Дед Саша был медиком по образованию, моряком по профессии и творцом по существу.
Как-то перед новым годом писала я письмо деду морозу; дед Саша подошёл, глянул мне за плечо и равнодушно сказал:
– Так нет же его.
– Что?
– Ну деда мороза нету. Не страдай дурью, пошли бабку твою снежками обстреляем.
Естественно я знала, что его нету. Да зато есть мама, такая мама, которая каждый раз притаскивала чуть подвыпившего деда Мороза и с блестящими глазами ждала, когда я прочитаю ему стишок.
Я ничего не ответила деду и отвернулась к листку. Формально оно адресовалось, конечно, деду морозу, но читала его – я знала – мама.
– Ну-ну, пиши-пиши. Придёт к тебе тридцать первого этот алкаш, будешь ему стишки читать, а он тебе пластилин за это подарит.
Он говорил о нашем соседе по лестничной клетке и дедином соседе по подъеду, стороже местного ДК, которого мама уже лет пять каждый год звала отыгрывать для меня деда мороза и которого дед Саша терпеть не мог за то, что он в молодости чуть не женился на бабе.
– Он и щас засматривается, от безысходности, наверное: какие у него ещё радости в жизни? Вот и завидует всем, не зови его к нам, зачем он тебе нужен? – спрашивал деда маму.
Мама предлагала деду быть морозом, но тот всегда отказывался, как мама потом рассказывала, со словами «нечего ребенку пудрить мозги».
– Танюше нужна сказка, – сурово отвечала ему мама.
– И всё-таки он в ДК работает, – говорила баба.
Сходство между нервно улыбающимся дедом морозом и уснувшим на лестничной площадке соседом я заметила ещё лет в пять, но мама продолжала видеть во мне маленькую девочку, а я не хотела её расстраивать и старалась быть радостной и счастливой, как могла.
В тот год накануне праздника сосед притащился к бабе под дверь пьяный, начал стучать и просить вынести ему какие-то сухарики. Дед взбесился как никогда, чуть не подрался с ним, но в итоге прогнал. Пришел к нам потом мрачный, задумчивый, хотел о чем-то с мамой поговорить, но дома была лишь я, и он просиял:
– Слушай, а ты ведь ждешь деда мороза, да?
Я грустно ответила:
– Жду.
– А знаешь, что нужно сделать, чтоб он обрадовался и… машину тебе купил?
И он открыл мне тайну: чтобы задобрить дедушку мороза на дорогие подарки, мало рассказать «какой-то позорный стишок», а нужно его ещё закормить или напоить.
– Напою я, так и быть помогу, а ты приготовишь еду – есть он любит… – Он задумался лишь на секунду, но мне этой паузы хватило, чтобы предложить свой вариант:
– Мандарины?
– Мандарины, – задумчиво повторил дед.
– Всего лишь мандарины?!
– Ну нет конечно, ты думай, дед мороз – мистическое существо; не просто мандарины, а… - Он понизил голос до шепота и наклонился чуть ближе, нарочито таинственно зыркнув по сторонам, чтобы никто не подслушал – так я и поняла, что сейчас будет ложь: – Он любит… печеные мандарины… понимаешь? И в соусе. В особенном соусе, соусе… – Он глянул по сторонам и неуверенно закончил: – Рококо.
Говорила же – лапша на уши.
– Рококо?
– Рококо.
– В курочку играете? – добродушно спросила баба, заглянув к нам из кухни. – Танюшка, ну, как говорит курочка?
После момента моего стыда (в свои почти семь кудахтать как дура) бабушка ушла проведывать сестру в больницу, а дед стал объяснять мне рецепт, рассказал, какие продукты нужно купить. Меня тогда совсем не смутило то, что он как будто выдумывал ингредиенты тут же. Конечно, было понятно, что он просто хочет отомстить соседу за ночной террор, но я свою семью всегда любила и дедушку своего во всём поддерживала. Я сбегала в магазин, купила всё, что он навыдумывал, и мы начали готовить.
Сначала закинули сырые неочищенные мандарины на противень и в духовку, и пока мандарины запекались, делали соус: положили несколько ложек мёда в глубокую тарелку, поставили в микроволновку, вымыли грецкие орешки и изюм. Когда запахло жжённым медом, достали тарелку из микроволновки, всыпали в запузырившийся жидкий мёд орехи, изюм и щедрые полпачки корицы. Когда мандарины в печке стали похожи на огромные мягкие пирожки, вытащили и их. К запаху сгоревшего мёда прибавился запах какого-то электрического фрукта.
– А так и должно быть?
– Конечно, это ж ведь особый рецепт.
Стали ножом снимать с мандаринов шкурки; мандариновые дольки прыскали соком; кухня плавилась от кислотного дождя.
И вот когда оставалось только полить на дольки мандарина этот соус с постыдным названием «рококо», пришла мама и срочно позвала деда на разговор.
