик писал для туристических сайтов.

Парень находил всё больше плюсов в предложении института. Согласие повышало его самооценку – он сразу станет секретным сотрудником, научным работником, ему, наверное, будут предоставлены разные книги, труды, которые в обычной жизни не увидишь. А стало быть, если он вернется к психологии, это будет уже совсем другой уровень. А может, он вообще станет первооткрывателем чего-нибудь в психологии, побывав в человеках-то изнутри?

Всё! Решено. Завтра идёт сдаваться.

Но ночью спалось плохо, было страшно за тело, вдруг не сможешь в него вернуться? Студент невольно щупал свои руки, ноги, будто прощаясь с ними. Позвонил матери, сказал, что на лето записался на археологические раскопки. Да, не по профилю, но увлёкся. Мама велела взять с собой тёплую куртку, антибиотики и жаропонижающее, лейкопластырь. Велела не пить спиртное и если что ценное найдет – не утаивать (свобода дороже!). Огорчилась, что там, где раскопки, не будет телефонной связи и интернета.

- У нас все ребята едут, и преподаватели хорошие, отцы родные! – успокоил сын. Подумал, и сказал:

- Я тебя очень люблю. Хоть ты и другая, чем я.

Мама обрадовалась. Назвала котёнком и самым лучшим. “Сразу позвони, как вернешься! Я буду ждать!”.

“Героем вернусь, мам, - дерзко и радостно думал. - Квартиру куплю в Питере. Гордиться будешь. А со второго полёта и тебе куплю. Хоть поживешь как человек, не в провинции, убедишься что я прав, и деньги – это сила, удовольствие. Не главное в жизни, но почти. Второе после здоровья”.

***

- Я рад, что вы пришли, - сказал один из руководителей проекта “Подселение”, назвавшийся Иваном Михайловичем. – Прямо у нас в институте пройдете врачей, и приступим... Не боитесь?

- Боюсь.

- Давайте подпишем бумаги...

Гарик подписал договор, где обтекаемо говорилось что он будет делать, но конкретно была указана большая сумма за его услуги. Один экземпляр остался у Ивана Михайловича, второй – у студента. Настроение улучшилось. Гарик любил деньги и видеть цифру с шестью нулями было для него физическим удовольствием.

- К женщинам мы вас подселять не будем, вы понимаете почему...

- Почему?

- Ну, думайте же, думайте... Они же сексом с мужчинами занимаются, а вы будете в женском теле, за что ж мы вам такой гомосексуализм устроим?

Гарик прыснул.

- И к политикам тоже пока не подселим. Вам нужно тренироваться. Вы пока, как в армии говорят, “дух”. Подселять будем ненадолго – на месяц, к разным людям. Но все – простые. У вас не будет в отношении них задания, просто поживете в их теле. Однако предупреждаю: хулиганить нельзя. Влиять на их решения, подбивать их на плохие или хорошие поступки (ибо вы не знаете что для них хорошо), насмехаться над ними. То есть вы просто подселяетесь и наблюдаете, поняли?

- Да.

- Кого вы видели недавно и кто отпечатался в памяти?

Гарик вспомнил людей из маршрутки. Сказал о них.

- Вот на них и потренируетесь. Сидите и вспоминайте их в деталях, а я направлю на вас специальный сканер, который отпечатает их образ в компьютере и мы найдем их в городе по внешнему облику.

***

В утро эксперимента пропал страх. Осталось лишь любопытство. Гарик сидел в комнате, похожей на операционную, на операционном же столе, и крутил головой – смотрел как люди в белых халатах проверяют аппаратуру. Потом его привязали и накрыли нос марлей, пропитанной неизвестным веществом. И он провалился куда-то, полетел. Успел подумать, что это анестезия. Но нет. Бестелесный, он поднялся под потолок и оттуда смотрел что все делают. Они направляли по комнате какие-то фиолетовые лучи и вдруг заметили его, смотрели прямо на него. Он же был, как ощущал себя, величиной с яйцо.

- Мы видим вас, Гарик. Вы представляете собой сгусток света, - сказал Иван Михайлович. – Люди вас не смогут увидеть, у них нет приборов. Так что ничего не бойтесь. Ваше тело тоже живо, его сейчас обработают и увезут на хранение.

Вокруг тела действительно хлопотали две медсестры. Что-то в него кололи, чем-то смазывали. Гарик хотел попросить, чтобы аккуратнее действовали, но не мог издать ни звука. Это озадачило.

- Жаль, что у вас нет горла и вы не можете нам сказать о своём первом впечатлении, - сказал Иван Михайлович. – Но когда подселитесь, вы сможете передавать обьекту мысли напрямую, без речи. Он будет считать их собственными мыслями.

