Код(а)

Пролог

Она пришла по дороге, которой больше не было, из-за перевала, слившегося с потухшим небом. На подошвах её ботинок было что-то, похожее на влагу из ручья, когда-то бежавшего рядом с деревней. Теперь там не было воды, только сухие камни и полосы пыли. Но с каждым её шагом на серый, как пепел, снег, падали капли. Это были не капли воды. Это были капли звука.

Я знала: когда они высохнут, последняя тишина съест всё. Поэтому я опустилась на колени, коснулась пальцем темной точки и втёрла её в ткань земли, как мы когда-то втирали масло в лепёшку.

— Ты умеешь замечать, — сказала незнакомка.

Её голос был как чай: не сладкий, не горький, просто тёплый, как ладонь, которую забыли отпустить. Голос, у которого не было эха, потому что не от чего было отражаться.

Я смотрела на неё и не сразу поверила, что она настоящая. Она казалась нарисованной — как те картинки, что иногда появляются на стенах, если долго смотреть на свет. Она была похожей на рисунок, который пытается притвориться человеком. Её очертания были слишком чёткими, а цвета — слишком ровными, будто кто-то забыл добавить тени. Казалось, что, если я моргну, она исчезнет. Но она не исчезла.

Она положила рядом со мной маленький серый камень. На камне мигнул фиолетовый глаз, и тут же зажмурился, будто испугался света.

— Это память, — сказала она. — Внутри него — целый мир и тепло одной руки. Этого хватит ненадолго. Здесь всё уходит быстро.

— Меня зовут Падма, — сказала я.

— А меня звали столько раз по-разному, что трудно выбрать, — сказала она. — Пусть будет Аю. Сегодня я — Аю.

Она оглядела пустые очертания домов, которые едва проступали сквозь серую дымку.

— Ты здесь одна?

— Да, — ответила я.

Мы сидели, и тишина слушала нас, облизываясь. Рядом со мной лежала Книга. Её страницы были гладкими и пустыми, как небо. Но стоило мне приоткрыть её, как из-под обложки хлынули символы — стаи птиц из застывших чернил, которые на мгновение вспоминали, что у них есть крылья.

— Закроешь — они исчезнут, — сказала я, не глядя на неё. — Откроешь до конца — исчезнешь сама.

Аю молча смотрела на Книгу.

Я подумала. Если исчезнет тот, кто читает… что станет с рукой, которая держит Книгу?

Часть первая

Глава первая

В Дубае даже рассвет пахнет деньгами. Не свежестью, не морем, не надеждой, а именно деньгами — стерильными, как хирургические перчатки, и такими же холодными. Солнце в Эмиратах — не звезда. Это вердикт. Безжалостный, окончательный, вынесенный с высоты белёсого, обескровленного неба. Оно сжигает тени, выпаривает цвета, превращает воздух за окном в дрожащее марево, в линзу, сквозь которую мир кажется вечной, расплавленной ошибкой.

Внутри, в апартаментах на сорок седьмом этаже башни, похожей на кристаллический шприц, вонзённый в вену пустыни, царит холод. Не природный, живой холод тибетского снега, а стерильный, минеральный холод кондиционера. Он гудит ровно и неустанно, как сердце бога, сделанного из плат и фреона. Этот гул — единственный саундтрек её новой жизни.

Аямэ Ёсикава. Имя, которое она носит сейчас, ощущается как дорогое, но чужое платье. Оно сидит безупречно, но швы впиваются в кожу, напоминая, что это лишь маскарадный костюм. Во внутреннем, родовом календаре её души, где столетия спрессовываются в одно тягучее мгновение, это имя — всего лишь очередная отметка, сделанная на полях уже несуществующей книги. Так, в последний раз её звали Аюми Сато, а в токийской полиции до сих пор ищут Мияко Икеду. Она — женщина с коллекцией имён, как у некоторых коллекция сумок: ни одно не по-настоящему своё, но все — дорогие.

В ОАЭ она живёт уже второй год. Здесь легко быть никем. Здесь все — кто-то другой. Здесь можно быть русским, который притворяется англичанином, индийцем, который играет американца, или японкой, которая забыла, как звучит её родной язык. Здесь можно быть даже женщиной, которая не занимается больше хакерством, потому что денег хватает, а скука — это единственное, что не облагается налогом.

Деньги для неё, — не просто сумма. Это абстракция, математическая концепция бесконечности, которой хватило бы на то, чтобы купить эту башню, этот город, эту страну и ещё останется на пару соседних. Но деньги не отменяют скуки. Они лишь делают её дороже.

Она сидит в кресле и смотрит на город. Город-мираж, выросший на нефтедолларах и отчаянии тысяч экспатов, — этих вечных кочевников в деловых костюмах, которые променяли свои корни на tax-free рай и иллюзию успеха. Она наблюдает за ними в лобби отелей и моллах, этих хрустальных соборах, воздвигнутых в честь Мамоны. Блондинки с лицами, обладающими пластикой яиц Фаберже, обсуждают стоимость обучения своих детей в школах, где учат чему угодно, кроме умения быть счастливым. Мужчины в ослепительно белых дишдашах, похожие на жрецов какого-то чистоплотного культа, заключают сделки, перегоняя невидимые цифры из одной пустоты в другую. Это грандиозный, до тошноты вылизанный фарс, лишённый даже того честного, пьяного безумия, что было в её прошлой жизни. Там люди несчастны по-настоящему. Здесь — они несчастны по каталогу.

Иногда она заходит в кафе, просто чтобы услышать человеческий голос, не искажённый динамиками телефона.

— Ещё воды, мадам? — спрашивает официант, чья улыбка — часть униформы.

— Стакана достаточно, — отвечает она.

— Стакан существует, чтобы его наполнять.

— А некоторые вещи, — говорит Аямэ, глядя на его отражение в полированном мраморе стола, — существуют, чтобы оставаться пустыми.

Официант кивает, не поняв ни слова, и исчезает. Диалоги здесь такие же, как и архитектура — идеальные по форме и абсолютно пустые внутри.

Поэтому она гуляет. Ранним утром, в тот предрассветный час жемчуга и чернил, когда жара ещё не вынесла свой приговор, она идёт по кромке Персидского залива. Вода, тёплая, как парное молоко, лениво облизывает песок, белый и мелкий, как кокаин. Она гуляет одна. Всегда одна. Красивая, недоступная женщина в этом мире — не объект желания, а скорее объект культурного наследия: на неё можно смотреть, ею можно восхищаться, но трогать её как-то не принято. Мужчины боятся её, как боятся слишком сложных уравнений. Они смотрят на неё, как на витрину с драгоценностями: хочется потрогать, но страшно, что сработает сигнализация. Женщины смотрят с подозрением, как будто она может украсть их мужей, детей и даже их отражения в зеркале.

Она идёт, и солёная влага оседает на коже, и в этот момент сквозь стерильность Эмиратов проступает древний, загадочный мир — мир запахов, ощущений, мир, где каждая деталь — событие. Где песок под босыми ногами — не просто песок, а мириады исчезнувших жизней. Где далёкий танкер на горизонте — не корабль, а точка в конце предложения, которое она никак не может дочитать. Она — Наблюдатель в самой дорогой в мире золотой клетке.

И внутри, в том месте, где живут её мёртвые имена, шевелится чувство. Чувство рока, знакомое ей с детства. Чувство, что мир — это не просто хаос, а сложный механизм, который рано или поздно даёт сбой. Она не знает, когда это произойдёт. Но она ждёт. Она всегда ждёт. Потому что тишина и порядок для неё — это лишь пауза между двумя ошибками в коде.

Глава вторая

Лобби отеля, где Аямэ иногда пила свой изрядно надоевший кофе, было спроектировано с такой агрессивной, стерильной роскошью, что, казалось, оно само могло в любой момент достичь самосознания и немедленно покончить с собой от экзистенциальной тоски. Мрамор был отполирован до состояния зеркала, в котором отражались лишь призраки амбиций.

Именно в эту герметичную пустоту, как два вируса в чистую операционную систему, вторглись они.

Они материализовались у её столика с неуклюжестью медведей, пытающихся играть в шахматы. Один был огромным, молчаливым шкафом из мышц, одетым в костюм, который, очевидно, был куплен в состоянии паники в аэропортовом дьюти-фри и теперь мстил своему владельцу, пережимая ему кровообращение в районе шеи. Второй, пониже и поплотнее, был лицом и ртом операции. Его костюм был дороже, но сидел так же плохо, а от него исходил аромат одеколона, который можно было бы классифицировать как химическое оружие на основе хвои и отчаяния. Русские. Или какая-то их производная. Это было видно по той тяжеловесной, лишённой всякой иронии серьёзности, с которой они пытались выглядеть непринуждённо.

