Как работает Линза Паркера? Я не знаю – я уборщик, а местные светила науки всегда слишком заняты, чтобы отвечать на глупые вопросы. Да я их и не задаю.
Так вот, я уборщик. Наблюдаю, слежу за порядком, убираю всякий мусор. Мои обязанности здесь и сейчас просты: в третьем часу ночи, когда последний человек покинет зал с оборудованием, собрать пустые картонные стаканчики из-под кофе, опорожнить пепельницы, убедиться, что на плоских поверхностях в туалетах нет следов белого порошка. Иногда я отправляю наверх шлюх, которых забыл или передумал забирать с собой Кен Левин. Не знаю, что с ними делает служба безопасности. Надеюсь, просто накачивает амнезиаком, а не утилизирует.
Правило всего одно: ни в коем случае не трогать Линзу – вогнутый двухметровый овальный экран, на котором с сумасшедшей скоростью сменяют друг друга ряды символов.
Откуда в супертехнологичном исследовательском центре проститутки и наркотики? Расскажу обо всём по порядку.
Днем здесь невыносимо ярко. Светодиодные лампы заливают тысячами люменов двести квадратных метров пространства, безжалостно выжигая тени. Окон нет, за армированным железобетоном стен, оформленных в стиле ар-деко (Левин – фанат старой игрушки "Биошок") – нижний триас, если верить геохронологической шкале. Научники, приняв эстафету игровой ретроспективы, шутят, что каждый спуск на четыреста метров вниз - как вступление к древней Half Life.
На стенах, на приделанных к потолку кронштейнах, сотни камер высокого разрешения, которые записывают все, что показывает Линза. Информация сохраняется и дублируется на жестких дисках, объединенных в raid-массивы, на светочувствительной полиэфирной пленке и на кварцевых стёклах. В общем, денег в проект вбухано – мама не горюй.
И в этом нет ничего удивительного, потому что Паркер, наудачу заручившись поддержкой денежного мешка Кена Левина, против всех ожиданий сорвал джекпот. Линза, которая должна была стать на короткий период объектом хайпа и инструментом поддержания популярности инвестора, внезапно сработала, наткнувшись за миллионы парсек от Солнечной системы на встречный направленный пучок фотонов. Который получилось расшифровать, конвертировать в символы. И ничего из них не понять.
Символы не повторялись и не поддавались никакой классификации. Приглашенные эксперты в сфере лингвистики с пеной у рта поначалу спорили, каждый доказывая свою гипотезу, но один за другим расписывались в собственной некомпетентности.
Когда к открытию подключились NASA и военные, Кен уже провозгласил себя локомотивом грядущего рывка человечества в будущее. Попытки перехватить вожжи не увенчались успехом; финансовый гений, плейбой, филантроп, а ещё наркоман и алкоголик Левин водил дружбу с сынком действующего президента Кэтчером и был неприкасаем.
Так что Пентагон пролоббировал строительство Центра на закрытой территории, взял под колпак всех научных сотрудников и тщательно засекречивал информацию, которую транслировала Линза. Но не в силах оказался запретить магнату, вложившему в проект несколько миллиардов долларов, на правах собственника и хозяина заявляться в Центр когда угодно в компании эскортниц и собутыльников.
Впрочем, через полгода бессильных попыток разгадать интергалактический Розетский камень энтузиазма у Левина поубавилось.
В последний раз он навещал объект две недели назад. Привел на экскурсию какую-то цацу из клана Блаушвертов. Из тех, что показывают высшую степень удивления вздергиванием брови на пару микрон. Видимо, хотел произвести впечатление. Госпожа Блаушверт холодным взглядом рептилии фиксировала все происходящее, и единственная эмоция на ее мраморно-неподвижном лице проявилась, когда представитель Пентагона вежливо отказал ей и Левину в допуске на уровень Объекта, где хранится информация, записанная камерами с Линзы.
«Strictly classified area, ma’am»
Выражение лица у дамочки стало озадаченным, будто с ней заговорила поданная на завтрак в серебряной вазочке черная икра: «Сожалею, мэм, вы не будете меня есть»
Обычно я жду, когда весь персонал разойдется, чтобы начать уборку, и, закончив побыстрее, немного поглазеть на картинки, которые мелькают в Линзе. Побыть наедине с Чудом, получить привет из прошлого, отправленный в пустоту космоса, когда спрессованные в толще земли за стенами комплекса кости первых сумчатых ещё служили своим хозяевам. За десятки миллионов лет до динозавров, за сотни миллионов лет до первых приматов.
