Они ушли. Просто взяли и ушли.
Утром пятого октября, придя на свое обычное место у выхода из метро «Красногвардейская», Сергей Петрович не обнаружил ларька. Не своего — своего, «надежды девяностых», давно уже не было, — а любого. Того, что продавал сигареты «Парламент» и жвачку «Орбит» с ксилитом. Того, что торговал вперемешку симки, носки и шаурму. Того, где можно было купить бутылку «Кока-Колы» и горячий, обжигающий губы, пирожок с вишней.
На асфальте остались лишь жирные пятна, вмятины от фундамента, окурки и ошметки прошлой жизни. Будто их и не было. Город оголился. Пространство между вестибюлем метро и остановкой автобуса, всегда бывшее тесным, заполненным тенями покупателей и продавцов, вдруг зияло пустотой. Стояла неестественная, неприличная тишина, не приглушенная шипением гриля, стуком захлопывающейся дверцы холодильника или сиплым голосом, выкрикивающим: «Сигареты, зажигалки, жвачка!»
Сергей Петрович постоял минут десять, чувству себя идиотом. Он привык начинать день с маленького ритуала: купить у ларька банку холодного энергетика «Горилла», сделать первый глоток, ощущая, как сладкая ледяная жидкость обжигает желудок, и только потом идти к своему офисному зданию — унылой стекляшке, прозванной коллегами «Аквариумом». Ритуал был разрушен. Порядок мироздания дал трещину.
В офисе царило нечто, напоминающее панику.
— Вы видели? — шипела Ольга из бухгалтерии, размахивая круассаном, от которого крошки летели на клавиатуру. — Все! От «Проспекта Маршала Жукова» до «Синих Ворот». Чисто!
— Может, мэрия за ночь повыносила? — предположил айтишник Витя, не отрывая глаз от монитора, где танковал его персонаж. — Борются с несанкционированной торговлей.
— Так они же все были санкционированы! — возразил кто-то. — У них лицензии, патенты! Это ж не цыгане с платками.
— А следы? — спросил Сергей Петрович. — Вы видели следы?
Все на него посмотрели с недоумением, будто он вдруг с ничего заговорил на санскрите.
— Какие следы?
— Ну… — Сергей Петрович запнулся. Он и сам не знал, какие. Но что-то должно было остаться. Гигантские колесные следы от эвакуаторов? Канаты? Обломки. Но не было ничего. Чистота, словно после хирургической операции.
В течение дня новости приходили отовсюду. Сначала с окраин, потом из центра. Ларьки исчезли. Все до единого. Соцсети взорвались мемами: ларьки сбежали в Беларусь, ларьки улетели на Нибиру, ларьки оказались инопланетными зондами. Но настоящей паники не было. Было недоумение, переходящее в легкий, почти когнитивный дискомфорт. Городская среда, привычная, как собственный запах, вдруг изменила химический состав. Исчез важный элемент, крошечный, но необходимый вирус, без которого организм начинал чахнуть.
К вечеру Сергей Петрович, чувствуя странную опустошенность, пошел к тому месту, где еще вчера стоял ларек с шаурмой. Воздух был непривычно чист, в нем витал лишь запах выхлопов и пыли, но не было того плотного, теплого шлейфа жареного лука и мяса, что обычно висел здесь, как невидимый купол. Он присел на холодный бордюр, пахнущий остывшим асфальтом и чужими слезами, и закурил. И тут его взгляд, привыкший скользить по поверхности, зацепился за аномалию. Рядом с тем местом, где был ларек, лежала странная полоса. Не царапина, не трещина. Она была влажной, блестящей, перламутровой, словно дорожка, оставленная гигантским слизнем, попавшим под пресс и расплющенным в ленту. Шириной с ладонь, она извивалась через всю площадь, уходя под припаркованные машины и теряясь в сумерках, словно живой ручей, текущий вспять.
