1 января 1999 г.
Москва
С Новым годом, Виллиам! С наступающим Рождеством!
Здоровья, жизнестойкости, везения и жизнелюбия желаю. Всё когда-нибудь будет.
Днем были в цирке на Цветном бульваре. Чтобы не сойти с ума, предпочитаю смеяться.
Папуля был недавно проездом в Украину, снабдил продуктами с дачи, оставил немного марок. Знаешь, немцы покаялись, обещали по пятнадцать тысяч марок выплатить жертвам фашизма, вероятно, не одномоментно. Это решило бы вопрос доплаты к субсидии на покупку квартиры. Папа поехал к односельчанам, им требуются свидетели, из числа угнанных в Германию в 1942 году, он очень оптимистично настроен – добиться выплат и для всех них. Он только посмеялся над страхами, говорит, что они с матерью никогда ни на кого не рассчитывали, только на себя, лишь бы не мешали.
Анализируя факты истории нельзя судить как-то однозначно. «Предоставлено им вроде литера, кому от Сталина, кому от Гитлера», – пел Александр Галич. Папуле (и многим, кстати) досталось от обоих.
Не жалеет ни о чём!
Просто были молоды и ждали свободу, были уверены, что долго так продолжаться не может, хотя бы потому, что сдохнуть можно в любую секунду. Так или иначе, но конец этому будет. Никакой ненависти к немцам не испытывал, и они были жертвами режима, их тоже сажали в концлагеря. Инакомыслие (здравомыслие!) преследовалось всегда и всюду, а нормальный человек – во всём человечен. От понятия национальность можно плавно перейти к притче: «Кто ближний твой?». Относительным понятием подменяют нравственные законы десяти заповедей...
К чему сие отступление?
Да вот посетовала в беседе, что черные без войны оккупировали в Москву, что кругом торгаши и приезжие, душимся тут в клетках-муравейниках, что четверть века надо отдать за ожидание жилплощади. И получила урок просвещения из лагерных университетов папули. Делюсь с тобой крепостью неистребимого духа.
Запомните, сударь, уныние – тяжкий грех.
Желаю Вам бодрости духа и тела, перемелется. Из праха созданы, пылью развеемся, останутся строчки, поэтому пишите роман, не увиливайте от своего креста.
Целую, Ваша Лючи Ламм
***
Город ЭнСК
С женским днем, Мадам.
Спокойной ночи, Лючи…
Я пришел, стою у изголовья, а ты уснула – окаменела в ожидании встречи. Мы с тобой, как ослики, бежим за морковкой и никак ее не настигнем.
Я счастлив!
Поговорили по душам и письмо получил. Не суть важно – о чём ты говоришь, главное, жива-здорова, не голодаешь, работа есть, жизнь меняет декорации, а спектакль продолжится после антракта.
Говоришь, что читала папе мои опусы, что он увидел некий глубинный смысл, о котором мы и не подозреваем. Вот не думал, что это может заинтересовать старшее поколение так, что даже забрал с собой, посоветовав не убивать своих героев. Что ж… Даже не знаю, как реагировать. Робею.
Весьма рад, что хохлушки умеют готовить изумительно-вкусные копчушки из свинины, даже слюнки потекли. Я знаю только сало! Странное дело, что ты готовить не умеешь и примазываешься к родне, хоть и не знакомой лично.
Не стоит быть серьезными слишком, потрясающее чувство юмора у твоего папы. Так он так и сказал следователю, что безграмотный из семьи единоличников, чтобы не подписывать протокол?! Просто нет слов! Я бы струсил. Может быть, это известное упрямство?
Ему за семьдесят, никогда бы не подумал, что можно так бодро выглядеть! А ты, Лючи, оказывается, папина дочка, так заразительно смеешься с ним. Благодарю за фотки и вот что, обязательно запиши его историю побегов из концлагерей и прочие скитания по Европе. И как было не пришить пятьдесят восьмую в те-то времена?! Очень востребованный материал получится. И в семейном архиве полезно иметь подробные сведения: кто мы, откуда наши корни.
Если вернуться к национальному вопросу и праву народов на самоопределение, то Вы, Мадам, оскорбили мое чувство достоинства малого народа. В некоторой степени у меня армянские предки по материнской линии, поэтому меня тут принимают за «своего», если надо добавляю акцент.
Я шучу, конечно, всею душою я – русский. Поэтов и раньше ссылали на Кавказ, вот записался экспромтик к нашему разговору…
Агония любви растянута на годы,
Но проще всё, чем Леты воды…
Иллюзии внушают нам любовь,
Инстинкты – самосохраненье.
А жизнь груба: Вам нужен кров,
Не сон и быт…
Покой.
Уединенье.
Твой В.
***
1 апреля 1999 г.
Москва
Привет, Вилл!
Милый сударь,
столько мысленно говорила с Вами, а пока добралась до письма, думаю надо ли. Привычка к анализу-взвешиванию-осмыслению... В итоге отшлифуются новые строки и придут ненавязчиво в текст. Разве не чудо ты сотворил?! Я обрела спокойствие.