Гарик подумал, что для процесса мышления ему вообще-то требуется мозг, а мозга у него сейчас нет, как же он соображает-то? Вспомнил, что известная женщина-ученый, специалист в изучении мозга, высказывала идею, что не мозг вырабатывает мысли, он лишь антенна, улавливающая мысли из информационного пространства. Ох, ну так и антенны у него сейчас нет, а он мыслит... Ладно, пусть учёные разбираются каким местом люди думают.

- Итак, друг мой, летите на Литейный проспект...

Иван Михайлович назвал номер дома и квартиру. И Гарик вылетел в окно.

...Это было восхитительно! Город, залитый утренним, робким солнцем, с высоты выглядел иначе, чем если ходить по улицам. Он виделся разом весь – со шпилями, куполами, рощами и мостами. Извивались ленты каналов, шумели кронами высокие березы. Гарик вдруг увидел Петропавловскую крепость и полетел к ангелу на шпиле. Остановился, рассмотрел. Захотелось потрогать и сфотографировать, но ни рук, ни телефона...

Однако, пора на Литейный. И он направил туда свой “cгусток света”.

***

В квартиру он влетел через стекло, не повредив его. И попал в странную комнату. В ней ничего не было. Совсем. Покрашенные в голубой цвет стены, ламинат. И всё. В других комнатах было как положено – мебель, ковры, книги, одежда в шкафах, а в этой, первой, ничего. В квартире находились люди. В спальне – мальчик лет четырёх спал под одеялом на кроватке в виде автомобиля. На кухне сидели мужчина и женщина, пили кофе. Женщина, одетая в деловой костюм и накрашенная, собиралась уходить, торопилась, а мужчина сидел в пижаме и никуда не спешил. Гарик узнал того самого “бандита” из маршрутки. Борова, который, по его предположению, был деловаром и “настрелял” в девяностые на свою хорошую одежду. А теперь выходит, что и на трешку на Литейном.

- Я прочитал, что можно всё-таки его вылечить! – говорил мужчина.

- Влад, извини, я спешу...

- Нет, ну ты хоть порадуйся! Это – шанс!

- Я рада, - раздражённо сказала женщина.

- Не вижу.

- Отстань! – вскрикнула она. – Я не могу больше говорить об аутизме! Ничего не хочу о нём знать! Да, я плохая мать! Освободи меня пожалуйста, ты же говоришь что любишь меня. Владик, лечи сына, делай что хочешь, но дай мне не видеть этого! Это выше моих сил!

Она выскочила в коридор, через минуту хлопнула дверь. Владислав остался сидеть за столом. Лицо его оставалось непроницаемым, будто ничего не случилось. Он медленно подносил чашку с кофе к губам, пил, и о чём-то думал. Но вскоре из комнаты донёсся крик, и отец побежал на голос. Гарик увидел как мужчина бережно вытащил верещавшего ребенка из кроватки и посадил себе на колени. Гладил по голове, целовал:

- Даник, всё хорошо. Я с тобой. Сейчас пойдем мыть мордочку, чистить зубки... Папа поможет. Потом покушаешь, блинчики. Потом будем заниматься. Давай, зайчик, одеваться.

Он снял с мальчика пижаму, надел на него маечку и лёгкие, широкие, трикотажные штанишки. Потом повёл в ванную и там умыл и почистил зубы мычащему, выкрикивающему что-то ребенку. Тот не стоял, рвался куда-то, отец удерживал его одной рукой, подпирал своим телом сзади, а другой рукой проделывал процедуры. Потом он привел мальчика на кухню, усадил за стол. Тот мычал и раскачивался из стороны в сторону. Отец принялся печь блины.

Гарик недоумевал. Почему женщина ушла? Почему с ребёнком возится отец? Он не работает? Мальчика жаль, конечно, совершенно невменяемый. Где все бабки и дедки, почему никто не помогает? На что надеется отец, чего он там вычитал, пацан-то - овощ... Однако, пора подселяться.

Ррраз, - и он влетел в тело Влада, в район живота – туда, где пуп. Именно оттуда начинается жизнь, сказал Иван Михайлович.