Сергей Петрович, преодолевая брезгливость, тронул ее пальцем. Слизь была ледяной и липкой, тягучей, как силиконовый герметик, с резким, неприятным запахом, напоминающим смесь старого, перегоревшего растительного масла из фритюрницы, химического ароматизатора «Курница» и чего-то еще, глубоко биологического, почти рыбного, отдававшего глубиной и разложением.
Он поднял голову. След вел на юг.
***
Идея пришла ему неделю спустя. Она была безумной, как все гениальное. Он сидел в своем «Аквариуме», слушая, как директор по маркетингу вещает о «повышении клиентского экстаза через синергию кросс-функциональных каналов», и смотрел в окно. На парковке убирался дворник — старый таджик, медленно и методично сгребал мусор метлой. И Сергей Петрович представил его гигантским моллюском, а его метлу — щупальцем…
Он уволился. Просто написал заявление по собственному, собрал свои кактусы в картонную коробку и вышел из «Аквариума» навсегда. Сбережений ему хватало на полгода скромной жизни. Но ему было не до скромности. Ему было сорок пять, жизнь проходила мимо, как серый поток машин по Садовому кольцу, а тут случилось Чудо. Настоящее, необъяснимое, городское чудо!
Он купил снаряжение: хорошую походную палатку, треккинговые ботинки, GPS-навигатор и, самое главное, большую канистру для воды. Его план был прост: идти по следу.
След был не всегда очевиден. Иногда он обрывался на асфальте, иногда его смывали дожди или заносила пыль. Но Сергей Петрович научился его находить. Он шел по слухам, по обрывкам новостей. В деревне под Подольском кто-то видел «железную будку, что, «етить её», плывет по полю. В Калужской области тракторист ночью столкнулся с «чем-то блестящим и медленным, что переползало дорогу, оставляя за собой вонючую слизь». Сообщения были отрывочными, их тонули в потоке новостей о курсах валют и политических скандалов. Власти хранили гробовое молчание. Официальные лица отмалчивались или отделывались ничего не значащими фразами: «проводится инвентаризация», «вопрос изучается».
Но Сергей Петрович видел больше. Он стал специалистом по следу. Он научился различать его оттенки. След от ларька с шаурмой был густым, жирным, с включениями застывшего животного белка и тмина. След от ларька с электроникой — более жидким, с кисловатым запахом окисленной меди и пластика. След от табачного ларька пах никотином и чем-то горьким, почти аптечным.
Он двигался на юг, и пейзажи за окном его старой жизни сменялись другими, бесконечно чужими. Сначала это были задворки мегаполиса — промзоны, заваленные ржавым железом, как внутренности дохлого титана, и выжженные пустыри, где ветер гонял по земле одинокие пакеты, похожие на сброшенную кожу.
Потом пошли деревни, не просто вымершие, а будто высохшие на корню, с покосившимися избами, смотревшими на мир пустыми глазницами окон, и стариками на завалинках. Поля были огромны и безлюдны, засеянные монокультурой, от которой веяло тоской — бескрайние квадраты подсолнухов с поникшими, черными, как провалы в иной мир, головами, или кукурузные дебри, шелестевшие своими лентами-листьями, словно миллионы шепчущих призраков. Перелески были чахлы, больны, земля в них была усыпана битым стеклом и пластиком, а воздух пах прелью и тлением.
Его мир сузился до линии на карте и той блестящей, мерзкой, живой полосы, что вела его вперед, как Ариаднина нить, но ведущая не из лабиринта, а в его самую сердцевину. Он ночевал в палатке, ел консервы, и по ночам ему снились ларьки. Ему снилось, что он заглядывает в окошко, а оттуда, из липкой, теплой тьмы, на него смотрит огромный, слизистый глаз на стебле.
Через месяц пути, уже в Ростовской области, он нашел первого. Это был ларек, торговавший когда-то семечками и орешками. Он стоял посреди степи, одинокий и величественный, как менгир, затерянный во времени. Его металлические стенки были покрыты ржавыми подтеками, будто он потел кровью, а граффити на боку выцвели до бледных, едва читаемых пятен. Дверца была приоткрыта, и из щели сочился тот самый знакомый запах, но теперь с явными нотами прогорклого масла и морской соли. Сергей Петрович подошел ближе, сердце его колотилось, отдаваясь в висках глухими ударами. Он боялся, он жаждал, он чувствовал, что сейчас прикоснется к тайне.
