Книга называется "Гимназия". Но, прочитав книгу, невольно думаешь, что она могла быть названа и так: "Незаконнорожденный"; или еще так: "Кухаркины дети". Все три таких заглавия были бы, пожалуй, оправданы, ибо в книге сплетены эти три темы.
Что ж тут плохого - спросит автор или читатель. Почти всякая книга могла бы быть различно озаглавлена, почти во всякой книге можно обнаружить не одну, а несколько тематических линий. Разумеется, это верно, и указанное нами сочетание трех более или менее равноправных тем отнюдь не является недостатком. Мы заговорили о трех возможных заглавиях, о трех темах лишь для того, чтобы установить их как факт, а затем проследить разрешение каждой из них в книге.
Итак, первая тема - царская гимназия времени Александра III. Тема эта не нова. Старая школа неоднократно описана в художественной литературе и в многочисленных воспоминаниях. "Очерки бурсы" Помяловского, "Человек в футляре" Чехова, "На переломе" Куприна, "Гимназисты" Гарина-Михайловского - эти и многие другие книги сразу приходят на ум, когда заходит речь о старой школе.
Бесчисленное количество мемуаристов начинало описание своей жизни и эпохи с рассказа о детских годах учения, об уродствах и варварстве школы, о потерявших человеческий облик казенных педагогах, об отдельных светлых личностях в учительской среде, о грубых нравах школьников, об уродуемых детских душах, о различных шалостях и казусах. Сплетение варварского с человеческим в мертвящей казенщине старой школы не раз ярко и выпукло было обрисовано в русской литературе. Уже в наши дни немало было написано на эту тему и советскими писателями; напомним хорошо известную книгу Л. Кассиля "Швамбрания". Превосходные страницы посвящены Н. Островским в книге "Как закалялась сталь" столкновению Павки Корчагина с попом.
Именно поэтому обращение советского писателя к теме старой школы обязывает его не повторять уже известное, не заниматься простыми вариациями, а раскрыть нечто новое в этом столько раз освещавшемся материале.
Если с таким требованием подойти к произведению К. Чуковского, то окажется, что писатель в сущности ничего не прибавил к тому, что знает всякий, хоть немного начитанный человек. История с неудачным изобретением "телефона" для подсказки, история с гимназическим попом, любившим без конца повторять: "Да-да-да", директор Бурмейстер, по прозвищу Шестиглазый, распекающий провинившихся учеников в стиле ораторов древности, инспектор Прошка, Ф. М. Дракондиди - содержатель заведения искусственных минеральных вод, где в подвале собираются гимназисты, - все это, к сожалению, не ново. Конечно, К. Чуковский со свойственным ему художественным дарованием рассказывает обо всем этом очень легко, живо, с неподдельным юмором, вызывающим смех у читателя, искусно ведет повествование, не давая опомниться читателю, ведя его за собой от одного эпизода к другому.
Но гимназия и все ее персонажи кажутся давно знакомыми, десятки раз виденными и не получают нового освещения. Так обстоит дело с первой тематической линией, и если бы она заполняла все повествование, то книга К. Чуковского отличалась бы лишь живостью и занимательностью. Повествование осложняется второй тематической линией - "тайной" автора, о которой он говорит на всем протяжении книги, заинтриговывая читателя, и которую раскрывает лишь в последней, пятнадцатой главе.
Тайна эта заключается в том, что рассказчик и его сестра рождены матерью вне "законного", т.е. освященного церковью, брака. В паспорте матери значится: "Девица с двумя детьми". Положение женщины, родившей детей вне "законного брака", так же как и положение ее детей при царском режиме, было позорным и унизительным. В метриках детей писалось: "Незаконнорожденный сын (или дочь) девицы такой-то".
Эта надпись порождала подлинные драмы, влекла за собой состояние отверженности. Достаточно вспомнить пьесу А. Н. Островского "Без вины виноватые". Тяжелее всего было положение самой матери. В детской литературе этой темы - переживаний ребенка, у которого нет отца, ребенка, прозванного за это "байстрюком", окруженного незаслуженным презрением, - почти никто не касался.
И то, что К. Чуковский решил затронуть эту сложную проблему, раскрыть ее перед советскими детьми; живущими на основах совершенно новой, социалистической морали, придает книге особый интерес.
Для советских детей вся эта проблема не существует, так же как и для их матерей. Был ли брак зарегистрирован или нет, материнство и дети окружены в нашей стране любовью и заботой, и ни советское законодательство, ни советская этика не выделяют мать, не имеющую мужа, и детей, не знающих своего отца, из общего коллектива трудящихся. Мы давно покончили со всякими отвратительными и циническими предрассудками, которые страшной тяжестью обрушивались на женщину и ее детей в дореволюционное время.
Проблема эта не окончательно исчезла только в одном, так сказать, педагогическом смысле. Ребенок, у которого нет отца, покинувшего по тем или иным причинам его мать, или покинутого ею, или просто умершего, чувствует себя несколько обездоленным по сравнению с другими детьми, имеющими обоих родителей. Точно так же, и даже тяжелее, чувствует ребенок отсутствие матери. Одна из важнейших причин, по которой мы боремся за крепость и прочность брака и семьи, заключается именно в защите интересов детей - как материальной их обеспеченности, так и их нормального воспитания в семье. Нечего и говорить, что развод родителей, связанный в большинстве случаев с острыми переживаниями взрослых, отражается довольно тяжело на психике ребенка.