“БАНДИТ”

Влад Горюнов не очень-то выспался. Не именно сейчас, а вообще. Не спит он уже полтора года, с тех пор, как сыну поставили диагноз и жена передала ему, отцу, всю заботу по воспитанию ребёнка. Даник просыпается ночами, бегает по квартире, всё хватает, бросает, надо следить за ним. Иногда ребенок просто сидит и раскачивается, но всё равно спать невозможно. Жаль его. А ведь родился нормальным! До трёх лет развивался хорошо, Влад и Майя гордились им – он уже знал много животных и рыб, даже редких. А потом начался “откат”: ребенок стал забывать то, что узнал. Сначала не поняли, посчитали, что ему просто надоело отвечать на вопросы, показывать что умеет. Потом вдруг заметили, что он выстраивает в ряд игрушки. Это было странно. Но тоже отмахнулись: “Любит порядок, молодец”. Мальчик ходил в детсад, частный (жили тогда в Канаде), родители – на работе, потому не знали как он ведёт себя в саду. Хозяйка не жаловалась, значит хорошо. Но однажды, когда Майя спросила её говорят ли другие детки предложениями, а то её сын – только отдельными словами, та беспечно ответила: “А вы разве не знаете, что он аутист? Он и с детками не играет”.

Родители прочитали в интернете что такое аутизм и не сказать чтобы ужаснулись. Не поверили. Вот это неверие и спасало психику, особенно в первое время. Всё сопоставляли симптомы. И было непонятно, может быть Даник плохо разговаривает просто потому, что маленький? Потёмкин вон до пяти лет не говорил. А ест одну и ту же еду, не желая расширять меню, потому что переборчивый? А не играет с детьми оттого, что... ну бывают же необщительные люди? А открывает книжку на одной и той же странице и смотрит подолгу на картинку потому, что нравится картинка – там мама, папа и ребёнок обнялись.

Отметая мысли о неизлечимом диагнозе, действовали по-разному: Майя успокаивалась и считала, что ничего предпринимать не надо, врачи перестраховываются, потому предполагают аутизм, которого нет и быть не может – у них вся родня здорова, а Влад решил, что надо подстраховаться. Врачи сказали, надо развивать ребёнка, работать с ним часами каждый день. Потому, что потом будет поздно, в раннем возрасте ребенок лучше всего поддается улучшениям. И Влад перестал думать аутизм это или нет, принялся за работу. Если ребёнок не болен, то индивидуальные занятия и здоровому на пользу пойдут.

Быстро распознал, что настоящую помощь оказывают в России. Увидел, что в Северной Америке аутистов в основном лишь развивают – с помощью логопедов, терапевтов поведения. А в России ещё и лечат – лекарствами. На Западе врачи препаратов почти не прописывают (разве что БАДы или такие, которые из ребенка делают послушное ничто, чтобы не мешал), говорят: “Развивайте и любите”, в России же лечат детей ноотропами – лекарствами, стимулирующими мозг. Никто не знает какой именно ноотроп подойдет, но путем проб что-то всё-таки подбирают. Вот и Данику кое-что подошло. Он сразу после приема таблеток стал ходить на горшок, перестал верещать как инфернальное существо.

...Поджаривая блинчики, Влад позвонил другу, Борису, живущему в этом же доме:

- Приходи завтракать.

Тот быстренько пришёл. Борис тоже вернулся в Россию из Канады. И тоже из-за сына – тому тринадцать и он вдруг решил сменить пол. До этого был пацан как пацан – интересовался девочками. Но пропаганда сделала своё дело и когда Борис столкнулся с Системой - школой, которая требовала от него называть сына женским именем и употреблять в отношении него слово “она”, иначе ребёнка отберут, отец согласился, но, не дожидаясь конца учебного года, купил билеты в Россию и уехал с ним в Питер. Навсегда. Жена осталась в Калгари – продавать дом.

Знания сына, конечно, совершенно не соответствовали российской школьной программе, мальчик плохо говорил по-русски, но это тревожило Бориса меньше всего. Главное, что спаслись от блокаторов полового созревания. И ходили теперь к психологу чтобы выбить из головы ребёнка ценности “цивилизованного мира”.

Борис до этого много работал, мало читал, и совершенно не знал, что по законам провинции Альберта, где он проживал, если ребёнок приходит в школу в одежде противоположного пола, или называет себя именем противоположного пола, родителей об этом можно не оповещать. Именно поэтому для некоторых мам и пап то, что их дети оказались вдруг “нетрадиционными”, становится неожиданным ударом. При этом школа лицемерно посылает родителям листочки, на которых вопрос: “В пятницу в класс принесут пиццу. Можно ли вашему ребёнку её есть?” или “класс собирается на экскурсию в музей, можно ли туда вашему ребёнку?” Надо подписать согласие. А на смену пола ребёнку родительского разрешения не требуется. Детям вливают в уши яд, а потом ставят их семьи перед фактом.

Мужчины поддерживали друг друга, делились проблемами.