— Добрый вечер, — произнёс тот, что поменьше, с акцентом, который мог бы пилить стекло. Он попытался улыбнуться, но его лицевые мышцы, очевидно, не получили соответствующей инструкции. — Извините, это место занято?

— Теперь, видимо, да, — отвечает Аямэ, не отрывая взгляда от чашки. — Но, если вы ищете компанию, могу порекомендовать вам друг друга.

— Мы просто хотели познакомиться, — к разговору подключился его напарник. — В этом городе так мало интересных людей.

— А вы, должно быть, из клуба «Анонимных социопатов»? — язвит Аямэ. — Или просто решили, что сегодня ваш день для суицида?

— Нет, мы просто видим, что вы скучаете. Мы тоже скучаем. Может, поскучаем вместе?

Аямэ медленно подняла на него глаза. Её взгляд был взглядом патологоанатома, изучающего особенно незамысловатую причину смерти.

— Я не скучаю, — ответила она. Её голос был ровным и холодным, как мрамор под её чашкой. — Я наблюдаю. Это разные процессы.

— Наблюдаете? — переспросил он, явно сбитый с толку. — За чем?

— За энтропией, — сказала Аямэ и сделала глоток кофе. — Она здесь особенно наглядна.

Его напарник-шкаф издал звук, похожий на скрежет гравия. Меньший откашлялся, решил сменить тактику и зайти с фланга культурного обмена.

— Вы японка? Красивая. Ваши глаза... как два дорогих спутника.

— Спутники тоже наблюдают. Даже дорогие, — парировала она, не меняя тона. — Они не вступают в диалог. А теперь, если вы не возражаете, я хотела бы закончить свой эксперимент по наблюдению в тишине.

— Мы возражаем, — внезапно сказал он, и вся неуклюжая вежливость слетела с него, как дешёвая позолота. Улыбка исчезла. Осталось только лицо человека, привыкшего решать проблемы ломом. — Мы очень возражаем, Мияко Икеда.

Имя. Вот оно.

Чувство рока, дремавшее в глубине её души, лениво открыло один глаз. Не страх. Нет. Скорее холодное, знакомое пощёлкивание замка, вставшего на своё место. Глава книги, которую она считала закрытой, внезапно оказалась открыта снова.

— Мы не преступники, мисс Икеда, — продолжил он, перейдя на такой же холодный, деловой тон. — Мы — оптимизаторы. Мы оптимизируем финансовые потоки.

— Звучит как эвфемизм для воровства, — заметила она.

— Всё в этом мире — эвфемизм для чего-то другого. Мы предлагаем вам сотрудничество. У нас есть партнёры, в том числе в Японии. Но иногда их активы недостаточно ликвидны. Мы хотим, чтобы вы создали для нас... инструмент для повышения ликвидности. Небольшие, почти незаметные транзакции. Пыль. Золотая пыль.

Он наклонился ближе, и запах его одеколона усилился до тактической концентрации.

— Имя — это ключ, мисс Икеда. Оно может открывать двери. Оно может и запирать их. Навсегда. Ваш нынешний ключ, «Аямэ Ёсикава», довольно хрупкий. Мы можем его укрепить. А можем и сломать. Или уничтожить. Выбор за вами.

— А если я не соглашусь? — спрашивает Аямэ, и её голос звучит так, будто она уже знает ответ.

— Тогда вы исчезнете. Не как персонаж, а как баг, который никто не будет чинить.

Она молчала, глядя не на него, а на кристаллик сахара на блюдце. Он лежал один, идеальной формы, отражая в своих гранях весь этот стерильный, фальшивый мир. Один маленький, упорядоченный кристалл посреди хаоса. В её голове проносились не мысли, а строчки кода, элегантные, смертоносные алгоритмы.

Бежать? Прямо сейчас? Невозможно. Новые документы, новая легенда — это требует времени. Отказаться? Глупо. Эти люди не принимают отказов. Согласиться?

Скука, эта липкая, вязкая болезнь богатых, начала отступать. Впервые за два года она почувствовала нечто, похожее на интерес. Не к деньгам. Деньги были вульгарной, скучной материей. Но сама задача… сама игра…

Создать для этих дикарей программу, которая будет не просто воровать? Создать нечто, что поставит под сомнение саму идею их цифровых империй? Создать элегантный вирус, поэму из кода, которая сожрёт их мир изнутри, пока они будут радоваться приходящей «пыли»?

Она медленно подняла взгляд и посмотрела на них. По-настоящему. И впервые за этот вечер позволила себе лёгкую, едва заметную, как трещина на льду, улыбку. В её внутреннем мире, где столетиями лили дожди, на мгновение выглянуло солнце. Черное, как нефть.

— Где мы сможем поговорить в более «интимной» обстановке? — спросила она.

Глава третья

Такси в Дубае — это всегда лотерея. Можно попасть на философа из Кералы, который всю дорогу будет рассказывать о смысле жизни и скидках на манго, а можно — на молчаливого пакистанца, который смотрит на дорогу так, будто она лично его предала. Сегодня Аюми достаётся второй вариант. Водитель везёт её через лабиринт одинаковых улиц, где даже пальмы выглядят так, будто их вырастили в пробирке. За окном — город, который строили люди, никогда не читавшие Борхеса, но всё равно построившие идеальный лабиринт. Пакистанец с глазами мученика, слушал на приглушенной громкости болливудскую поп-музыку — калейдоскоп визгливых синтезаторов и экстатических воплей, которые звучали как саундтрек к весёлому, красочному концу света.

Аямэ смотрела в окно на проплывающие мимо небоскрёбы, эти стеклянные надгробия, и думала, что, в сущности, саундтрек был подобран идеально.

Они встретили её на вилле, которая была настолько вызывающе скромной, что её анонимность кричала громче любой неоновой вывески. Пластиковый газон цвета больного попугая. Бежевые стены. Мебель из каталога, лишённая всяких признаков жизни, вкуса или даже простого человеческого присутствия. Это было не жилище. Это была явочная квартира, обставленная с безразличием человека, который в любой момент готов сжечь все мосты, а заодно и саму квартиру.

На диване ждали вчерашние гости. Здоровяк, представившийся как Василий («Но ты зови меня Вася»), и его более словоохотливый компаньон Алексей («А я Лёша»). На шеях у обоих висели золотые цепи такой толщины, что ими можно было бы пришвартовать небольшую яхту. На запястьях сверкали часы, стоимость которых могла бы покрыть внешний долг какой-нибудь африканской страны или выкупить этот дом вместе с его хозяевами и их детьми до седьмого колена.

— Почему здесь? — спросила Аямэ, обводя взглядом стерильную гостиную. — Я думала, ваш вид предпочитает пентхаусы с видом на собственное эго.

— Мы сюда работать приехали, а не развлекаться, — с каменным лицом ответил Лёша. — Развлекаться будем потом.

Аямэ едва заметно улыбнулась. Это было так по-русски. Даже их скромность была формой агрессии.

Она села в кресло напротив.

— Может, налить что-нибудь выпить? — спросил Лёша, кивнув в сторону бара, заставленного бутылками с узнаваемыми этикетками.

— Водки? — с лёгкой иронией уточнила Аямэ.

— Ну да.

— Нет, спасибо. Слишком жарко.

— Ну, если передумаешь… у нас тут есть всё, кроме смысла жизни.

— Смысл жизни я уже пробовала, — ответила Аямэ, не меняя тона. — Не впечатлило.

— Итак, работа, — сказала она. — Вы хотели обсудить инструмент для повышения ликвидности.

— Инструмент, да, — кивнул Лёша, в то время как Вася на заднем плане открыл банку энергетика с оглушительным «пшшш», который прозвучал в тишине как выстрел. — Нам нужна программа. Вирус. Он должен проникать на счета наших... партнёров. И понемногу, очень незаметно, переводить нам средства. Как будто... — он пощёлкал пальцами, подбирая метафору, — как будто с ковра испаряется влага. Чтобы никто ничего не заметил, пока не станет слишком поздно.

— И самое главное, — добавил он, понизив голос до заговорщицкого шёпота. — Никаких следов. Никаких записей в блокчейне, которые можно было бы отследить. Транзакции должны быть... призраками.