По этому вопросу педагоги наших, уже вновь капиталистических школ могли бы, по-видимому, немало рассказать.
Разумеется, эта проблема в нашу и ранее в светлую советскую эпоху совершенно не соизмерима с проблемой "незаконнорожденности" при царизме.
К. Чуковский, взяв большую и сложную проблему "незаконных детей", "девицы с двумя детьми" при старом строе, подошел к ней, на наш взгляд, не очень серьезно. Надо отдать ему справедливость: он хорошо и с горячим чувством изобразил мать, гордую, стоически переносящую все невзгоды своего положения, женщину, самолюбиво скрывающую от посторонних взглядов свою бедность, свою ночную стирку.
Он сумел очертить немногими штрихами очень цельный, мужественный и чистый образ. Ее любовь к детям, ее человеческое достоинство, сила характера, хорошо раскрытая в сценке с вором Циндилиндером, который привязался после этого к матери и стал другом семьи, все это - лучшее в книге К. Чуковского.
Но, во-первых, явно не следовало превращать драматическую коллизию матери в средство заинтриговать читателя, поддержать его интерес к чтению, тут и там намекать ему о "тайне", чтобы затем раскрыть ее в конце. Да не посетует на нас автор, в этом превращении драмы матери в интригующую "тайну" есть нечто противоречащее теплоте и любви, с которыми написан образ матери, есть нечто легкое и,- пожалуй, бестактное.
О драме матери надо говорить так, чтобы читатель чувствовал эту драму и глубоко понял ее. Когда же он на всем протяжении книги ломает голову над тем, что же это за "тайна", то центр тяжести переносится именно на разгадку, а не на содержание драмы. Этот сюжетный прием настолько противоречит очевидному отношению автора к своему детству, что даже непонятно, как такой писатель не заметил этого противоречия, этого снижения своей темы.
Во-вторых, нельзя не сказать, что, быть может, именно стремление к занимательности помешало К. Чуковскому показать, что же переживали дети - сам рассказчик и его сестра Маруся. Ведь именно изображение их психологического состояния, их любви к матери в обстановке окружающего их семью презрения лавочников и обывателей всех рангов и степеней, - именно это затронуло бы читателя, взволновало бы его, внушило бы ему еще большую любовь к сожалению преданному советскому обществу, к ушедшей советской, подлинно человеческой морали.
Но, к сожалению, К. Чуковский пошел не по этому пути. Дядя Фома и кукурузные "пуканцы" обрисованы гораздо ярче, чем психологическое состояние ни в чем не повинных детей. Занимательность книги на этом выигрывает, ее воспитательное, идейное значение проигрывает. Правда, К. Чуковский немало разъясняет в книге, что означало для матери и детей их положение, но это уж именно разъяснение, популярное изложение, в то время как несколько художественных штрихов могли бы эмоционально воздействовать на детского читателя, заставить его сердце сжаться, возбудить в нем гнев против ханжества и лицемерия, против уродства и жестокости старого строя по отношению к женщине и ее детям.
Этого результата К. Чуковский не достигает. Поднятая им проблема разрешена слабо. А жаль: она могла бы послужить созданию сильного, глубокого, впечатляющего произведения, по меньшей мере такого, как "Слепой музыкант" В. Короленко.
За "незаконнорожденность" права на учение не отнимали. Автор же рассказывает, как он и еще несколько человек были исключены из гимназии. Тут выступает третья тематическая линия: "Кухаркины дети". Речь идет о печально знаменитом деляновском циркуляре, по которому сотни и тысячи детей из народа были выброшены из царской средней школы. Этот циркуляр и его последствия могли бы явиться темой самостоятельного произведения.
К. Чуковский вынес эту тему в приложение. Здесь три главки: одна - о царском министре народного просвещения Делянове, другая - об Александре III и третья - о деляновском циркуляре и его последствиях. В этих главках К. Чуковский занят преимущественно тем, чтобы популярно и в беллетризованной форме сообщить некоторые исторические факты. Художественное повествование превращается в научно-популярный очерк для детей.
Итак, в изображении гимназии нет чего-либо нового или углубления уже известного. Тема "Кухаркины дети" не развита. Наиболее же важная тема - о положении женщины и ее детей, рожденных вне "законного" брака, - частью сведена к "тайне", частью не раскрыта. А между тем именно в ней заложены огромные возможности, не использованные Чуковским.
Что же остается? Занимательная, интересная, легко читающаяся книжка, кое в чем поучительная, содержащая познавательный исторический материал. Но не глубокая, не очень серьезная. Запоминается и волнует лишь один образ - матери. И приходится пожалеть, что К. Чуковский - один из самых крупных наших писателей для детей - именно так разрешил свою, важную и нужную тему, не развив ее, смешав с другими и чрезмерно заботясь о внешней занимательности за счет глубины содержания и силы впечатления.