- После того, как мы всё-таки поверили что у Даника аутизм, так было тяжело, что каждый из нас ушёл в себя, - рассказывал другу Влад. – Лежим вечером в постели, отвернёмся друг от друга, и думаем: что теперь с нами будет? Каким он вырастет? Как он будет жить, когда умрём? Знаешь, такие мысли не стимулируют либидо, мы перестали быть мужчиной и женщиной, только папа и мама. И вот когда всё-таки пробудилась надежда на излечение (все ведь вокруг говорят: “Да врут эти врачи, посмотрите какие у Даника глазки умненькие, ещё начнёт так говорить, что будете не рады!”), однажды мы легли в постель и потянулись друг к другу. И вдруг во время предварительных, как говорится, ласк, из комнаты Даника раздаётся смех. Мы услышали его через закрытую дверь. Ребёнок хохотал. В темноте, среди ночи, на своей кроватке.

Мы вытянулись словно два трупа. Майя и я лежали на спине, смотрели в темноту, и слушали этот жуткий смех. Так прозвучал приговор. До этого надежда на врачебную ошибку существовала, а тут мы поняли, что в помиловании отказано.

Борис внимательно слушал. Сорокавосьмилетний мужчина в темно-синей пижаме (накинул куртку и пришёл из другого подьезда), пил кофе, ел бутерброд с маслом и сыром, и сочувствующе смотрел. Он понимал Влада как никто. Трудно вынести несчастье ребёнка.

- В одном интервью прочитал слова знаменитой женщины, матери аутиста: “Это как если бы тебя расстреляли, но потом оставили жить”, - продолжал Влад. – Именно так...

- А сейчас у вас с сексом как? – спросил Борис.

- Никак. Майя работает и приходит уставшая. Плохо, что работает женщина, а не я, но она ни в какую не хочет сидеть с ребенком. Слабая оказалась. А с ним же ещё надо заниматься, у неё терпения не хватает. Ну и я устаю от этого плена аутичного. Знаешь, мне аутизм представляется живым, наделённым душой существом. Некое большое, тёмное существо, которое захватило моего сына. Я тяну ребёнка к себе, существо – к себе. Кто кого.

Однажды я шёл по темной, зимней улице. Надо было пройти через детскую площадку. И вдруг передо мной выросла фигура, вся в белом, я даже сперва не понял, что это снеговик. И отчего-то мне так жутко стало, он мне показался угрожающим, злобным, поджидавшим меня в темноте. Я вдруг подумал, что это и есть аутизм. И, хоть было страшно, аж руки затряслись, я разбежался и ногой снёс ему голову.

...Даник сидел на столом и рвал тонкими пальчиками блины, засовывал в рот. Палец макал в сметану и облизывал. Потом брал стакан с молоком, пил. Лицо мальчика, красивое, с большими, голубыми как у отца, глазами, было отрешённым. Борис разглядывал его, а Даник не смотрел в глаза и вообще ни на кого не смотрел, будто сидел один в пустой кухне.

***

Гарик, находящийся во Владиславе, с горечью слушал. Он не знал, что бывает такое горе. Видел инвалидов, слышал краем уха, что есть такая болезнь – “аутизм”, но считал, что это даже хорошо, когда у тебя ребёнок аутист – гением будет. Отрешённым таким, странненьким, но непременно Нобелевским лауреатом. А оказалось...

Вот тебе и “бандит”. Вот тебе и “настрелял на квартиру на Литейном”. Гарик вспомнил американский фильм “Дом из песка и тумана”, в котором рефреном, через всё трагическое повествование звучала мысль: “Всё не так, как кажется”. Совершенно верно. Он думал, что вселится в бандита, а тот оказался вполне мирным человеком. Жертвенным папой.

Второй вон тоже за сына бьётся. Гарик впервые серьёзно огорчился, что у него самого нет отца. И у его друзей тоже. Растворились. Но студент был доволен, что хоть увидел какими могут быть папы. А то как ему психологом-то работать, если вместо одного из родителей в сердце пустое место?

***

Влад завел ребёнка в голубую комнату. Посадил на пол, подстелив толстое одеялко, сел рядом и стал показывать карточки с нарисованными предметами. “Это солнышко, это ведерко, лампа...”. Мальчик смотрел в сторону. Отец поворачивал его головку к картинкам, тот блуждал глазами. “Посмотри на меня!” – призывал Влад. Не смотрел. Тогда отец лёг так, чтобы его лицо оказалось в аккурат перед глазами сына. “Смотри в глаза” – требовал.

Гарик видел эти занятия каждый день. Отец часами, с передышками, пластался. Скакал вокруг, хлопал, пиликал на губной гармошке, тряс маракасами, и чего только ни делал, чтобы мальчик обратил на него внимание. Тогда можно будет его учить. Но Даник просто сидел и раскачивался. Овощ.