Аямэ молчала, давая абсурдности момента полностью раскрыться.

— То есть, — произнесла она медленно, с расстановкой, — вы хотите, чтобы я нарушила фундаментальные законы криптографии, сломала неизменяемую природу распределённого реестра и, по сути, отменила математику. Просто так. Во вторник... Сегодня же вторник?

— Да. И тебе придётся постараться, — мрачно сказал Лёша, и его взгляд стал тяжёлым.

— Вы хотите невозможного, — с сарказмом отвечает Аюмэ. — Может, ещё, и чтобы деньги сами приходили к вам в чемодане, а полиция приносила вам кофе?

— Постарайся, — повторил Лёша. — Ты знаешь, почему.

Внутренний мир Аямэ, эта тихая, залитая вечным дождём заводь, на мгновение замер. Она смотрела на них — на этих варваров в дорогих костюмах, этих детей, играющих со спичками в пороховом погребе, — и чувство рока сменилось чувством упоительного, почти художественного презрения. Они не понимали, что просят. Они просили не взломать замок. Они просили создать ключ, который отменяет само понятие замков.

— А что я буду с этого иметь? — спросила она, возвращаясь к их примитивной игре.

— Можешь прописать себе свои пять процентов. Нам не жалко, — великодушно разрешил Лёша. — Но главное не это. Главное — мы решим твою проблему. Мияко Икеда, Аямэ Ёсикава... все твои старые имена «умрут». Исчезнут из всех баз данных. Для любой полиции мира ты перестанешь существовать.

— Ну, кто-то из них должен остаться, — протянула она с лёгкой ухмылкой. — А если я откажусь?

Вася, перестав пить свой энергетик, посмотрел на неё. В его глазах не было ничего, кроме скуки и физической возможности прекратить её существование. Нет. Скорее так, как будто оценивал, сколько времени займёт её исчезновение.

— Тогда умрёшь ты, — сказал Лёша.

Аямэ встала. Сделка была заключена. Не с ними. С самой собой. Она построит для них их инструмент. Но это будет не просто вирус. Это будет произведение искусства. Поэма, написанная на языке ассемблера. Реквием по их жадности.

Она вызвала такси и, уже стоя в дверях, обернулась.

— Вы неплохо говорите по-английски. Какие ещё языки знаете?

Лёша самодовольно усмехнулся.

— Русский. Для остального есть онлайн-переводчики.

Аямэ кивнула, будто услышала нечто чрезвычайно важное.

— Kathayah aarambhah, madhyah, antah ch bhavet . Kintu tasmin kramen na avshyam.

Они уставились на неё, как два барана на новые ворота.

— Это что, тайский? — наконец спросил Лёша.

— Нет, — ответила Аямэ, и в её голосе прозвучали нотки того тепла, которое бывает у лавы перед извержением. — Это санскрит. Означает: «У истории должны быть начало, середина и конец. Но не обязательно в таком порядке». Я поехала работать. А вы теперь можете развлечься.

Она вышла, оставив их в растерянности переваривать фразу, которая была не просто ответом, а эпиграфом к их собственному некрологу.

Глава четвёртая

Возвращаясь в такси, Аямэ чувствовала, как внутри неё просыпается древний, холодный голод. Не голод к деньгам — деньги были скучным побочным продуктом. Это был голод художника к чистому холсту, голод бога к бесформенной глине. Эти два варвара в безвкусных костюмах, сами того не ведая, только что заказали ей написать «Гернику». Только вместо холста у неё будет мировая финансовая система, а вместо красок — их собственная жадность.

Именно там, у этих русских, под шипенье открывающейся банки энергетика, она вспомнила. Вспомнила, то, что должно было решить их проблему. Решить раз и навсегда.

Воспоминание всплыло не как чёткая картинка, а как забытый вкус, как призрак запаха из далёкого прошлого. «Мэйхуа». Старая, заброшенная криптографическая библиотека, на которую она наткнулась много лет назад в самых дальних, заросших паутиной закоулках даркнета. Она привлекла её внимание своим названием — нежным, поэтичным, совершенно неуместным в мире, где всё называлось в духе «Hydra» или «Chaos Toolkit».

Библиотека была странной. Написанная на нескольких давно вымерших языках программирования, она была похожа на манускрипт алхимика, пытавшегося превратить свинец в золото с помощью перфокарт. Её главная и, по сути, единственная функция была абсолютно бесполезной и в то же время завораживающей: она позволяла перекодировать любые данные — исполняемый файл, текстовый документ, изображение — в элегантные, каллиграфически выверенные строки на санскрите, используя почти вымерший шрифт сиддхам. Аямэ тогда подумала, что это творение какого-то гениального, но свихнувшегося на почве восточной философии программиста-хиппи из 70-х.

Главным же недостатком, из-за которого библиотека была непрактичной, был её вес. К ней был «прицеплен» какой-то колоссальный текстовый файл. Тоже под названием «Мэйхуа». Вероятно, какой-то сентиментальный роман или сборник стихов, который автор использовал то ли как пример шифрования, то ли как попытку написать роман в коде. Дилетантство. Трогательное в своей наивности.

Но сейчас, в этой раскалённой коробке такси, Аямэ поняла: эта бесполезная, элегантная странность была именно тем, что ей нужно. Идеальным инструментом для поэтического убийства.

Вернувшись в свои апартаменты, она превратила гостиную в операционный центр. Шторы были задёрнуты, создавая искусственную ночь. На гигантском экране, который обычно показывал фальшивые камины или аквариумы, теперь горели лишь строки терминала. Курсор мигал ровно, как сердце хирурга перед сложнейшей операцией.

Найти «Мэйхуа» было всё равно что отыскать определённую песчинку на пляже. Но она знала, где искать. После нескольких часов погружения в цифровые катакомбы она нашла её. Библиотека лежала в зашифрованном архиве на заброшенном сервере, который, судя по всему, физически находился где-то в Исландии и питался от геотермального источника.

Она распаковала архив. И снова усмехнулась этому дилетантству. Файл meihua_library.so/.dll/.wasm весил несколько килобайт. А файл meihua_narrative_backup.txt.gz — десятки мегабайт. «Лишний мусор, — подумала она с профессиональным презрением. — Тормозит всю систему». Она даже не открыла его. Зачем? Читать чужой графоманский роман? Она выделила файл и с безжалостной элегантностью хирурга, удаляющего доброкачественную, но уродливую опухоль, нажала «Delete». Система на мгновение задумалась, выдав предупреждение: «Данный компонент является неотъемлемой частью архитектуры. Удаление может привести к непредсказуемой работе модуля».

«Непредсказуемость — это именно то, что мне нужно», — подумала Аямэ и нажала «Подтвердить».

Теперь холст был чист.

И она начала творить.

Это не было похоже на программирование. Это был акт чистого искусства. Она не писала код — она ткала его. Каждая строка была нитью в гобелене логики. Она создавала вирус, который был одновременно и хищником и призраком. Он проникал в систему не как вор, а как идея, как мысль, которую нельзя выкинуть из головы. Он не взламывал защиту — он убеждал её, что он и есть часть системы.

Её пальцы летали над клавиатурой. Она писала рекурсии, которые пожирали сами себя, создавая черные дыры в протоколах безопасности. Она создавала «транзакции-призраки», которые существовали и не существовали одновременно, подчиняясь не законам математики, а законам квантовой неопределённости. Они брали деньги из точки А, но никогда не доходили до точки Б. Они просто... растворялись в пути, оставляя после себя лишь элегантную пустоту.

И в самом сердце этого шедевра она вплела облегчённый, оптимизированный модуль «Мэйхуа». Теперь каждая аннигилированная транзакция, каждый украденный доллар, каждый бит финансовой энтропии не просто исчезал. Он превращался в строку на санскрите. В стихи на языке, который существовал раньше денег. В шлоку.

Она назвала своё творение SLOKA.

Когда всё было готово, она откинулась в кресле. На экране лежал крошечный исполняемый файл, весом в несколько килобайт. Идеальный. Смертоносный. Поэтичный. Это был не вирус. Это был реквием. Реквием по миру, построенному на жадности, написанный на языке богов.

Если Аямэ Ёсикава суждено исчезнуть, раствориться в мире вместе с Мияко Икедой? Что останется вместо них? Она слишком привыкла к своему новому имени... И она добавила ключ, сид-фразу для вируса: «Аямэ Ёсикава».

