Синтетическое масло и пара шестикрылых приёмников. Ангелы древних, Серафимы, выглядели так, как выглядит Анико для своего молящегося. Он обводит руками её плечи, уходит за лопатки и, сквозь скрежет, свист и треск, вправляет всё, что было разбито. Всё, что было неправильно, становится обратно – время их крошечной Сансары.
Затем он покидает Анико. Она смотрит на него в глубинах дома, смотрит, как он, свободный, кладёт руки на балконную перегородку и выдыхает воздух. Осень сменяется зимой.
После – ляжет снег. Будет годовщина. Анико шевелит руками. Её позвоночник теперь – громада из пластин, винтов и приёмников. Словно Железный Дровосек, она обречена возвращаться сюда за каплями синтетического масла. Иначе в ней что-то застынет, оборвётся, перестанет двигать скелет…
У Оби тоже случаются трудные дни. В первый раз они столкнулись на выходе из булочной, когда Анико едва не налетела на маленькую, скрученную в тугой узел, фигурку.
– Спазм, – они сразу поняли друг друга.
Оби за шестьдесят. На её теле два шрама от полосных операций, и каждая – билет в жизнь. Дар человека – человеку. Сама же Анико как плёнка в бобине; лучшие кадры вырезаны, а остальные – в бесконечном потоке киносеансов.
…Оби до сих пор ничего не подозревает. Ей кажется, будто Анико – смешная студентка в двубортном пальто, у которой слишком часто не достаёт денег на обед.
– Купить тебе морковный пирог?
Тот, что греет пальцы в цикле воспоминаний, когда Анико толкает дверь, а кто-то – бьёт её в спину, навстречу первому морозу. Первому разрыву в киноплёнке. Первому крику.
Затем она откроет глаза, а он будет вправлять шестикрылые приёмники. Стоять на балконе и, подняв подбородок к небу, дышать холодным воздухом.
Годовщина.
Рядом с Оби она чувствует себя живой обманщицей. И, кажется, может заплакать – ведь должны же что-нибудь значить сигналы в глазах? Пятна слепого света, когда его так много, что даже грудь едва шевелится, навеки застывая в начале движения.
Анико возвращается, потому что не плачет – и потому что механизмы ржавеют. Цикл повторяется.
Он ничего не говорит, она – не помнит его имя. Вдвоём, они существуют от встречи к встрече. От гостиной до балкона. Кажется, это называется туннельным зрением, потому что Анико видит только дорогу вперед, к чужой спине и пальцам на перегородке.
Множество повторений назад он целует её кожу, бормочет, захлебываясь, что-то такое, от чего наступает первый спазм. И больше никогда не проходит.
Она ржавеет изнутри, стирается в крошку, бессильно пытаясь ухватить куски киноплёнки.
Где-то вспыхивает настоящее воспоминание – Оби. У дверей в булочную. Ошибка в системе. Якорь, который не даёт уйти на новый виток. Анико не в силах признаться, что это – единственное, живое в ней.
Она вне времени, она – спасение и гибель для того, кто собирает её в точке отсчёта.
Три, четыре, пять.
На стенах – фото. Он насмешливо улыбается и обнимает девушку впереди себя обеими руками, словно один-единственный шаг друг от друга значит упасть в пропасть. Там – его волосы светлые от солнца, здесь – припорошены сединой. Только она застыла в секундах. Всегда – сейчас.
Созданная чужой болью.
Этих спазмов когда-нибудь станет больше. Оби говорит, что с возрастом их всё тяжелее пережить. А Анико думает, что случится, когда руки не смогут исправить её. Когда люди вокруг исчезнут.
Когда опустеет бобина, и никто не сможет включить вторую. Сеанс… закончится?
Годовщина.
Она стоит у дверей в булочную. Где-то лепечет Оби. Ей семьдесят. Ровно столько, чтобы не замечать не-взрослеющую Анико. И столько, чтобы вновь втискивать в ладони морковный пирог.
В голове срастаются обломки, когда Оби наклоняется и падает, падает наружу, через порог. Её время вышло. Её не переплавят в вечное. И это хорошо.
Анико стоит, громадой разрезая волны из живых людей. Она – только тело, из механических крыльев, приёмников и систем. С разрозненными воспоминаниями девушки, которую любили.
Которую ждали.
Первый снег. Первый удар в спину от суетливой толпы, и она – та, другая, падает в спазме. Больше не видит светлого, насмешливого мастера, а когда встречает – не знает имени. Только…
– Девушка? Девушка!
– Оставь. Судя по году сборки, микросхемам – конец. Можешь сдать на запчасти.
– Так она – продукт биотехники? Натурально. Поди, самый первый, из глючных?
– Откуда знаешь?
– Товарищ рассказывал. Их мастер пытался вырастить нечто из воспоминаний живого человека. Получилось… не очень. Вечно застревала в середине движения. Проект закрыли, а вот посмотри… Осталась копия.
– Из воспоминаний? Сумасшествие! Я думал, биотехника только андроидов делает.
– Там история совсем тёмная. У него невеста с сердечным приступом слегла, да так в коме и осталась. Еле уговорили аппараты отключить, чуть не спятил. Вот и нашёл… выход. Биотехника судами грозила, если не уничтожит свои разработки.
– Да-а?..
Голоса удалялись. Неживые глаза потухли, шестикрылые приёмники встали, и Анико растворилась. Если это была смерть, она встретила её в последнем спазме.
Мастер – остался стоять на балконе. Первый снег укрывал улицы, и время, над которым не властен ни один человек, наконец, совершило движение.