У студента сердце кровью обливалось. И было скучно, и безнадега овладевала. Как Влад не поймет, что всё это бесполезно? Его сын – сумасшедший. Но мужчина не унимался, и, что поражало - почти не раздражался. Когда его голос повышался и становился громовым, он останавливался, вдыхал побольше воздуха, отворачивался на минуту, потом поворачивался уже со спокойным лицом и обращался к сыну: “Посмотри в окно, птички летают”.

Данику, наверное, всё надоело. Он подошёл к окну, взобрался на подоконник (это была ещё одна проблема – любил высоту, вскарабкивался на столы, столешницы, комод), и стал вдруг орать и биться о стекло. Мальчик лупился не сильно, но ритмично, не переставая. И вопил...

Отец остолбенел. Гарик почувствовал вдруг пожар в теле, в котором он находится. Стало жарко и горько – чувства души, к которой подселён, передались. Охватило отчаяние. И вдруг Влад подбежал к окну и тоже стал биться головой и орать. Он орал куда громче Даника: “Аааа!” Влад бился и бился, стекло сломалось, стало падать кусками, по лицу побежала кровь...

И Даник замолчал. Влад продолжал колотиться уже о раму и орать, а Даник... смотрел на него.

- Он впервые посмотрел на меня! – радостно потом рассказывал Влад Борису по телефону. – Представляешь, он смотрел в глаза! На лице удивление! Он заметил меня! И понял, что я в отчаянии, что я не такой, как всегда!

Борис поздравлял, радовался: “Это прорыв!”

Гарик понял, что в комнате, где Влад занимался с ребенком, не было ничего для того, чтобы мальчику было скучно и он волей-неволей играл с единственной игрушкой – папой. И вот – барьер взят.

С тех пор что-то изменилось. Даник стал смотреть на картинки, показываемые ему, и хоть тут же отвлекался, но всё же удалось показать сначала треть колоды, потом половину, затем всю колоду, и если раньше отцу приходилось тащить его в пустую комнату насильно, то теперь малыш заходил туда сам. Он продолжал выглядеть отсутствующим, но то, что он добровольно входил в “класс” и садился на одеялко, показало: ему стало интересно с отцом, он хочет чтобы с ним занимались.

***

Гарик пробыл в теле Влада месяц, ежедневно выходя и летая по округе чтобы отдохнуть. Пережитое у Горюновых потрясло. Он даже думал теперь, что такие подвиги – ничуть не меньше военных. На войне страшно пойти в атаку, трудно, будучи раненым, продолжать выполнять задание, прикрывать собой товарищей. Это, несомненно, героизм. Но война – временное явление. Раз совершил подвиг – и пожизненная тебе слава, почёт. А вот эти люди – родители детей-инвалидов, скачущие вокруг “особенных” c погремушками, обучающие слепых азбуке Брайля, вытирающие годами детские попы, ставящие банки, клизмы, катетеры, капельницы, ежедневно стирающие заляпанные инвалидом вещи – это же миллионы праведников, совершающих подвиг длиною в жизнь. Бесславный, за который никто не чествует.

Влад учил Бориса:

- Бороться за ребёнка мужчине трудно. Женщина сражается просто за здоровье своего чада, а нам нужна глобальная цель. Я вот придумал, что я научный работник и могу впервые в истории вылечить аутиста. Мой случай прогремит на весь мир. И когда я захожу в наш “класс”, то отключаю жалость. Я пытаюсь добиться результата. И веду дневник. И ты, Борис, не просто ходи с сыном по психологам, а записывай что помогает, что нет. Потом книгу напишешь, большие деньги заработаешь. Станешь известным борцом против гомосятины.

Борис – еврей. Он думает, что написать книгу и сделать гешефт – действительно хорошая идея. Большинство русских считает, что на горе зарабатывать некрасиво. Борис полагает, что именно на горе и надо зарабатывать – чтобы сделать его менее горьким. Заработанное ведь пойдет на больного. Ну и компенсация за страдания тем, кто его обслуживает.

“ФИФА”

Работой Гарика в институте остались довольны. Он соблюдал правила, не лез куда не следует, подробно и со знанием некоторых вопросов психологии составил отчёт. Вторгаться в мысли Влада ему разрешили три раза – внушить оптимизм. И Гарик справился. На два месяца его вернули в университет – подбирать хвосты, а потом отправили на новое задание. Причем, настолько доверяли, что отправили всё-таки к женщине. Сказали, что у них заболела сотрудница, а исследование по женщинам прерывать нежелательно. И отправили к Фифе, обложив запретами. Нельзя было смотреть на неё голую, быть с ней в душе или туалете, в её спальне (в институте могли следить за Гариком, видели на экранах чем он занимается, но подключались внезапно, три-четыре раза в день. Причём, обьект подселения виделся расплывчато, а Гарик как раз очень четко – сгустком света). В такие минуты, когда женщина спит или раздета, студент должен был отсоединяться и находиться в другой комнате.