«Спокойствие, только спокойствие – дело-то житейское!» – советует Карлсон!
Пишется с ощущением вкуса слова – горечи и сладости, и великий смысл в этом, а не в моих умозаключениях (проза).
Иное – не есть жизнь – в промысле Божьем. Если Господь чего-то хотел, только не того, что творится в мире. И человек заблуждается в своем понимании справедливости, которой быть не может по определению. Утопия!
Не приведи, Господи, познать высшую справедливость страдания. Не имея внутренней (дарованной свыше) свободы духа, нереально остаться собой.
Мои родители чувствуют внутренней уверенностью (интуицией?) свою реальную свободу. Они потеряли страх задолго до начала войны, уже детьми терять им было нечего, всё реквизировали. Офицеров расстреляли, богатых на Север сослали, и фамилии всем переменили, чтобы новое поколение не знало о прошлом своего рода.
Папуля лишь сказал следователю, как получилось, что он остался без грамоты. Детей единоличников не пускали в школу, там давали гороховую похлебку, а кто не работает в колхозе, у того даже дети не едят. Это не смелость, не глупость, не упрямство, на тот момент эйфории победы никто не верил английским пропагандистам, что их ждет на Родине. Они так рвались домой. Когда он пришел в сознание в камере на львовской пересылке, древние батюшки и философы, собранные со всей Европы, уверили, что он еще переживет сухорукого параноика: «Эх, парень, это тебе не у Гитлера… всё подписывай, чтобы жить».
Действительно, когда сбежавших пацанов ловили, то в гестапо они получали по морде, их снова отправляли на работу. Фашисты не калечили рабочую скотину, но за кражу сразу расстреливали.
Несколько шокирует, правда?
Нас не учили, что есть люди и есть фанаты – нелюди. Поясню в продолжение разговора последнего. В третий раз они удрали в сторону Франции, попали к антифашистам, им сделали документы, оформили на железную дорогу с проживанием в лагере.
Как сцепщики в конце смены они отъезжали от станции километров на пять с эшелонами, идущими на восток, открывали краны у цистерн с горючим. «Чем можем, тем поможем» – девиз сопротивления. Друг Михась сгорел, попав в струю бензина… Без слёз папе сложно вспоминать. Он и сейчас мучается от сознания, что наверно убил пьяного офицера тормозным башмаком, гонявшегося за ним и поймавшего его за ногу, когда он уже почти забрался на платформу.
Некогда было бояться, работали животные инстинкты, и еще надо было вовремя вернуться на перекличку. Трудно сейчас представить, что такое можно пережить… Тут папа поправил меня, что тех, кто не мог вынести, в камерах сожгли. Многие фронтовики вспоминают, что пять лет они голодные – в мороз, в дождь и жару воевали, но никто не простужался, некогда было. Перед сильными духом и болезни отступаются.
Сегодня проводила папулю, он доделал свои дела в фонде «Согласия и примирения». Странно, что на Украине компенсации выплачивают в гривнах (по 3-5) – как доплату к пенсии, а нашим присылают к 9 мая – к празднику Победы по 400-500-600 с копейками в марках. Неужели кто-то позарился на смертные деньги? Из односельчан, угнанных вместе с папой, вернулись единицы. В многотысячном списке погибших в Германии, только в одном селе, он нашел и свое имя. Может быть, часовню в память поставят?
***
Я в работе, сударь, благодарю, что верите в мои серьезные намерения записать поминальные рассказы. Это пока просто зарисовки бесед, но врезались в память пострашнее фильмов ужаса. Я всё еще осмысляю, воображение богатое, картины для психики очень болезненные. Это как-то оправдывает послевоенное пьянство мужиков, ибо жить с этим невозможно. Войну отделяли от мира таким способом.
Мою писанину пытается тормозить мамуля. Память детства: папуля отдыхает, мы тоже улеглись, мамуля читает вслух «Фабрику смерти». Теперь понимаю, они пытались понять: «Зачем? Что хотели Ульяновы, Троцкие, Сталин, Гитлер?» Ответил папа совсем недавно: «Войти в историю…».
Благодаря осторожности, а мы скитались по свету в поиске тихого места, где бы нас оставили в покое (им дали по рогам – поражение в правах). Мамулик считает, что нельзя оставлять записки с именами, чтобы никто не пострадал. Вдруг! Но та эпоха строительства коммунизма уже прошла, жизни бояться не стоит, и ждать от нее поблажек – тоже дело пустое. Смысл даже не в том, чтобы выжить, поставить детей на ноги, а остаться самим собой – человеком в юдоли скорбей.
Я бы могла сорваться к Вам дней на пять в майские каникулы, остановиться в гостинице, осмотреть окрестности. Как Вам такой аллюр иноходью?! Я позвоню.
Целую, Ваша Лючи Ламм.