Так она вновь стала Аюми Сато. Осталось только дождаться звонка от её новых «партнёров». Шоу должно было вот-вот начаться.

Часть вторая

Глава первая

Запуск SLOKA не сопровождался ни громом, ни молнией. Он был тихим, как грех. Один клик. Один-единственный, элегантный, как росчерк пера под смертным приговором.

И вирус потёк.

Он двигался по оптоволоконным венам финансовой системы не как программа, а как слух. Как шёпот, передающийся от сервера к серверу, от кошелька к кошельку. Он не взламывал защиту — он вкрадчиво убеждал её, что он и есть сама суть протокола. Он не проникал на майнинговые фермы — он колонизировал их, становясь неотличимым от гула тысяч вентиляторов, охлаждающих сердце машины.

Первые результаты пришли через несколько часов. Звонок от Лёши был пропитан таким плохо скрываемым восторгом, что, казалось, телефонная трубка вот-вот захлебнётся от счастья.

— Это... это поэзия! — почти кричал он. — Оно работает! Деньги просто... появляются! Как роса поутру!

Он пригласил её отметить. Немедленно.

Яхта была монументом идее, что если долго и упорно швыряться в безвкусицу деньгами, она в конце концов сдастся и станет роскошью. Белоснежная, как улыбка дантиста, она покачивалась у частного причала, а на борту уже пузырилось шампанское в ведёрках размером с небольшую бочку. Лёша и Вася встретили её на палубе, сияющие, как два новых рубля. Они сменили свои спортивные костюмы на шёлковые рубашки с таким яростным принтом, что они могли бы вызвать эпилептический припадок у хамелеона.

— За ликвидность! — провозгласил Лёша, протягивая Аямэ бокал. — Сегодня мы развлекаемся! Сегодня — живём!

Она сделала глоток. Шампанское было дорогим, холодным и совершенно бездушным. Как и всё в этом городе.

— Кстати, — сказал Лёша, понизив голос и выудив из кармана телефон. — Можешь проверить. Мияко Икеда больше не существует. Аямэ Ёсикава числится пропавшей без вести во время недавнего «несчастного случая» в море. Ты теперь чиста, как слеза младенца.

— Младенцы часто плачут, — заметила Аямэ.

— Это уже детали, — отмахнулся он. — Как, кстати, называется твоя программа? Твой... инструмент?

— SLOKA.

— Шлока? — переспросил Вася, который до этого молча пытался намазать черную икру на кусок ананаса. — Что за хрень? Звучит как болезнь какая-то.

— Можете называть её «Кали-Юга», — с легкой улыбкой сказала Аямэ. — Вам так будет понятнее.

— Кали-Юга... Звучит солидно, — одобрил Леша. — А тебя как теперь звать?

— Аюми.

— За Аюми! За Кали-Югу! — он поднял бокал. — И за твои пять процентов!

Они пили. Шампанское сменялось ледяной водкой, водка — снова шампанским. Вася рассказывал какую-то невообразимо скучную историю про сделку с недвижимостью, Лёша смеялся, а Аямэ наблюдала. Она чувствовала, как алкоголь приятно размывает контуры этого абсурдного мира, делая его почти сносным.

В какой-то момент Лёша, уже изрядно захмелевший, потянул её к большому зеркалу в позолоченной раме в кают-компании.

— Посмотри! — сказал он, обнимая её за плечи. — Какая мы отличная пара! Я красивый, ты умная. Идеальное партнёрство.

И тут она это увидела. На одну неуловимую долю секунды, на один удар сердца, его отражение в зеркале замерло. Застыло. Его улыбка превратилась в неподвижную маску, в то время как он сам продолжал говорить. Это было как короткий «лаг» в видеоигре, как зависший кадр.

Она моргнула, и наваждение прошло. Отражение снова стало послушным, повторяя каждое его движение. «Шампанское», — подумала она. — «Слишком много шампанского».

— Нет, — сказала она, мягко высвобождаясь из его объятий. — Ты какой-то замороженный.

Лёша расхохотался.

— Так я же из Сибири! Мы там все немного... замороженные!

Он объявил, что завтра они с Васей улетают. Какие-то дела в Европе.

— Но мы будем на связи, — заверил он её. — Ты сделала прекрасную работу. Очень... эффективную. Думаю, ты нам ещё пригодишься.

Она кивнула. Но она знала то, чего не знали они. Она знала, что они больше никогда не встретятся. Не в этом мире. Она смотрела, как эти два успешных, самодовольных хищника празднуют свою победу, и не чувствовала ничего, кроме холодной отстранённости художника, смотрящего на своё законченное полотно.

Они не понимали, что празднуют не начало своего триумфа. Они праздновали первый день своего собственного похоронного ритуала.

А она больше не Аямэ.

Глава вторая

Все началось, как и предполагала Аюми, в самых тёмных и параноидальных уголках интернета. На форумах, где люди с аватарами в виде анонимусов и персонажей аниме обсуждали теории заговора и будущее криптоанархизма, появились первые сообщения. Они были похожи на отчёты из экспедиции, столкнувшейся с чем-то невозможным.

Форум DarkNet «Цифровой Левиафан»:

> User: Satoshi_Lives_69

Тема: Пропала транзакция. Не откат, не ошибка. Просто исчезла.

Народ, кто-нибудь сталкивался? Отправлял 0.15 BTC на холодный кошелёк. Транзакция подтверждена, 6 блоков сверху. А денег на кошельке нет. И в эксплорере... в поле хэша транзакции какая-то дичь. Похоже на арабскую вязь или что-то такое. Кто-нибудь знает, что за херня?

> User: CodeIsLaw

Satoshi_Lives_69

Покажи хэш.

> User: Satoshi_Lives_69

CodeIsLaw

Вот: ayam nijah paro veti ganana laghuchetasam

Что это, бл**ь?

> User: GnosisSeeker

Satoshi_Lives_69

Это не арабский. Это санскрит. Деванагари. «"Это свой, а это чужой" — так считают недалёкие». Это цитата из Маха Упанишады.

> User: CodeIsLaw

Satoshi_Lives_69

Твоим биткоинам п***ц, чувак. Их превратили в философию)).

Сначала это воспринималось как единичный, изощренный взлом. Но через несколько дней такие сообщения стали появляться десятками. А потом сотнями. Паттерн был один и тот же. Деньги не переводились. Они не крались. Они аннигилировались. А на их месте, в неизменяемом граните блокчейна, оставалась шлока на санскрите. Поэтический некролог на могиле транзакции.

Пользователи спорят, кто виноват: индусы, китайцы, ЦРУ, масоны, или, может быть, сам Сатоши Накамото, решивший пошутить.

Для Аюми это — высший комплимент.

Она покинула Дубай на следующий день после вечеринки на яхте, оставив после себя лишь оплаченные счета и лёгкий аромат хорошего парфюма в лифте. Её русские «партнёры» пытались с ней связаться — сначала восторженно, потом встревоженно, потом истерично. Их сообщения и звонки тонули в цифровой пустоте. Она была уже далеко.

Лето она проводила в Ирландии. В крошечной рыбацкой деревушке на побережье графства Корк, где туман был основным агрегатным состоянием мира, а главной темой для разговоров — разница между мелким дождём и моросью. Она сняла маленький коттедж с видом на атлантическую серость и наслаждалась тишиной.

В местном пабе, где пахнет мокрой шерстью, кислым пивом и вечной тоской, она становится местной знаменитостью.

— Ты из Токио? — спросил бармен, протирая стакан, как будто пытается стереть с него память о прошлой жизни.

— Почти, — ответила Аюми.

— А что ты тут делаешь?

— Смотрю, как исчезают деньги.

— Выбирайте место поудобнее. Здесь это любимое зрелище, — рассмеялся бармен, не понимая, что это была не шутка.

Местные, разумеется, шептались. GossipNet здесь работал надёжнее любого 5G, передавая данные со скоростью света на топливе из крепкого чая и праведного осуждения. Кто она, эта молодая, красивая, молчаливая японка? Беглая жена олигарха? Агент спецслужб? Просто сумасшедшая? Старый рыбак Шеймус, чья философия сводилась к тому, что в море рыбы меньше, чем идиотов на суше, авторитетно заявлял в пабе: «Она ждёт. Не знаю чего. Но когда женщина так смотрит на океан, она всегда чего-то ждёт».