Гарик огорчился. В чём прелесть – следить за старой бабой? О чём интересном она может говорить? О шмотках, косметике, и сплетничать. С ней, в её теле, надо будет провести месяц! С дурындой с этой и с её мужем, который наверняка подкаблучник. Гарику и со своей-то матерью скучно. Успокоил себя тем, что, может быть, у Фифы есть взрослая симпатичная дочь, и если она хорошая девчонка, то позже, когда Гарик будет в своём теле, можно и подкатить. Настроение улучшилось, когда сказали, что Фифа живёт в Канаде. Надо ж какое совпадение – и Влад с Борисом были оттуда.

У-хуууу! Вот она – загранкомандировка.

***

... Фифа – Надежда - оказалась хозяйкой продуктового магазина в украинском районе большого города. Она владела им вместе с мужем – поляком Войтеком. Мужчина болел - рак, но помогал супруге - продолжал переносить тяжести, стоял за прилавком. И шутил – весёлый человек.

Надежда – хмурая, молчаливая, смотрит обычно исподлобья. И как же удивлён был Гарик, когда в её доме – большом, просторном - увидел фотографии её тридцатилетней – красавицы в пышных платьях 19 века! Оказывается, в прошлом она - оперная певица, жила в Киеве. До эмиграции. Яркая, пышная, с радостным блеском в глазах, она совсем не была похожа на себя сегодняшнюю. На фотографиях, с оголенными плечами, утопающими в волнах кружев, она выглядела словно цветок в роскошной вазе.

Нет, и сейчас Надежда следила за собой – была даже постройнее себя прежней, подкрашивала глаза и губы, но доверчивой, захлестывающей радости молодости на лице уже не наблюдалось. Одевалась со вкусом, но в будние дни работала допоздна и носила рабочую одежду – голубой халат и темно-синий, чистый фартук. Разговоры вела в основном про поставки, цены, товар.Однако, неожиданно для Гарика, который почти засыпал под эту скучищу, в голове Нади иногда вдруг взрывалась музыка. Гремела так, будто оркестр - над ухом. Никогда еще студент не слышал столько арий. Расфасовывает Надя конфеты, и внезапно...

Вечерами, уставшая, Надя иногда открывала ютуб и смотрела оперы и оперетты. Потом взглянет на Войтека, хочет что-то сказать, и промолчит. Гарик знает почему. Она считает, что мужу неинтересны её мысли, да и не поймёт. Не музыкант, не артист и никогда даже не был в оперном театре. Надя нежна с Войтеком, заботлива, но в душе, - Гарик это ощущает, - не влюблена. Заботится о нём как о брате, о родном человеке. Уважает.

Она не верит в любовь. С тех пор, как жизнь в эмиграции неслабо ударила, поняла, что любовь, о которой она так много пела, и на которую сильно надеялась в молодости – это сказка, миф, флёр романтики, накинутый на половое чувство. Исчезает влечение, гибнет и “любовь”. Хорошо, если человек тебе попался порядочный, он и без влечения будет вести себя достойно, а если нет?

Однажды в магазин пришла журналистка “Комсомольской правды в Канаде”. Чтобы написать рекламную статью. Корреспондентке удалось разговорить хозяйку магазина так, что беседа вышла за рабочие рамки.

- В 90-е, когда национализм на Украине зацвёл пышным цветом, я решила уехать в Канаду. Меня давно приглашали, я же была примой в театре. Пела и оперу, и оперетту. Подала на эмиграцию, присовокупила приглашение от канадского театра, и быстро получила вид на жительство. Приехала в Канаду, пела пять месяцев, хорошо платили. Потом владелец театра умер, а его наследники меня уволили. Новый владелец принял на моё место любовницу. Я кинулась по другим театрам, а всё занято, меня никуда не берут, тем более мой английский ещё слаб.

- А пели на каком?

- На итальянском. Так вот, я поняла, что, скорее всего, придется расстаться с профессией. Ну, или петь попсу в русских ресторанах. Однако, и там всё занято... То есть надо идти на физические работы – упаковку кур, официанткой, в пекарне поддоны таскать, пельмени лепить в ресторанах...

- Почему не уехали в Россию?

- У меня нет российского гражданства и в 90-е оперные театры там корку глодали. Артисты разбегались по миру... Так вот, я не просто так перечисляю физические работы. Это то, чем я занималась после увольнения. Поддоны с хлебом были очень тяжелыми, мы, женщины, их таскали, а хозяева пекарни – отец и сыновья, ходили меж нами, следили, комплименты делали, но никогда не помогали... Я так переживала крушение карьеры, что тяжело заболела. Это было аутоимунное заболевание.