Он заглянул внутрь. Там не было полок, пакетов с семечками или газет. Внутри, от пола до потолка, плотно прилегая к стенкам, пульсировала плоть. Теплая, влажная, живая плоть цвета слоновой кости, испещренная сетью синеватых, тонких, как паутина, прожилок. Она заполняла все пространство, повторяя его форму, как идеально отлитый слепок. На том месте, где должно было быть окошко для продавца, зияло отверстие, обнесенное хрящеватым, похожим на губы, валиком, из которого медленно, с тихим бульканьем, сочилась та самая слизь.
Ларек дышал. Медленно, тяжело, с присвистом на выдохе, и каждый его «вдох» заставлял прожилки на плоти наливаться багровым светом, словно по ним пробегал разряд. Он был жив, и это зрелище было одновременно отвратительным в своей интимной биологичности и прекрасным в своей необъяснимости.
Сергей Петрович отшатнулся. Его тошнило и лихорадило одновременно. Это было отвратительно и прекрасно. Он нашел не артефакт, не брошенную собственность. Он нашел живое существо. Улитку. Пиллигрима.
Он провел рядом с ним весь день, боясь, что оно двинется дальше. Но ларек-семечник оставался неподвижным. Он лишь дышал, и из его «рта» медленно стекала струйка слизи, пополняя след, уходящий дальше, на юг.
На следующее утро ларек исчез. На его месте осталась лишь свежая лужица засохшей слизи. Сергей Петрович понял: они движутся только по ночам.
Он ускорился. Теперь он шел не просто по следу, он шел по тропе, проторенной целой колонией гигантских моллюсков. Следы наслаивались друг на друга, создавая на земле причудливый, мерцающий на солнце узор. Воздух был густым от их запаха — сладковато-гнилостного, как смесь испорченной еды, пота и морской воды.
Чем дальше на юг, тем чаще он стал натыкаться на отставших. Ларек с сувенирами, нелепо застрявший в овраге. Его стеклянная витрина была мутной, сквозь нее просвечивало что-то мягкое, похожее на гигантскую печень. Ларек с детскими игрушками, который, казалось, умер. Его плоть почернела и засохла, а из трещин в металлическом панцире выползали настоящие, мелкие улитки, похоже поедающие останки своего великого собрата.
Однажды, уже на Кубани, он стал свидетелем того, как с места сорвался не ларек, а целый небольшой супермаркет «У дома», бетонная коробка с разбитыми витринами. Это было не перетекание, а нечто иное, более мощное и пугающее. Здание не двигалось целиком. Из-под его фундамента, из вентиляционных решеток и дверных проемов, хлынула серая, плотная, как бетон, жижа. Она вначале обволакивала, а после вообще поглощала основание, поднимаясь по стенам, как прилив. Слышался низкий, горловой гул, исходящий из самой толщи конструкции. Когда жижа полностью покрыла первый этаж, вся масса дрогнула и с громким, каменным скрежетом сместилась на полметра, оставив после себя траншею в асфальте, заполненную кипящей черной грязью. Движение было судорожным, толчкообразным, ударным, и каждый толчок отдавался в земле, как мини-землетрясение. Это был настоящий пилигрим, пробуждающийся ото сна, и его путь был не миграцией, а медленной, неумолимой агрессией вперёд.
Однажды ночью он увидел, как движутся обычные ларьки. Он разбил лагерь на холме, с которого открывался вид на широкую долину. Луна была полной и яркой. И вот, в лунном свете, он увидел их. Десятки, сотни силуэтов. Они не шли и не ползли в привычном понимании. Они перетекали. Их металлические «раковины» оставались неподвижными, но из-под них вытекала волна живой, мышечной плоти, обволакивала основание, и вся конструкция медленно, на сантиметр в секунду, смещалась вперед. Это было похоже на движение гигантских, неуклюжих амеб, одетых в жестяные доспехи. Они двигались в полной тишине, нарушаемой лишь шуршанием их тел по сухой траве и мерным, влажным хлюпаньем. Это зрелище было одновременно ужасающим и завораживающим. Цивилизация, низведенная до биологического импульса, уползала прочь.