Просто стою и смотрю. Вот как сейчас. Линза – действительно Чудо, но только по одной причине. Она Чудо – для человечества, что вымахало в здоровенного детину, который давно не помещается в колыбели, но продолжает мыслить как трехлетний ребенок.
— Я тоже сначала на нее часами пялился.
Вздрагиваю от неожиданности.
Вращающееся кресло с высокой спинкой поворачивается, и я понимаю, почему не заметил Паркера раньше. Долговязый, нескладный, с немного детским выражением лица он похож на актера из старого ситкома. Ну, знаете, того, про молодых ученых.
В руке у него бутылка бурбона, он небрит, растрепан и определенно мертвецки пьян.
Паркеру совершенно не идет дорогой костюм. Вы когда-нибудь обращали внимание, что человек, неверно выбрав стиль одежды, похож на самозванца?
Он читает это в моих глазах, брезгливо и неуютно ёжится: «Бёрбери. Пиар-служба этого говнюка Левина считает, что руководящий состав проекта должен быть в тренде. Представляешь, два года назад я и слов таких не знал: Бёрбери, Суини, Сэвил Роу. Тренд, мать его! Я носил джинсы и кроссовки».
Паркер прикладывается к бутылке и его острый кадык дергается в ритм с глотками.
— Знаешь, я в детстве в одном фантастическом романе вычитал любопытную концепцию. Представь, что на маленьком острове в океане сидит дикарь. Для того, чтобы пересечь океан, он может, как Робинзон Крузо, вытесать из бревна утлую лодчонку. Будет плыть недели, а то и месяцы, уязвимый перед штормами. Если он решит никуда не плыть, то вероятность, что к нему с другого конца океана приплывет другой такой же дикарь на хлипкой лодке, чтобы захватить остров – почти нулевая. Если кто-то и приплывет, то это будет не дикарь, а полноценный авианосец. — Паркер смотрит на бутылку, и, если он оптимист, то она еще наполовину полна. Он подается вперед и вперивает в меня мутный пьяный взгляд... — Когда Эйнштейн сформулировал базовые постулаты своей теории, мы, то есть человечество, официально получили статус дикаря на острове. И то, что я придумал вот эту штуку, – вяло взмахнув рукой в сторону Линзы, он чуть не падает с кресла, – ничего, ровным счетом ничего не меняет. Потому что прогресс не может опережать нравственно-этическое развитие вида. С точки зрения этологии мы слишком слабы и неразвиты, мы грыземся за деньги, лощеных баб, власть. Мы не го-то-вы, – он тыкает пальцем вверх, – отправиться туда. И, знаешь, у меня есть предположение.
Он отхлебывает, давится, начинает кашлять. Бурбон скатывается по габардиновому полотну, не впитываясь. Ну да, это же фишка Томаса Бёрбери. Отдышавшись, Паркер продолжает говорить:
— Так вот у меня есть предположение. Вся эта история с Линзой – прекрасный повод для проведения теста Тьюринга с целью узнать, как человечество отреагирует на новость о существовании иного разума. Как компьютерная капча, смекаешь? Я всегда верил, что мы во Вселенной не одни. Теперь я знаю это точно. И мне страшно и стыдно подумать, что авианосец уже прибыл, и его хозяева внимательно и отстраненно следят за реакцией дикаря с копьем. Можно ли ему доверить хотя бы бензиновую зажигалку? Или пусть еще тысячу лет посидит на острове, прежде чем сможет определять свое поведение какими-то иными потребностями, кроме насыщения, спаривания и захвата соседних островов.
Последние слова он произносит уже настолько заплетающимся языком, что я едва его понимаю.
Я согласно киваю. Не потому, что с пьяными не принято спорить, а потому что Паркер совершенно прав. Но ему совершенно не обязательно об этом знать.
Ведь правильно ввести капчу должен не сам Паркер, а вид, к которому он принадлежит.