...Она не могла подняться с постели. А надо оплачивать сьёмную квартиру, еду, страховку на машину, бензин, лекарства...

- Муж ушёл. Я лежала, слабая, с ощущением, что умираю. А он сказал: “Я в Канаду приехал не за больными ухаживать, хочу быть честным – мне с тобой невыгодно жить ”. Cобрал вещи и ушёл.

Усмехнулась:

- Честный, понимаете? Не выгодно – не стал скрывать. Я, дурочка молодая, плакала. Потом поняла что умру, скорее всего, от голода. Продукты в холодильнике ведь когда-то закончатся. Смерть не пугала. Хотелось улететь куда-то, где нет людей.

Надя запела арию из “Летучей мыши”:

А потом Надя решила не сдаваться. В эмиграцию ведь едут сильные. Рисковые, целеустремленные, упрямые. Первопроходцы по натуре. Пусть земля, куда они едут, уже открыта, но для них-то она – целина.

Решила жить. А через неделю, зимним утром, в преддверии Рождества, она почувствовала вдруг тот самый “дух Рождества”, о котором говорят в Северной Америке. Присутствие высших сил... Благодать, разлитую в воздухе. Тишину, наполненную любовью. Она находилась в квартире одна, и вдруг перестало пахнуть лекарствами, и стало - неожиданно - пахнуть хвоей и ладаном. Надя встала с кровати и пошла... Она и раньше ходила – до холодильника, туалета, но еле-еле, а тут – прошла обычным шагом. И, посмотрев в зеркало, обрадовалась себе, нашла себя симпатичной, хоть и лохматой.

Женщина оделась и отправилась в магазин поблизости – купить вкусненькое на праздник. С этого дня началось выздоровление. Надя устроилась в этот же магазин – продавцом, сначала на полдня, а вскоре уже и на полный день. Деньги получала небольшие, но по выходным ещё давала уроки вокала. Через пять лет взяла кредит в банке, открыла русский магазин. В украинском районе, так как жила там. Купила дом - в ипотеку. Жила без искусства, но сыто, спокойно.

Однажды в её магазин зашел бывший муж. Скользнул глазами по женщине, нарезающей ветчину, и не узнал.

***

- Хохлы идут! – глянув в окно, мрачно сказала Войтеку Надя. В магазине никого не было, так как рабочий день ещё не кончился, поток покупателей обычно бывает после пяти.

На полу у входа лежали кучами газеты на русском и украинском языках. Сейчас, летом 2015-го года, русские газеты украинцев не волновали, так как они лишь номинально считались русскими. На самом деле они издавались эмигрантами из Израиля, и русскими в них был лишь язык и краденые из российских либеральных изданий статьи, ругающие Россию. Пробандеровски настроенных украинцев такое содержание вполне устраивало. Мешала лишь “Комсомольская правда” с её русской редакторшей. Она дула совсем в другую дуду – любила Россию, выступала на её стороне. Откроешь газету, а там аршинный заголовок – “Фашист пролетел”. Об украинских самолетах над Луганском...

Диаспора бесилась. Если раньше, до майдана, “коммуняцкую газету” терпели, то теперь, когда Россия отхватила Крым, терпение иссякло. Парубки заходили в магазины – русские и украинские – и скидывали с полок российские товары: гречку, семечки, пряники... Предупреждали хозяев, что если те не откажутся них, “в ваш магазин больше никто не придет”. И требовали выгнать “Комсомолку”.

Хозяева горевали, но отказывали газете в месте. Горевали потому, что газету покупатели любили, разбирали в первую очередь (не только русские, но и пророссийски настроенные украинцы, коих было немало). До майдана владельцы магазинов сами просили редактора привозить им побольше экземпляров, ведь люди приходили за свежей прессой, и, ну как уйдешь, ничего из продуктов не купив? На это и расчёт. Магазинщикам были выгодны “половые издания” – развалы газет на русском языке, лежащих на полу у входа. И уж тем более выгодна “Комсомолка” – интересная, талантливая, дерзкая. Она выделялась профессионализмом на фоне других изданий, редакторами которых были не журналисты, а абы кто при деньгах.

И вот делегация бандеровцев дошла до магазина Надежды.

- Почему у вас путинская газета? – спросили хозяйку на английском. Парни выросли в Канаде, им так легче.

- Газета как газета.

- Вы согласны с тем, что там написано? Вы за Путина?

- Я не читаю, времени нет, - сказала Надя, которая “Комсомолку” читала и была полностью со всем согласна.

