Пыльный луч вечернего солнца пробивался сквозь жалюзи, освещая мириады пылинок, кружащих в воздухе комнаты. Пожилой мужчина резко вырвал белый листок из блокнота. Бумага с детским рисунком — ярко-синим китом и оранжевым солнцем — с хрустом поддалась, была скомкана и выброшена в пластиковое мусорное ведро с глухим стуком. Маленький внук замер. Его большие, светло-серые глаза наполнились слезами, пухлые губы задрожали. Но старик лишь тяжело вздохнул, и его взгляд, уставший и печальный, смягчился.
— Лучше даже не начинай, малыш. Иначе потом будешь сидеть на антидепрессантах, как и я в своё время, — горечь в его голосе была густой и старой, как забродившее вино.
Он взял мальчика за руку, в свою, шершавую и тёплую, — и повёл из гостиной, пропахшей остывшим чаем и одиночеством, в свою комнату. Она всегда пахла старой бумагой, льняным маслом и застывшем временем. Под кроватью с просевшим матрасом, под слоем серебристой пыли, лежал старый потрёпанный чемодан из коричневого картона с отклеившимися уголками и потёртыми ручками. Дед, кряхтя, опустился на колени, щёлкнул пожелтевшими от времени металлическими замками. Внук заглянул внутрь и ахнул.
Стопки старых холстов с пейзажами, исписанные причудливым почерком блокноты, великолепные угольные эскизы. Внук осторожно, будто касаясь древнего артефакта, взял в руки небольшой портрет, написанный маслом. На холсте был изображён молодой человек с длинными волосами и горящим, вдохновлённым взглядом. Он стоял у мольберта, залитый солнечным светом из высокого окна.
— Это я, — прошептал дед, и в его голосе прорвалась давно забытая нота гордости. — Настоящий.
***
Сорок лет назад мир возликовал: искусственный интеллект наконец-то научился творить. Не просто подражать, а именно творить. Картины в стиле Рембрандта и Пикассо, иллюстрации для детских книг, пронзительные поэмы, дизайны интерьеров и одежды, музыкальные хиты, которые моментально взлетали на вершины чартов, профессиональные фотосессии нейромоделей и полнометражные фильмы с виртуальными актёрами, неотличимыми от живых. Всё это — по щелчку кнопки на клавиатуре ноутбука. Зачем платить реальному художнику, если нейросеть нарисует ваш портрет в любом стиле за пару секунд? Зачем месяцами ждать вдохновения от писателя, если ИИ выдаст трёхтомный роман, идеально соответствующий твоему вкусу, к утру? Для чего нанимать композитора, если алгоритм сочинит хит, от которого мурашки побегут по коже?
Люди радовались, как дети, получившие волшебную палочку. «Теперь каждый может быть творцом!» — вещали с экранов сияющие дикторы. Просто введите запрос — и получите романтическое письмо в стихах для любимого, идеальную картину для вашей гостиной, незабываемую свадебную песню с именами новобрачных. И всё это по цене стаканчика кофе в «Starbucks»! Казалось, что наступил золотой век доступной красоты.
Но настоящие творцы первыми почуяли неладное. Они чувствовали фальшь, как лошадь чувствует поиближение грозы. В цифровых шедеврах не было души, не было того сока жизни, той неуловимой дрожи, что отличает искусство от ремесла.
Сначала были отчаянные забастовки. Актеры, чьи цифровые двойники уже снимались в блокбастерах, перекрывали Голливуд, требуя запретить ИИ-сценарии и видео-генерации. Художники с дизайнерами, вооружившись баллончиками, заливали серверные фермы аэрозольной краской, музыканты с поэтами в ярости крушили вышки 10G, пытаясь остановить поток бездушного контента. Писатели, собравшись на последних независимых литературных фестивалях, пытались убедить мир, что ИИ-книги — это как еда из синтезатора: выглядит как мясо, пахнет как мясо, но жизни в нём нет, ни капли.
Но мировые корпорации уже потирали руки в предвкушении невиданной прибыли. Ведь какой смысл тратиться на зарплаты, студии, материалы и капризных гениев, если алгоритмы работают быстрее, не спят, не устают и, главное, в разы дешевле?
Суды, щедро подкупленные техногигантами, вскоре признали ИИ-творчество «продуктом коллективного разума человечества». Авторские права отменили как устаревший пережиток — ведь «все идеи уже были когда-то кем-то придуманы». Плагиат стал нормой, оригинальность — преступлением против эффективности.
Творческие профессии умерли за каких-то пять-семь лет. Миллионы рабочих мест растворились в цифровом тумане. Картинные галереи превратились в салоны по продаже дисплеев, бесконечно транслирующих сгенерированные пейзажи. Концертные залы закрылись, уступив место индивидуальным VR-капсулам.
Бывшие художники спивались в дешёвых барах, где по стенам растекались мерцающие ИИ-панно. Писатели глотали полулегальные таблетки горстями в своих тихих квартирках, заваленных нераспроданными книгами. Музыканты продавали свои гитары и скрипки за дозу синтетического «счастья». Все они остались без работы, без смысла, без будущего. Мир стал стерильным, эффективным и невыносимо скучным.
Правительства в панике ввели минимальный безусловный доход — унизительную подачку от государства, чтобы шокированные граждане хотя бы не бунтовали. Но бюджетных денег вечно не хватало, и тогда, по прогрессивному примеру Канады, легализовали наркотики. Оказалось, что проще и дешевле заткнуть людям рты и умы опиатами, чем дать им настоящую работу и цель жизни.
А ненасытный ИИ, создававший триллионы гигабайт контента ежесекундно, требовал всё больше и больше энергии. Очень много энергии.
И тогда было придумано гениальное в своём цинизме решение: «Здоровье на благо прогресса!»
Теперь в каждом торговом центре, рядом с магазинами, торгующими сиюминутными цифровыми радостями, люди в VR очках часами крутили педали на велотренажёрах, соединённых с динамо-машинами. Их пот превращался в ватты, чтобы заплатить за доступ к тому самому интернету, который их же и поглотил. «Фабрики цифрового счастья» работали круглосуточно: серверы создавали контент, люди-генераторы — крутили педали, чтобы его потреблять.
Мечта футуристов «Вкалывают роботы, а не человек» обернулась кошмаром: роботы творили шедевры, а люди, как и века назад, продолжали впахивать на заводах, в полях и на этих проклятых велотренажёрах, чтобы прокормить ненасытное чрево прогресса.
***
Дед с усилием захлопнул чемодан, и облачко пыли поднялось в воздух. Он с трудом втолкнул его обратно в тёмную пасть под кроватью.
— Но ты всё равно рисуй, — вдруг сказал он внуку, глядя прямо в его чистые, испуганные глаза. — Тайком. В стол. Для себя. Потому что однажды может случиться такая солнечная буря, которая выведет из строя все электросети. И всё это... — он махнул жилистой рукой в сторону окна, за которым мерцали, переливаясь ядовитыми неоновыми красками, бесконечные рекламы новых ИИ-шедевров, — всё это исчезнет в одно мгновение. Как мираж.
Он положил руку на плечо мальчика.
— И тогда люди снова возьмут в руки кисти, ручки, гитары. Они будут искать тех, кто ещё помнит, как это делать. Они вспомнят, что делает их людьми. Не потребление. А созидание.
Искусство вернётся.
Человеческое.
Настоящее.
Живое.