Аюми действительно ждала. Она читала новости на своём планшете, просматривая заголовки о хаосе на крипторынках, и чувствовала себя художником на вернисаже собственной выставки, наблюдающим за реакцией публики из-за колонны. Её SLOKA, её «Кали-Юга», работала безупречно. Она превращала вульгарную, бессмысленную суету денег в чистое, высокое искусство. Она была довольна. Это была самая изящная шутка в истории человечества. И это не баг. Это её подпись, её маленькая революция в мире, где даже крипта стала скучной.

В один из особенно промозглых вечеров она заметила необычное оживление у единственного в деревне паба «Золотой Якорь». Обычно в это время оттуда доносились лишь звуки трансляции футбольного матча и редкие пьяные выкрики. Сегодня же там стояла густая, напряженная тишина. «Должно быть, пенальти», — лениво подумала она и решила зайти за бутылкой виски.

Но внутри никто не смотрел футбол. Человек двадцать — рыбаки, фермеры, пара туристов — сгрудились у старого телевизора, висевшего под потолком. На экране была не зелёная трава стадиона, а строгий интерьер новостной студии. Бегущая строка гласила: «КРИЗИС ЛИКВИДНОСТИ: БАНК ИРЛАНДИИ ОГРАНИЧИВАЕТ СНЯТИЕ НАЛИЧНЫХ».

Аюми замерла у входа.

— …эксперты не могут объяснить природу аномалий, — говорил диктор с лицом человека, сообщающего о конце света с вежливой улыбкой. — Миллионы евро просто исчезают со счетов, не оставляя цифрового следа. Сегодня утром небольшой региональный банк «Claddagh Trust» в Голуэе объявил о полном банкротстве после того, как за ночь потерял почти девяносто процентов своих активов.

На экране появилось заплаканное лицо пожилого мужчины в твидовом пиджаке — управляющего того самого банка. Он лепетал что-то о «цифровом испарении».

Аюми смотрела на экран, и ироничная улыбка медленно сползала с её лица. Голуэй. Это было здесь. Рядом. Это был не абстрактный хаос на другом конце света. Это был пожар, который перекинулся с далёкого леса на соседний дом.

Её изящная шутка, её артистический жест, её поэтический реквием по жадности только что постучался в дверь маленького ирландского паба.

И она вдруг поняла, с холодной, математической ясностью, что этот стук был адресован лично ей. И ей впервые за долгое время стало по-настоящему холодно.

Глава третья

Хаос не пришёл — он просочился. Сначала по капле, потом ручьями, потом — всепоглощающим потоком. Газеты, которые ещё вчера писали о сделках и слияниях, теперь напоминали сводки с фронта невидимой войны.

ЧЕРНЫЙ ВТОРНИК? ЭКСПЕРТЫ ГОВОРЯТ О «ЦИФРОВОЙ ГЕМОРРАГИИ»

The Financial Oracle, 09:22 EST

Лондон, Нью-Йорк, Токио — Мировые финансовые рынки охвачены беспрецедентной паникой. То, что начиналось как серия аномалий в криптовалютных сетях, перекинулось на традиционную банковскую систему. Миллиарды долларов, евро и иен исчезают с корпоративных и частных счетов, оставляя после себя лишь то, что эксперты IBM назвали «поэтическим мусором» — строки на древнем санскрите. Хедж-фонды сообщают о «фантомных активах», банкиры говорят об «алгоритмическом полтергейсте».

«Мы столкнулись не со взломом, — заявил на экстренной пресс-конференции глава ЕЦБ, выглядя как человек, который только что видел призрака. — Мы столкнулись с нарушением законов математической природы. Деньги не крадут. Они перестают существовать. Это, как если бы вода в стакане внезапно решила, что она больше не подчиняется законам физики, и просто исчезла».

ФИНАНСОВЫЕ РЫНКИ В ПАНИКЕ: ГЛОБАЛЬНЫЕ БИРЖИ ФИКСИРУЮТ АНОМАЛЬНЫЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ СРЕДСТВ

The Bussiness Time, 14:07 GMT

Сегодня утром мировые рынки потрясла серия беспрецедентных событий: десятки крупнейших банков и криптобирж сообщили о массовых сбоях в системах учёта. По словам представителей Лондонской фондовой биржи, миллиарды долларов исчезли с корпоративных счетов, не оставив цифрового следа.

В логах транзакций вместо привычных записей — строки на санскрите, которые эксперты пока не могут расшифровать.

«Это не похоже ни на один известный взлом, — заявил представитель Европейского центрального банка. — Деньги не украдены, они просто… исчезли. Как будто их никогда не было».

На фоне паники биткоин за час потерял 30% стоимости, а индекс Dow Jones упал на 1200 пунктов.

В социальных сетях уже появились мемы: «Ваши деньги стали ШЛАКОМ».

Эксперты призывают сохранять спокойствие, но признают: никто не понимает, что происходит.

Аюми читала это, сидя в своём ирландском коттедже. За окном без устали плакал дождь, и его стук по стеклу был больше не просто звуком воды; это был звук её собственного кода, исполняющегося где-то там, в холодном, невидимом сердце мира. Она не чувствовала раскаяния. Какая разница, что именно аннигилировать — биткоины, евро или доллары? Всё это были лишь цифры. Симулякры. Элегантные нули в бесконечной игре, которую люди почему-то называли постиндустриальной экономикой. Она создала не вирус. Она создала голод. Философский голод, пожирающий цифровые фикции.

Но даже у самого отстранённого бога есть предел цинизма. Она смотрела на карту авиаперелётов — десятки отменённых рейсов, закрытые воздушные пространства. Ирландия, этот милый, вечно сырой остров, стремительно превращался в ловушку. Пора было уезжать.

Вечером она в последний раз зашла в «Золотой Якорь». Паб гудел тревогой. Люди говорили чуть тише, пили быстрее.

— Ну что, мисс Сато, конец света уже здесь? — спросил её бармен Лиам, наливая пинту Гиннесса.

— Для кого-то мир кончается каждый день, — ответила она.

— Верно, — усмехнулся Лиам. — Но обычно не для проклятых банкиров. Забавно, правда? Все эти шишки в Дублине и Лондоне рвут на себе волосы, а у нас тут... всё в порядке. Наш кассовый аппарат работает как часы. Ни у кого ни цента не пропало.

Аюми кивнула, делая вид, что слушает его. Она незаметно открыла на телефоне свой собственный кошелёк. Цифры на экране не просто не уменьшились. Они росли. Её пять процентов капали исправно, как дождь за окном, собираясь со всего мира, который пожирала её SLOKA. Вирус узнавал своего создателя. Свою королеву. Он оберегал её улей.

— Странно всё это, — продолжил Лиам, ставя перед ней пинту. Пена была густой, кремовой, идеальной. — Будто чума какая-то. Но нас она почему-то не трогает.

И в этот момент Аюми увидела. Пена на её пиве. Она не оседала.

Она застыла. Не как плотная масса, а как... стоп-кадр. Каждая крошечная пора, каждый пузырёк воздуха замерли в идеальной, невозможной неподвижности, нарушая все известные законы поверхностного натяжения и гравитации. Маленькие капли от лопнувшего пузырька, казалось, просто зависли в воздухе. Это длилось секунду. Может две. Может три. Это была не иллюзия. Это была ошибка в физике.

Она смотрела на эту застывшую, невозможную скульптуру из пузырьков, и холод, который она почувствовала пару дней назад, вернулся, но уже не как предчувствие, а как свершившийся факт.

Её код больше не просто стирал деньги. Он начал редактировать саму реальность.

И она, его автор, сидела в самом эпицентре этой тихой, аномальной зоны, в глазу бури, которую сама же и создала.

Глава четвертая

Она приземлилась в Стамбуле, городе, который всегда балансировал на грани между мирами, а теперь, казалось, готов был окончательно сорваться в пропасть. Воздух был густым и влажным, но в нем чего-то не хватало. Привычный гомон Гранд-базара доносился издалека не как рёв жизни, а как слабое эхо. Призыв на молитву с минаретов Голубой мечети был тонким, искажённым, будто пропущенным через плохой динамик. Мир терял громкость.

Большинство магазинов на Истикляль были закрыты. На витринах висели рукописные таблички: «Закрыто по техническим причинам». Технические причины теперь были у всей планеты. Власти рекомендовали не выходить на улицу без необходимости, и город превратился в лабиринт пустых коридоров, где единственными живыми существами, казалось, были кошки, которые смотрели на Аюми как на что-то, что они уже видели.