- Её тут не должно быть! Мы придём на следующей неделе и проверим. Если не уберете, украинцы к вам ходить больше не будут! Разорим вас.

- Не имеете права. Мы живем в свободной стране (это была заезженная мантра эмиграции, над которой Надежда посмеивалась, но тут применила, зная какое влияние она оказывает на неокрепшие умы). Это мой бизнес и мне выгодно распространять эту газету. Так что, ребята, ничего личного, только бизнес...

- Нет, не маете права этого делать! – перешёл на суржик один из юношей. – Это антиукраинская газета, мы вас будем судить!

Угроза серьёзная. Здесь есть Украинский Конгресс – организация со связями во власти. Есть очень богатые украинские бизнесы, оказывающие влияние на общину. Если вмешаются, сотрут магазин в порошок. Просто скажут всем не ходить туда, и украинцы не пойдут. Так ещё и в суд подадут, что, мол, торговая точка распространяет антиукраинскую прессу. Докажут-не докажут, но нервы потреплют, и на большие деньги разведут – адвокаты дорого берут.

Могут разорить и другим путём – явиться в магазин, поскользнуться, и через суд требовать компенсации за то, что теперь якобы болит спина, шея, копчик... Такие иски нередки. Один судил кафе за то, что сел там на унитаз в туалете и ему прищемило тестикулы. Думал, тихонечко высудит жирный куш, но журналисты растрезвонили и он стал посмешищем. Так ещё и жена подлила масла в огонь: тоже подала иск на большую сумму, написав, что в результате травмы муж не может исполнять супружеский долг. Дословно: “Я лишилась сервиса”.

... Войтек вышел вперед.

- Уходите, ребята, вы не имеете права запугивать. Мы пожалуемся на угрозы.

- Ещё вернемся! – пообещали бандеровцы. Но скидывать с полок российские товары не стали. Русская и поляк смотрели на них так мрачно, что казалось, прикоснись кто к гречке, и эти двое бросятся на них и задушат.

Парни взяли три пачки “Комсомолки”, перевязанные типографской пластмассовой лентой, и вышли. Надежда знала куда пошли – к мусорным контейнерам за магазинам. Это дурачьё уже не раз бросало туда газету, крали её пока она обслуживала покупателей, но Войтек вытаскивал пачки из контейнера и возвращал на место.

На этот раз Надежда позвонила редактору:

- К нам украинцы приходили, требовали вам отказать.

- И что, не привозить больше? – у той упал голос. Это был единственный оставшийся в украинском районе магазин, распространявший “Комсомолку”. Множество пророссийских украинцев ждали еженедельник каждую пятницу как глотка свежего воздуха. Многие имели большие проблемы в семье. Их мужья, жены, дети вдруг оказывались украинскими националистами, и лились слёзы, пыль скандалов стояла до потолка. Российская газета являлась отдушиной среди русофобского треска и англоязычных газет, и украинских.

- Привозите, - спокойно сказала Надя.

- А как же вы?

- Нормально. Привозите.

Гарик был впечатлён. На кону стоял бизнес, благополучие и безопасность. Если разорятся, куда идти больному мужчине и немолодой уже женщине? Снова поддоны таскать?

Переехать в другой район проблематично: у магазина сложившаяся клиентура, наработанная за много лет. И аренда помещения оплачена на два года вперед. Денег, если отказаться от нее, могут не вернуть.

***

Кадры решают всё. Бандеровцы, проверив, что “москали” не отказались от газеты, сходили к хозяевам торговой площади, на которой стоял магазин. Обьяснили, что москали распространяют “нацистскую газету”. Пропутинскую.

Хозяином плазы оказался араб. Ему нравился Путин. Потому что в Канаде все предыдущие годы нагнетали исламофобию, а президент России выказывает мусульманам уважение. Об этом араб, разумеется, бандеровцам не сообщил. Он их долго путал, жал руки, говорил прямо противоположные вещи, посмеивался, рассказывал длинные притчи, предлагал кальян, и в итоге до того запутал юных бандеровцев, что они вышли от него с выпученными глазами, так и не поняв за кого он. Впрочем, в его бормотании они расслышали “mind your own business” – “занимайтесь своим делом”, и “everything going to be OK” – “всё будет хорошо”.

У кого хорошо – не пояснил.

Так “Комсомолка” осталась в украинском районе.

***

ДАЛЕЕ ТЕКСТ УНИЧТОЖЕН ЧТОБЫ ОТРЫВОК БЫЛ 40 000 ЗНАКОВ.

Хотя кульминация – подселение к священнику-экзорцисту - именно в конце. Если интересно, то окончание здесь:

https://******/node/17289

Новая глава начинается так:

***

Гарик пересмотрел взгляды на жизнь.