Я никогда не верил в эти винные сказки — про антиоксиданты, про «улучшение микроциркуляции», про «снижение психоэмоциональной нагрузки». Всё это казалось мне изящной риторической конструкцией, призванной легализовать древний инстинкт: выпить. Не просто так, а здоровья для. Как будто сам акт потребления алкоголя нуждается в метафизическом оправдании. Но в тот вечер, когда электронная почта превратилась в бесконечный поток бессмысленных символов, а доклады слились в единый монотонный гул, я подумал: а почему, собственно, нет? В шкафу пылилась бутылка бордо?2010?года — презент от клиента, который, вероятно, и сам не помнил, зачем её дарил. Тёмное стекло хранило тайну, а витиеватая надпись на этикетке шептала: «Ты всё равно откроешь. Так зачем тянуть?» Я откупорил бутылку. Налил. Глотнул. Вкус… был не то чтобы плохим. Он был странным. Как если бы классическое бордо подверглось тонкой алхимической модификации. Словно в него подмешали что-то неуловимое, нечто, что язык отказывался идентифицировать, но что уже запускало в мозгу цепочку тревожных ассоциаций. Я сделал ещё глоток. И ещё. И тут началось. Сначала стены комнаты потеряли чёткость, словно их нарисовали на шёлковом полотне, которое кто-то слегка встряхнул. Затем я осознал, что бокал в моей руке… думает. Не в буквальном смысле, конечно. Но я явственно ощутил его внутреннее состояние — лёгкое раздражение от того, что его используют без согласия. — Ты… разговариваешь? — пробормотал я, вглядываясь в грани стекла. — Нет, — ответил он. Или это ответил мой мозг? — Но я могу передать тебе кое-что. Я поставил бокал на стол и провёл рукой по лицу. Усталость? Перебор с алкоголем? Я перевёл взгляд, в угол комнаты там стояло оно... Существо ростом с подростка, с кожей цвета пожелтевшего пергамента и глазами, похожими на новые монеты. Улыбка тронула его губы, но не затронула взгляд. — А, новичок, — произнесло оно, перебирая тонкими пальцами нити реальности. — Я тебя ждал. — Кто ты? — спросил я, цепляясь за остатки рациональности. — Я — Сомелье. Не тот, что рекомендует вина, а тот, что знает их. Каждое вино — это дверь. Большинство ощущают лишь вкус и аромат. Но некоторые… некоторые видят больше. — Это бред, — сказал я, медленно отступая к двери. — Я просто перепил. — О нет, — Сомелье шагнул вперёд. — Ты только начал. Это вино… оно особенное. Его собирали в ночь, когда звёзды выстроились в редкую конфигурацию. Оно не лечит тело. Оно лечит восприятие. По спине пробежал холодок. — И что теперь? — Теперь ты видишь. А когда видишь, уже нельзя не видеть. Он протянул руку, и в ней материализовался ещё один бокал, наполненный той же тёмно-рубиновой жидкостью. — Ещё глоток? Я посмотрел на дверь. Потом на бокал. Потом на Сомелье. И рассмеялся. — Знаешь, пожалуй, хватит на сегодня. Сомелье пожал плечами. — Как скажешь. Но помни: дверь остаётся открытой. Он исчез, оставив после себя запах винной пробки и чего-то ещё едва уловимого. Стены дрогнули и вернулись в нормальное состояние. Бокал на столе был прохладен и пуст. Я допил остатки прямо из бутылки — на этот раз вкус был обычным. Может, всё это — игра воображения? Но на следующий день, зайдя в винный магазин, я невольно замер у полки с бордо?2010?года. И заметил нечто странное: на одной из бутылок этикетка слегка шевелилась, словно пыталась что-то сказать. Я быстро ушёл. А вечером, открывая новую бутылку — на этот раз обычного шираза, — я всё же замер на мгновение перед первым глотком.
Я резко распахнул глаза. Надо мной склонилась жена.
— Ты бы разделся и лёг, — сказала она ровным голосом. — И давно ли ты стал пить один?
— Что?.. — Я провёл рукой по лицу. — Я… я просто задремал.
— Понятно, — кивнула она. — Только в следующий раз предупреждай, если собираешься устраивать одиночные посиделки. Это неприлично и, похоже, входит у тебя в привычку.
Она повернулась и пошла на кухню. Я медленно поднялся. Подошёл к окну. Прижался лбом к холодному стеклу. Где-то внутри всё ещё звучало эхо того, другого мира. Но теперь это был лишь отголосок сна, смешанного с ароматом винной пробки и чего-то ещё. Неуловимо притягательного и далёкого. Осторожно, двери закрываются, подумал я.