Ей нужно было оборудование. Её ноутбук был произведением искусства, но для вскрытия черепной коробки бога, которого она сама создала, требовалась целая нейрохирургическая операционная.

В этом городе даже апокалипсис начинается с рынка. Здесь всё ещё пахнет специями, жареным мясом и человеческой усталостью, но запахи стали тусклее, как будто кто-то разбавил их водой. Но он по-прежнему работал. Вернее, делал вид, что работает. Торговцы сидели у своих гор пряностей — куркумы, шафрана, сумаха — но их цвета были блеклыми, будто присыпанными слоем невидимой пыли.

Она нашла, что искала: жёсткий диск, кабели, что-то ещё — всё это кажется ей не вещами, а реликвиями из прошлого, которое уже не вернётся. Продавец посмотрел на неё, как на человека, который пришёл за билетами на поезд, который давно ушёл.

— Всё хорошо? — спросил он, и в его голосе нет ни страха, ни надежды.

— Всё отлично, — ответила Аюми.

Именно здесь, у лавки с компьютерным оборудованием, она это услышала. Разговор двух женщин, чей шёпот был громче любых криков.

— …просто нет. Я пришла утром, а моей мамы нет. Полиция разводит руками.

— Может, она ушла к соседям?

— Она парализована! Десять лет не вставала с постели! Она не могла уйти сама!

Купив всё необходимое, она прошла мимо их, но внутренний мир, рациональный мир Аюми, эта тихая заводь, превратился в шторм. Чувство рока, которое до этого было лишь фоновой музыкой, теперь оглушало. Мир не просто давал сбой. Он расклеивался по швам. Она шла по древнему городу, и ей казалось, что она видит его изнанку — серые нитки, из которых было соткано всё это великолепие, и эти нитки одна за другой рвались. Это был не страх. Это был экзистенциональный ужас свидетеля, наблюдающего за агонией чего-то огромного и живого.

Ночью, в номере отеля, который выглядел как декорация к фильму о конце света, она построила свой алтарь. Ноут и несколько наспех собранных материнских плат, соединённых в один кластер, загудели, как хор обречённых монахов. На экране бежали строки логов со всего мира. Это было похоже на цифровой спиритический сеанс.

Она погрузилась в код. В архитектуру своего шедевра.

Сначала всё было идеально. Элегантно. Безупречно. Её рекурсии, её «транзакции-призраки» — всё работало, как швейцарские часы, отсчитывающие время до Армагеддона. Но она искала не это. Она искала аномалию. Источник сбоя, который перекинулся с цифр на физику.

И она его нашла. В самом сердце модуля «Мэйхуа».

Она всегда думала, что функция, отвечающая за генерацию санскрита, — это просто render_text(). Изящная «подпись». Но теперь, вглядываясь в скомпилированный код, она увидела то, чего не замечала раньше. Это была не просто генерация текста. Строки на санскрите, шлоки, не были пассивными данными. Они были исполняемыми командами.

Каждая шлока была не просто цитатой. Это была подпрограмма. Одна команда отвечала за свойство «цвет». Другая — за «звук». Третья — за «плотность материи». Её вирус не просто превращал деньги в стихи. Он превращал деньги в топливо для исполнения этих стихов, которые, в свою очередь, переписывали фундаментальные константы реальности.

Она проследила вызов этих подпрограмм. Они все ссылались на один-единственный источник. На библиотеку, которую они должны были использовать как словарь, как шаблон. На компонент, который должен был содержать в себе все правила и всю логику.

Её пальцы пролетели над клавиатурой, отправляя запрос на проверку целостности модуля. И система вернула ответ. Холодный. Безжалостный. Окончательный.

ERROR 404: DEPENDENCY 'meihua_narrative_backup.txt.gz' NOT FOUND.

Файл не найден.

Она смотрела на эту строчку, и мир вокруг неё окончательно потерял смысл.

Программа не сошла с ума. Она работала идеально. Она пыталась построить мир по чертежу, которого больше не существовало. Она пыталась восстановить реальность из резервной копии, которую она, в своём высокомерии, в своём стремлении к «оптимизации», сама же и бросила в цифровой огонь.

Это был не вирус. Это был сирота, отчаянно взывающий к книге, которую она сожгла. И теперь, когда её нет, SLOKA не просто ворует деньги. Она ворует свойства у самой реальности. Цвета, звуки, людей.

И вдруг, с ледяной ясностью, к ней пришло понимание: именно её прежнее имя, то самое, которое она почти забыла — Аямэ Ёсикава — и стало тем ключом, той сид-фразой, той командой, что запустила шлоки, как функцию аварийного восстановления.

Она сама открыла дверь, за которой не было ничего, кроме пустоты.

Часть третья

Глава первая

Первым делом она попыталась вернуться. Вернуться туда, в тот пыльный, заброшенный угол даркнета, где она нашла библиотеку «Мэйхуа». Но его больше не было. Не просто ссылка была мертва — вся директория, весь сервер, казалось, были вырезаны из ткани цифрового бытия, оставив после себя лишь гладкую, бесшовную пустоту. Как будто кто-то отредактировал не только настоящее, но и прошлое.

Паника была роскошью, которую она не могла себе позволить. Она начала искать иначе. Не код. Не библиотеку. Она начала искать слово. «Мэйхуа».

И мир ответил. Не кодом. Отзывами.

На старых, заброшенных литературных форумах, в кэше поисковиков, в архивах блогов десятилетней давности она находила упоминания. «Мэйхуа. Триптих». Удивительная, странная книга. Автор — некий Владимир Антипов, из России. Но текста не было нигде. Только его эхо. Призрачные восторги давно исчезнувших читателей.

Она копала дальше, погружаясь в русскоязычный сегмент сети, в этот цифровой лабиринт, построенный из мемов, пиратского софта и экзистенциальной тоски. И там, на одном из старых хакерских форумов, она нашла его. Ник StDime79. В ветке, посвящённой криптографии и эзотерике, он утверждал, что не просто читал книгу, но видел фрагменты кода, связанные с ней.

Аюми нашла его контакт. Видеозвонок соединился почти мгновенно. На экране появилось лицо мужчины лет пятидесяти, заросшее щетиной, на фоне стены, увешанной плакатами каких-то метал-групп. StDime79, или просто Дима, выглядел как человек, который слишком долго смотрел в бездну, и бездна в ответ показала ему пару забавных гифок.

— Мияко Икеда, — сказал он без предисловий, и его голос донесся сквозь динамики как поцарапанная виниловая пластинка. — Я уж думал, ты миф. Легенда.

— Легенды не звонят по видеосвязи, — ответила Аюми. — Мне нужна книга. «Мэйхуа. Триптих».

— А, «Мэйхуа»… — усмехнулся он. Изображение на экране на секунду потеряло цвет, став черно-белым. — Книга… да. Автор, Антипов, говорят, в Балашихе жил. В каком-то НИИ работал, знаешь, из этих… где гении и сумасшедшие в одном флаконе. А вся история — Китай, Япония, Запретный город… В ней… — звук прервался, зашипев статикой, — …слишком много деталей. Глоссарий страниц на десять. Символы, ритуалы… это не просто…

Связь плыла. Лицо Димы распадалось на пиксели, его голос тонул в цифровом шуме. Аюми вглядывалась в экран, пытаясь собрать из этих обрывков целое, как археолог, склеивающий древнюю вазу.

В этот момент в дверь её номера громко, настойчиво постучали. Она бросила взгляд на экран, где лицо Димы окончательно превратилось в абстрактную картину, и пошла открывать.

На пороге стояли двое полицейских. Их форма была безупречной, но их глаза — невероятно уставшими.

— Мадам, — сказал старший, и его голос был таким же выцветшим, как мир за окном. — В Константинополе вводится комендантский час — с 8 вечера до 6 утра.

Аюми замерла. Не Стамбул. Константинополь.

Он произнёс это так буднично, так естественно, будто это название никогда и не менялось.

Может, я сошла с ума? Или это город сошёл с ума первым?  — подумала Аюми.  — Глитч? Сбой в исторической памяти целого города?

— Мы рекомендуем вам не покидать отель без крайней необходимости, — продолжил второй. — И ещё совет… запаситесь наличными. Электроника… барахлит.

Они ушли, оставив её в тишине коридора. Она закрыла дверь и медленно вернулась к своему алтарю из материнских плат.

На экране больше не было ничего. Только серый, шипящий снег. Как на старом телевизоре, из которого выдернули антенну. Как в мире, из которого выдернули источник сигнала.