Сергей Петрович шел за ними, как тень. Он изучил их повадки. Они боялись солнца, предпочитая двигаться в предрассветные часы и в туманные дни. Они питались… ничем. Вернее, они всасывали влагу из почвы, фильтровали воздух. Иногда он видел, как они останавливались у одиноких деревьев, и их плоть, вытекающая из-под раковины, обволакивала ствол, и через несколько часов дерево стояло сухим, мертвым скелетом. Они были симбионтами городской грязи, отходов, человеческого пота. Теперь, лишенные привычной пищи, они переходили на автотрофное питание, высасывая жизнь из ландшафта.
Он начал вести дневник. Скрупулезно, как учёный.
«12 ноября. Нашел группу из пяти ларьков. Три табачных, один с ремонтом телефонов и один, судя по запаху, бывший пункт приема стеклотары. Двигаются вместе, следы сливаются. Заметил иерархию — табачные идут впереди, приемщик стеклотары замыкает. Возможно, социальная структура, основанная на „престиже“ товара в человеческом мире».
«18 ноября. Сегодня видел, как один ларек — похоже, бывший кофе-корнер — „родил“. Из его хрящеватого отверстия вышла небольшая, размером с почтовый ящик, желеобразная масса. Она была полупрозрачной, и внутри пульсировала темная точка. Через час масса затвердела, приобретя цвет ржавого железа. Еще через два часа новорожденный ларек-кофейник медленно пополз на юг, оставляя тоненький, почти незаметный след».
Он сходил с ума. Он это понимал. Но это было единственное осмысленное безумие в его жизни. Он больше не был Сергеем Петровичем, менеджером среднего звена. Он был Следопытом. Исследователем Великого Исхода!
Однажды он попробовал вступить с ними в контакт. Он подошел к ларекy, который когда-то торговал пирожками. «Сочные. Домашние». Тот стоял, уткнувшись своим лицевым отверстием в скалу, словно принюхиваясь или прислушиваясь к чему-то в камне.
— Эй! — крикнул Сергей Петрович, и его голос прозвучал глухо и одиноко в безветренном, пропитанном слизью воздухе.
Ларек не реагировал. Только его плоть внутри слабо дрогнула, и по ней пробежала рябь.
— Пирожок с мясом есть? — снова крикнул Сергей, чувствуя, как по его спине бегут мурашки, а ладони становятся влажными.
Внутри что-то зашевелилось, послышался влажный, чавкающий звук, словно кто-то переворачивал мешки с мокрым песком. Из темноты отверстия, медленно, с неохотной, почти сонной грацией, выползло нечто. Это был не язык и не щупальце. Это была пародия на человеческую руку. Бесформенный, лишенный костей, студенистый отросток плоти, на конце которого болталось нечто, отдаленно напоминающее кисть с тремя короткими, неуклюжими пальцами-обрубками. Эта «рука» пошевелила «пальцами» с тихим, влажным хрустом, и из ее центра, из поры, медленно, как густая смола, выделилась капля прозрачной, слегка опалесцирующей слизи. Слизь упала на землю с тихим, но отчетливым щелчком, будто капля ртути.
Сергей Петрович замер, чувствуя, как холодный пот стекает по его вискам. Это был жест. Приветствие? Предупреждение? Попытка торговли?.. У него дыхание спёрло, а внутренности легонько спазмировало.
— Спасибо, — прохрипел он, чувствуя, как его горло пересыхает. — Я… я с собой взял. Не надо…
«Рука» медленно, безразлично, как побитая собака, втянулась обратно в теплую, пахнущую тестом, мясом и тухлятиной тьму ларька. Контакт был окончен. От него осталась лишь капля на земле и леденящий душу ужас, смешанный с пьянящим восторгом.
