10 октября 1994 года
СК, город NN
Добрый вечер, Мадам…
Я что-то стал стихи писать. Почти повторяюсь по роману. Сожалею, что фирма закрывается, в Питер Вы, конечно, не поедете. Вы для развлечения позировали в мастерской, вернее, по дружбе. На Ваши приезды стекались разношерстные таланты, если бы не маньяк Энский, я бы не пошел на чтения, заставил, представил, тем более праздники. Поймите правильно, я пренебрежительно относился к подпольным сборищам, как к пародии на литературный салон Зинаиды Волконской. Мне, как и Вам, Серебряный век ближе, чем настоящее. А настоящее, увы, без будущего. Мысли об этом нагоняют тоску, но слишком горек хлеб насущный.
О романе…
Мадам, ну какая Ася?!
Да, постоянно повторяется соблазн-соблазн-соблазн. Последний-последний-последний…
И что?!
Нет красной ручки – вымарать повторы там, где они неуместны? Оставьте название, первоначальный посыл бывает верным. «Они жили в сказке» хорошая тема, но совершенно другой роман, он у Вас получится, если уже начнете серьезно относиться к дару, несомненному дару. Стал бы я тратить время на последовательный разбор и подсказки, если бы сомневался.
Подумайте, не ленитесь!
Я профи, живу литературным трудом. Вы не напрасно опасались, что мне не найдется работы в Москве. Я знаю, что не найдется. Алименты на две семьи, писать в стол, работать кочегаром…
Сидеть у Вас на шее?
Увольте, я гусар. А гусары денег не берут (у дам). И дело даже не в том, что макароны сварили на три дня, когда вкушать свежесваренные вкуснее. Не следовало мне говорить это вслух, ведь всё равно сам пошел на рынок, взял килограмм молодой картошки – на раз покушать с молодым укропом.
Мадам,
нельзя так безалаберно относиться к своему здоровью. Смешные детские жалобы: «Попку отсидела, ножки занемели, пальчики сбила». У пишущей машинки жесткий ход, не спорю. Немножко вес наберите или подушку помягче на кресло. Зачем дома на каблуках цокать? А я даже рад, что киприотские арабы не будут глазеть на Ваши ножки. Будет работа, у Вас заботливый Ангел-хранитель, вы не сомневайтесь, и всё будет.
Мир прекрасен и щедр к Вам. Вы себя не цените, где тщеславие литератора? Пожалуй, я уже груб. Вы бесценны, Мадам, как сама жизнь наша грешная.
Читаю, перечитываю, не просто наслаждаюсь, влюбляюсь в роковую мадам, малость придурошную (смеюсь, Лючи!), самое глупое, что я верю, вопреки реплике Станиславского. Верю, ревную, бешусь за откровенность, которой не было.
Тут задался вопросом, а если бы мы не были знакомы, я стал бы читать этот черновик в редакции газеты (не сейчас, а в мирное время)? Я, обычно, даже не пролистывал дамское, открывал наугад, считывал абзац, если глаз не зацепился, шло в мусор, по которому отписывались секретари. Попробовал, но очень неудачно, сильно возбудился, вошедшую жену испугался, как призрака…
Знаете, мадам…
Лючи,
я не могу поручиться, поклясться в благоразумии. Вы не опасаетесь, что вдруг я открою дверь своим ключом, мы заживем дружно, мирно и возвышенно?
Нет?
Вы подсознательно ждете этого от меня, постоянно обескураживая своей правильностью (скучноватой чуточку). Напрасно! Иногда игривые строки вызывают невыносимую ревность, и я чувствую, что могу задушить Вас, как Отелло. Безумно и глупо, не театрально. Я пропитан Вами до глубины души, подаренной Вам, не Богу. Нельзя так сильно любить, я не сотворил кумира, но первую заповедь нарушил.
Ну, чем еще я могу объяснить свое катастрофическое положение?
Время такое, твердят вокруг.
Время разное бывало для разных лиц. Вопреки всему рожали детей в войну, в блокаду, в лагерях, после… Вопреки всему младенцы выживали, я таких знаю (друзья). Матери не считали это подвигом, радостно щебетали сказки, спасая от злобы мирской.
Вот так, вопреки всему такое может случиться, всегда помните об этом, Мадам. Простите, я завелся, зачитался. Я уже не редактор, я Вам не указ. Вот что я понял. Я мужчина, ты моя женщина, мы знали об этом и до знакомства. Всегда было так, но мир перевернулся, милая Лючи, прости меня за это. Не доглядел твой воин подвоха, гусар всё прогусарил, странник заплутал в дебрях снов. И смысла в этом нет и быть не может, только мы с тобой и великая разлука. Вот поэтому, пиши, забыв обо всём, пиши, разлюбив, пиши. Или приеду и придушу в объятьях.
Вечный твой поэт, т. В.
***
14.10.94
Мадам!
Не могу успокоиться… перечитал перед отправкой и хохочу. Отмерять объём главы (рассказа) отсиженными попками – весьма оригинально. Не количеством знаков в строчке, не количеством строк в абзаце, странице, даже не страницами, не нумерацией!
Потрясающе!
Если бы я сказал в редакции, не в этой – политизированной, а на литсовете, убил бы всех наповал, от гомерического смеха потолок бы обрушился. Но я сохраню Ваш метод в тайне. Потрясающе безалаберное отношение…
Прежде платили по пяти копеек за строчку (Достоевскому?), Чехову предложили по двенадцать-четырнадцать копеек. Особо нуждавшиеся хитрили, диалоги не ставили в подбор с кавычками, а каждую реплику начинали с новой строки.
Я это вот к чему, в романе – письма. Выкаем постоянно, но издатель поменяет большую букву на строчную. Объясняю, почему. «В» в полуторном размере от «в» – это создавало трудности при наборе (типографском), чтобы края были ровными с обеих сторон, жертвовали общепринятым правилом: Вы – единственное число, вы – множественное, что действует только в письмах. Вот посмотрите в томике Пушкина: «Я вас любил». Крайне удивитесь.
А почему большевики убрали «ять» и еще несколько букв?
Первое, меньшие затраты времени и бумаги на печать листовок, второе – жуткая безграмотность оставшихся, специалисты разбежались. Вот так поправки в грамматике и произошли.
Так вот, будьте готовы пожертвовать заглавной буквой в середине текста, хоть это крайне непривычно для глаза (в письме, но не в книге!). Вот такая лекция, жду продолжения.
Мы закатились уже в 96-ой год?
Иногда страшно знать будущее, а Вы идете напролом. Удачи! Жду продолжения и скучаю, и целую, конечно.
Вилл-Вилл-Вилл, твой Вилл.