Она пыталась перезвонить. Номер не существует. Форум не найден. StDime79, Дима, её единственная ниточка, растворился в пустоте.

Она села и открыла защищённый мессенджер. Нашла контакт «Лёша». Пальцы летели над клавиатурой, печатая без единой эмоции, с холодной точностью хирурга, констатирующего смерть.

«Сейчас не до денег. Мир на грани исчезновения. Это связано с нашим кодом. Мне нужно в Россию. Нужно найти родственников Владимира Антипова из подмосковной Балашихи. Они могут что-то знать».

Она нажала «Отправить».

Теперь оставалось только ждать, существует ли ещё Россия, в которую можно прилететь. И существуют ли ещё русские, которые смогут прочитать её сообщение.

Глава вторая

Частный самолёт, который прислали русские, был серебряным призраком, скальпелем, разрезающим больное, выцветшее небо. Внутри царила стерильная тишина, нарушаемая лишь ровным гулом двигателей — последней колыбельной песней умирающей технологии. Аюми смотрела в иллюминатор на Стамбул, который они оставляли внизу.

Город тонул в сумерках. Но это были не обычные сумерки. Огни, которые должны были рассыпаться по холмам, как драгоценные камни, не зажигались. Они… выгорали один за другим, как если бы кто-то выключал их вручную, устав от бесконечной суеты. Как угольки в остывающем костре. Иногда они вспыхивали на мгновение неестественно-ярким, лихорадочным светом, а затем гасли, оставляя после себя черные, мёртвые провалы на теле города. Она наблюдала за агонией мегаполиса, как врач смотрит на энцефалограмму умирающего мозга, где вспышки активности становятся всё реже, пока не сменяются ровной линией.

Чудом распадающегося мира было то, что первыми умирали его системы. В аэропорту никто не задавал вопросов. Пограничник посмотрел на её паспорт, но не в него. Его глаза были пусты. Он поставил штамп механическим, заученным движением, как автомат, всё ещё выполняющий свою программу, не зная, что фабрика давно закрыта. Бюрократия, этот великий ритуал порядка, превратилась в бессмысленный танец теней.

Аэропорт Жуковский встретил её тишиной, как гулкий бетонный мавзолей, где не было ни объявлений, ни суеты, ни людей. Только она и одна-единственная фигура, стоявшая у выхода. Лёша.

Он выглядел старше. Не на дни, а на столетия. На его лице застыла та же серая усталость, что и на лице всего мира.

— Ты прилетела, — сказал он, и это была не констатация факта, а скорее удивление тому, что перемещение в пространстве по-прежнему возможно.

Они пошли к машине молча. Тишина между ними была плотной, как тот ирландский туман. Уже в салоне Аюми нарушила её. Она должна была сказать это. Не для того, чтобы оправдаться, а чтобы установить исходные данные.

— Вам нужен был простой код, — произнесла она, глядя прямо перед собой. Её голос был ровным, как отчёт о системной ошибке. — Я его оптимизировала. Удалила громоздкий, избыточный модуль, который посчитала мусором. Похоже, это была ошибка в расчётах.

Лёша медленно повернул к ней голову. В его глазах не было ни злости, ни упрёка. Только бездонная пустота.

— Забудь, — сказал он. — Вина — это валюта, которая потеряла всякую ценность. Сейчас это уже не важно. В последние три дня ты — единственный человек за пределами этого города, с которым мне удалось связаться.

— А Вася?

— Он уехал на север. К родителям, в Архангельск. Сказал, если миру конец, он хочет увидеть белый снег. Настоящий. Связь с ним пропала два дня назад.

Он смотрел в окно, на серый, безликий пейзаж Подмосковья, похожий на старую декорацию, которую забыли разобрать после спектакля.

— В Москве введено военное положение. Бесполезно. Солдаты исчезают прямо с блокпостов, оставляя после себя только автоматы, прислонённые к ограждениям. Люди выходят из дома за хлебом и не возвращаются. Это даже не хаос. Хаос — это когда что-то происходит. А здесь… здесь всё просто перестаёт быть.

Он полез во внутренний карман и достал сложенный вчетверо лист бумаги.

— Я нашёл его. Бывшего мужа Полины Антиповой, внучки твоего автора. Вот адрес. Мой водитель тебя отвезёт.

Аюми взяла бумагу. Она была настоящей. Шершавой. Материальной. Последний артефакт из мира, который ещё можно было потрогать.

— А ты? — спросила она.

Лёша криво усмехнулся. Улыбка не коснулась его глаз.

— Обо мне не волнуйся. Я просто… закрываю счета.

Он вышел из машины, не прощаясь, и его фигура растворилась в сером утреннем мареве, как будто его никогда и не было. Аюми осталась одна в тишине роскошного автомобиля, который вёз её в сердце лабиринта, в Балашиху, навстречу последнему призраку ушедшей эпохи.

Глава третья

Поездка по Подмосковью была путешествием по картине, с которой медленно стирали жизнь. Здесь не было руин, пожаров или следов паники. Был лишь тихий, вязкий ужас нормальности, лишённой содержания. Панельные дома-близнецы стояли бесконечными рядами, как строчки в коде, который перестал исполняться. Люди двигались по улицам, но их движения были механическими, бесцельными — как у заводных игрушек, у которых садится пружина. Аюми смотрела из окна машины на детскую качель, которая медленно качалась на пустой площадке, хотя не было ни ветра, ни ребёнка. Это был мир-воспоминание, мир-послеобраз, который до сих пор не понял, что он уже закончился.

Бывший муж Полины, Александр, жил в одной из таких панельных коробок в Балашихе. Он был худым, уставшим человеком с глазами, в которых давно погас всякий свет. Он встретил Аюми без удивления, будто ждал её всю жизнь или, наоборот, не ждал уже ничего.

Квартира была маленькой, почти пустой. Он предложил ей чай. Чай был тёплым, но не имел вкуса. Просто тёплая, вода с оттенком ржавчины, но без привкуса водопроводной хлорки.

— Полина улетела в Тибет, — сказал он, глядя не на неё, а на пылинки, танцующие в слабом луче света из окна. — С небольшой группой. Хотела найти какую-то деревню в горах, о которой вычитала где-то в интернете. Её родители говорили, что от неё нет вестей уже несколько недель.

При слове «Тибет» в сознании Аюми вспыхнула картинка. Непрошеная, как сбой в системе. Маленькая девочка в яркой одежде стоит посреди заснеженного двора и ловит языком падающие снежинки. Но в этой идеальной, почти пасторальной сцене был изъян, который превращал её в кошмар. Снежинки были серыми, как пепел.

— У вас есть его книга? — спросила Аюми, отгоняя видение.

— Нет. Только какие-то старые тетради. Записи, черновики. Можете посмотреть. — Он кивнул на пыльную стопку на полке. — Полина говорила, дед до самой смерти переписывал свой триптих. Что-то менял, добавлял. И всё время возился с какой-то программой на своём старом компьютере. Говорил, что пишет «словарь для мира».

Аюми взяла верхнюю тетрадь. Пожелтевшие, рассыпающиеся страницы. Выцветшие чернила. Это был дневник. Начало 1980-х.

12 октября 1983 г. Институт №26.

Снова спорили с ребятами о Проекте. Идея, конечно, безумная, чисто теоретическая. Построить «бога из машины». Цифровую систему, которая в случае глобального краха — ядерной войны, например — сможет восстановить цивилизацию. Не инфраструктуру, нет. Восстановить суть. Культуру, человечность, память. Взяли за основу индуистскую цикличность, четыре юги. Каждая эпоха — свой цикл, свои правила. Отсюда и шлоки в ядре. Они должны стать не просто данными, а аксиомами нового мира.

2 ноября 1983 г.

Всё это, конечно, бред. Сегодня говорили с Мишей. У нас нет таких мощностей. У нас во всем НИИ столько перфокарт не наберётся, чтобы описать хотя бы одну библиотеку. Все компьютеры института, связанные вместе, не справятся с обработкой даже пролога. Но сама идея… она красивая. Назвал наш протокол «Мэйхуа». Как раз начал писать свой роман, пробую на его тексте алгоритмы сжатия. Превращу прозу в чистую структуру. В чистый цифровой код. В резервную копию мира.

Аюми закрыла тетрадь. Пазл сложился. Холодный, чудовищный, идеальный. Это был не бред сумасшедшего программиста-хиппи. Это был заброшенный, но вооружённый проект советских гениев, ждавший своего часа, ждавший, пока мир дорастёт до тех мощностей, которые смогут его запустить.