Шел уже третий месяц его путешествия. Он был где-то на Северном Кавказе. Снег выпал и тут же растаял на горячих следах пилигримов. Однажды утром он вышел из палатки и увидел, что следы ведут вверх, в горы. Не в обход, не через перевалы, а прямо по скалам. Он с трудом представлял, как тяжелые металлические коробки могут карабкаться по почти вертикальным стенам. Но они карабкались. На скалах оставались широкие полосы слизи, застывшей, как стекло. Они шли к Черному морю.
Последний отрезок пути был самым трудным. Горы, холод, пронизывающий ветер. Его запасы кончались. Однажды он провалился в расщелину, скрытую снегом, и повредил два ребра. Боль была адской, каждый вдох отдавался огнем в груди. Но он не мог остановиться. Он был близок. Он чувствовал это.
И вот, добравшись до одного из отрогов, едва держась на ногах, он увидел это. Море. Неласковое, свинцово-серое, бесконечное. И берег. Каменистая, негостеприимная коса, на многие километры, насколько хватало глаз, усеянная ларьками. Тысячи. Десятки тысяч. Они стояли плотными, почти геометрически правильными рядами, как гигантская армия роботов, выстроившаяся для последнего парада перед вечностью. Их металлические бока были изъедены ржавчиной под соленым, едким ветром, и они издавали тихий, похожий на шепот, скрип, словно переговаривались между собой на забытом языке. Они не двигались. Они замерли, обратив свои «лица», свои темные, хрящеватые отверстия, к воде, и в этой неподвижности была такая напряженная мощь, такое немое ожидание, что воздух звенел от тишины, готовой вот-вот взорваться.
Сергей Петрович спустился ниже, прячась за камнями. Воздух был густым и соленым, но сквозь запах моря пробивался тот самый, знакомый до тошноты, аромат — гниющей органики, старого жира и человеческого быта.
Он подошел к ближайшему ларёчкy. Это был бывший коммерческий киоск «Союзпечать». Его плоть, заполняющая внутренность, была бледной, почти белой и почему-то пятнистой. Она слабо пульсировала. Сергей Петрович прикоснулся к металлической стенке. Она была теплой.
Он прошел между рядами. Это был город мертвых, город-призрак, состоящий из одних только магазинов. Ларек с мороженым «Инмарко» стоял рядом с ларьком, продававшим запасные части для карбюраторов. Салон сотовой связи «Билайн» притулился к киоску с шавермой. Они все были живы, они дышали, но они замерли в ожидании.
Он дошел до самой кромки воды. Здесь, на урезе волн, стояли другие ларьки. Их плоть, вытекающая из-под раковин, уже касалась воды. Морская вода разъедала ее, превращая в пену, но они не отступали. Они тянулись к морю.
И тогда Сергей Петрович понял. Это была не миграция. Это — нерест.
Он нашел место, где можно было спрятаться — небольшую пещеру в скалах, и стал ждать. Он питался сырой рыбой, которую ловил руками в прибрежных лужах, пил дождевую воду. Его ребра болели невыносимо, периодически он кашлял кровью. Но он ждал, боясь упустить самое важное.
И дождался.
Ночью, когда луна скрылась за рваными, быстрыми тучами и над морем повисла абсолютная, ватная, почти осязаемая тьма, раздался звук. Низкий, протяжный, исходящий, как казалось, из самой плоти, из самой субстанции ларьков, гул. Он исходил от тысяч существ одновременно, вибрируя в костях, в зубах, в заполненных полостях черепа. Это был звук плоти, поющей в унисон с шумом морского прибоя, звук древней, атавистической тоски. И тогда ларьки, стоявшие у воды, начали меняться. Их металлические раковины, с тихим, жалобным скрипом, стали трескаться, деформироваться, как скорлупа яиц под давлением изнутри.