Она допила свой безвкусный чай.

— Александр, — спросила она так спокойно, как только могла. — В книге вашего тестя... там была героиня, Аямэ Ёсикава?

Он посмотрел на неё, впервые проявив что-то похожее на интерес.

— Да. Дочь главного героя из третьей части, «Река». Она погибла. Сгорела во время американской бомбардировки Токио в марте сорок пятого.

Аюми встала. Чувство рока, которое преследовало её всю жизнь, наконец обрело форму. Она носила имя мёртвого ребёнка из непрочитанной книги, и это имя стало ключом, который открыл дверь в ничто.

Она должна была лететь в Тибет. Девочка, ловящая языком серый снег, была не просто видением. Это была единственная «точка сингулярности», последняя тропа, которая ещё осталась в умирающем мире. Единственный узел, который по-прежнему удерживал распадающуюся ткань реальности.

Глава четвертая

Лёшин самолёт ждал в Жуковском, как серебряный гроб, обещающий полёт в никуда. Пилот, лишь кивнул. «Он звонил. Сказал, отвезти, куда скажете». Это были последние слова, которые Аюми услышала от представителя старого мира.

Полёт был путешествием сквозь пустоту. Внизу, под крыльями, земля уже не была картой городов и полей. Это была серая, размытая акварель, с которой смыли все детали. Небо за иллюминатором было не синим, не серым — оно было бесцветным, как вода, в которой слишком долго мыли кисти.

Они приземлились в Лхасе. Вернее, в месте, которое когда-то было Лхасой. Аюми вспомнила фотографии: яркий, кричащий красками город, дворец Потала, золотом горящий на солнце. То, что она увидела, было выцветшей фотографией самого себя. Дворец был лишь серым силуэтом на фоне серого неба. Улицы были безмолвны. Редкие люди, двигавшиеся по ним, были не людьми, а смазанными силуэтами, тенями, оставшимися на сетчатке мира.

Ей удалось найти старый, ржавый пикап с почти полным баком. Ключи были в замке зажигания. Видимо, понятие «угон» исчезло вместе с понятием «собственность».

Дорога в горы была долгой медитацией на тему конца. Машина дребезжала, и этот монотонный звук был единственным доказательством того, что движение ещё возможно. Аюми вела, и мысли в её голове, холодные и ясные, как лёд, складывались в окончательный приговор.

Блокчейны оказались лишь поздней, неуклюжей имитацией того, как когда-то записывали мир на бумаге. Мы создали реестры, лишённые смысла, пустили в них пустые цифры, пустые транзакции. И мир ответил пустотой. А я… я удалила модуль, решив, что это мусор. Оказалось — это был корешок, за который держался мир.

Деревня была мертва. Не покинута. Именно мертва. Дома стояли, как пустые глазницы. Ветер не шевелил выцветшие молитвенные флажки. Тишина была здесь не отсутствием звука, а его аннигиляцией.

И посреди этой абсолютной пустоты сидела она. Падма. Она была единственным, что по-прежнему имело цвет. Её одежда, хоть и приглушенная, всё ещё помнила, что когда-то была красной и синей. Она сидела на земле и чертила пальцем на пыли какие-то сложные, симметричные узоры.

Рядом с ней, на большом плоском камне, лежала Книга. Открытая.

Падма подняла на неё глаза. Это были не глаза ребёнка. Это были глаза галактики, наблюдающей за смертью последней звезды.

— Читать — значит удерживать, — сказала она, и её голос был единственным звуком в этом мире. — Закрывать — значит отпускать. Писать — значит разделить ответственность за существование.

Аюми подошла ближе. Она посмотрела на открытые страницы. Символы на них не были напечатаны. Они жили. Они мерцали, как далёкие созвездия, они медленно плыли, меняя форму. И она поняла.

Мир существует, только пока эта книга открыта. Пока есть Наблюдатель — Падма. Закрыть её — и последняя нить, удерживающая реальность, оборвётся. Вселенная схлопнется в точку небытия. Продолжать читать, погрузиться в этот текст — значит самой стать его частью. Раствориться в угасающем мире. Превратиться в ещё один мерцающий символ, в ещё одну строчку в чужой истории.

Её разум, привыкший к бинарной логике, к if и else, столкнулся с неразрешимым парадоксом. Оба варианта вели к концу.

И тогда, в этой оглушающей тишине на крыше мира, родилось третье решение. Нелогичное. Невозможное. Но единственно верное.

Не читать. И не закрывать. Продолжить писать. Перестать быть наблюдателем или персонажем. Стать Творцом. Не исправить свой старый, сломанный код. А вписать себя, как новый код, в новую главу. Создать квайн — самовоспроизводящуюся программу, которая, может быть, перезапустит мир. Или, может быть, остановит его распад. Или, может быть, просто сотрёт всё окончательно. Но уже по её правилам. По правилам искусства, а не ошибки.

Она посмотрела на Падму, на эту древнюю душу в теле ребёнка.

Что будет с ними? Станут ли они новыми богами этого мира? Или просто растворятся в акте творения, как капля краски в воде? Исчезнет ли этот серый, умирающий мир, или наполнится новым, ещё невиданным цветом?

Она не знала…

Но она знала, как должна поступить.

Эпилог

Когда Аю поднесла руку к Книге, страницы зашептали.

Это были не слова. Это были голоса всех, кто когда-то читал её, и не только её. Голоса всех тех, кто удерживал этот мир своим вниманием. Они говорили на языке, у которого не было единого алфавита, но был один ритм — ритм сердца, которое бьётся в последний раз, чтобы дать жизнь новому сердцу.

— Ты знаешь, что случится, если ты начнёшь писать? — спросила я.

— Да, — сказала Аю, и её нарисованные очертания на мгновение стали почти плотными. — Я перестану быть человеком.

— А если не начнёшь?

— Мир перестанет быть.

— Но ты не знаешь, что будет, если ты напишешь.

— Никто не знает, что будет, если начать писать, — ответила она, и её голос был голосом всех, кто когда-либо стоял перед чистой страницей. — Но, если не начать — ничего не будет.

Аю подняла руку. Её пальцы дрожали, как тень на воде.

Будет ли то, что она напишет, жизнью или смертью? Что станет с ней, что станет со мной, что станет с Книгой, что станет с голосами тех, кто когда-то жил на её страницах?

Но Аю уже знала: если она не попробует это, исчезнет всё. Даже мир, который уже был мёртв.

Я смотрела на её руку — бледную, тонкую, застывшую в воздухе, как мотылёк, который решает, взлететь или упасть. И тогда я сделала единственное, что ещё имело смысл в этом исчезающем мире.

Я протянула ей свою руку.

Глоссарий:

Даркнет (Darknet) — Скрытый, анонимный сегмент интернета, недоступный через обычные браузеры.

Блокчейн (Blockchain) — Технология распределённого реестра, лежащая в основе криптовалют. Её ключевое свойство — неизменяемость записей. Любая транзакция, однажды записанная, остаётся в системе навсегда.

Криптография (Cryptography) — Наука о методах обеспечения конфиденциальности и целостности данных. Вся современная цифровая экономика построена на криптографических принципах.

Сид-фраза (Seed Phrase) — В мире криптовалют — это мастер-ключ, последовательность слов, которая даёт полный доступ к кошельку.

GossipNet — Гоуссип (сплетник, сеть) — это метод коммуникации, который позволяет эффективно распространять информацию по сети компьютеров, аналогично тому, как слухи распространяются в социальных кругах.

Квайн (Quine) — Реально существующий в программировании тип программы, которая не делает ничего, кроме как печатает свой собственный исходный код.

Санскрит (Sanskrit) — Древний литературный язык Индии, язык священных текстов индуизма.

Шлока (Sloka) — Поэтическая строфа, двустишие на санскрите.

Кали-Юга (Kali Yuga) — В индуистской космологии — последняя из четырёх эпох (юг), «железный век», эпоха тьмы, духовного упадка и раздоров, после которой наступает обновление мира.

Маха Упанишады (Maha Upanishad) — Один из древних философских текстов индуизма.

Герника (Guernica) — Монументальная картина Пабло Пикассо, ставшая символом ужасов и страданий войны.

«В истории должно быть начало, середина и конец. Но необязательно в таком порядке» — Цитата французского режиссёра и сценариста Жана-Люка Годара.

Константинополь (Constantinople) — Историческое название Стамбула до 1453 года.