Плоть, больше не сдерживаемая жестким каркасом, стала вырываться наружу, сливаясь с плотью соседей в единую, гигантскую, колышущуюся массу, похожую на светящееся в темноте бледно-зеленым фосфоресцирующим светом месиво. Она стекала в воду, смешиваясь с пеной, и в этом лунном свете (тучи вдруг рассеялись, будто по команде) Сергей Петрович, затаив дыхание, увидел, как в прибрежную пену, в темные, соленые воды, уплывают тысячи, миллионы крошечных, полупрозрачных, как медузы, личинок. Они были похожи на головастиков, но каждый в своей микроскопической, идеальной раковинке, повторяющей форму ларька — с окошечком, козырьком, рекламой воображаемого товара: «Сигареты», «Кофе», «Шаурма». Они уплывали в открытое море, унося с собой частицу того странного, уродливого и прекрасного мира, что остался на берегу.
Процесс длился всю ночь. К утру берег опустел. Раковины ларьков, опустевшие, легкие, лежали на песке, как выброшенные панцири цикад. Металл был тонким, хрупким, проржавевшим насквозь. Внутри не было ничего, кроме лужицы чистой морской воды.
Великий Исход завершился.
Сергей Петрович сидел на берегу и смотрел на горизонт. Он был один. Совершенно один. Его миссия была окончена. Он нашел ответ на вопрос «Куда делись ларьки?». Они ушли домой. В океан. Туда, откуда когда-то, миллионы лет назад, выползли их далекие предки, чтобы в конце концов эволюционировать в торговые павильоны, чтобы кормиться отходами человеческой цивилизации, чтобы однажды, услышав зов крови, вернуться обратно.
Он встал и пошел прочь от моря. Ему некуда было идти. Он был последним свидетелем. Человеком, который видел, как умирает и рождается заново целая вселенная, параллельная, молчаливая, существовавшая прямо у него под носом.
Он шел по пустынному шоссе, ведущему в сторону Махачкалы. Солнце припекало выжженную землю, и воздух дрожал над асфальтом, как над раскаленной сковородой. Впереди, у обочины, показался одинокий придорожный кафе-вагончик. «Пельмени. Шашлык. Пиво». Вывеска была кривой, краска облупилась. Сергей Петрович почувствовал, как от одного вида этого убогого пристанища у него свело скулы от жажды. Он подошел к вагончику. Внутри пахло старым жиром, луком и тоской. За стойкой, облепленной мухами, сидел сонный, землистого цвета мужчина и пялился в экран потрескавшегося телефона.
— Можно бутылку воды? — хрипло, почти беззвучно, выдохнул Сергей Петрович.
Мужчина, не отрываясь от экрана, молча протянул ему пластиковую бутылку с мутноватой жидкостью. Сергей Петрович расплатился мелочью, открутил крышку и сделал большой, жадный глоток. Вода была теплой, безвкусной, отдавала пластиком.
И тут он почувствовал это. Едва уловимое, почти тактильное. Внутренний толчок. Вагончик дрогнул! Не так, как дрожит техника от проезжающей фуры. Иначе. Глубоко, изнутри, будто огромное существо под ним перевернулось во сне, сделав глубокий, спящий вдох.
Сергей Петрович замер, застыв с бутылкой у губ. Он медленно перевел взгляд на продавца. Тот все так же не отрывался от телефона, но его лицо, земляное и обрюзгшее, показалось Сергею Петровичу странным. Слишком бледным, восковым. Слишком… гладким, будто лишенным пор или ресниц.
Он опустил взгляд на пол, заляпанный грязными ботинками тысяч таких же, как он, путников. И увидел. Из-под вагончика, из-под его легкого, прохудившегося фундамента, сочилась тонкая, упрямая, блестящая, как свежий налет на больном горле, перламутровая струйка. Она медленно, неспешно ползла через потрескавшийся асфальт, извиваясь, как змейка, и неумолимо тянулась на юг.
Сергей Петрович поставил недопитую бутылку на липкую стойку. Он улыбнулся. Улыбкой сумасшедшего, пророка, посвященного, узревшего начало конца или конец начала.
Он понял, что Великий Исход только начался...