– Вы клей тут варили, что ли? Запах – кошмар.
– Полей сама, потом на холод, – быстро проговорил дед, уходя, – как придет – разогрей подольше, что пар шёл, поняла?
Я кивнула и трясущимися от волнения руками стала поливать жженным соусом дольки мандарина и их белеющие под кожицей зернышки.
«Вытащить? Да хотя зачем».
К вечеру гирлянды на окнах, вывески магазинов и фонари на улицах загорелось разноцветными огоньками; людей на тротуарах стало меньше, а если кто и проходил торопливо под окнами, то неизменно с подарочными пакетами и коробками в упаковочной подарочной бумаге. Ожидание праздника охватило всех, а меня и тем более.
Дед ушел и куда-то пропал, баба готовила салат с запрещенным названием «любовница», мама с загадочной улыбкой посматривала на часы, а я пыталась выгадать момент, когда нужно будет бежать разогревать мои дольки.
– Ой а что это такое? – удивилась бабушка, открыв холодильник.
– Что там? – мама.
– На верхней полке, в тарелке тут, что-то как будто растеклось.
– Не трогайте! – крикнула я, вбежав в кухню. – Это подарок, не трогайте.
Переглянувшись, мама и баба умиленно улыбнулись и вернулись к своим делам, а я вышла в коридор ходить туда и обратно, скучая от непрекращающегося ожидания.
«И деда делся куда-то, – думала с волнением, – а пить же что-то надо дать».
Звонок в дверь – наконец-то!
– Ну что, иди открывать, к тебе ведь… – как обычно торжественно начала мама, но пришлось её перебить:
– Открой пожалуйста, мне надо срочно, я сейчас, – и на кухню.
Угощение я разогревала тщательно, до треска в микроволновке, так что медовый соус, разлитый по долькам мандаринов, шипел и пузырился как первый раз. Вид показался мне не самым привлекательным, и я на свой страх решила немножко отойти от рецепта деда и бахнула на дольки ещё и полпачки сахарной пудры. Получилось очень даже красиво: как будто маленькие сугробики на тарелке.
В комнату я ворвалась стремительно и громко, держа дымящееся угощение полотенцем на вытянутых руках.
Мне хватило одного взгляда на обиженного и встревоженного деда мороза, чтоб узнать в нём деда Сашу. Он беспомощно переводил взгляд с моего лица на дымящуюся тарелку.
Потом я узнала, что мама разговаривала с дедом, уговаривала его, чтобы он, а не сосед, был в этом году дедом морозом.
– Я же говорил, что нет. Пусть ваш худрук из ДК и переодевается.
– Да он дверь не открывает. Наверное, лежит уже.
– Так может и ну его? Большая ж уже.
– Нужно продлевать моменты детства!
Наверное, дед вспомнил, как я писала письмо деду морозу – другой причины, с чего бы он согласился, я придумать не могу:
– Ладно, щас только Таньке скажу…
– Не-не-не, тебе ещё за костюмом идти и слова учить, придешь в полдесятого.
– У тебя ж свой костюм был?
– Он у него пока. И не смотри так! Потом отдаст.
– Катюша, угости дедушку, что ты ему тут приготовила? – с застывшей улыбкой сказала мама, а баба чуть подтолкнула меня вперед.
– Я-я? – переспросила я, не сводя глаз от деда в костюме… деда.
– Заробела вся, маленькая моя, – засмеялась мама, и я вздрогнула. Да. Не подавать вида, не расстраивать маму.
– Дедушка, я тебе приготовила угощение, – сказала я, широко улыбнувшись даже дернувшимся глазом.
Дед глянул на странный инородный белый порошок, горками насыпанный на тарелке.
– Спасибо, внученька, – проговорил он изменившимся, неправдоподобно низким голосом, - спасибо, правда, но я, честно, кушать не хочу.
Я невольно хихикнула, но мама сочла мой смешок предвестником обиженных рыданий и потому с нежностью сказала:
– Дедушка хочет, хочет, Танюша, стесняется просто. – И добавила с длинной улыбкой: – Угощайся, дедушка.
Дед помедлил, но с неслышным вздохом всё-таки вынул руку из рукавицы и потянулся к тарелке; проследив мой взгляд, он тут же одернул руку, но я успела прочитать САНЯ на костяшках пальцев. Потянулся другой рукой, взял дольку и с закатившимися вдруг глазами закинул её в рот. Глаза распахнулись сразу, дед закашлял так, что потекли слезы: кажется, вдохнул сахарной пудры, и она попала не в то горло. Баба охнула и начала бить деда по спине, мама уже схватила мне за плечи, чтобы в случае чего увести в другую комнату, а дед вдруг отбросил от себя руки бабушки и с самолюбивым «оштань, штарая» принялся жевать то, что сам готовил ещё три часа назад.
По его лицу и характерному хрусту я поняла, что косточки, кажется, все-таки нужно было вытащить.
Кислый вкус мандаринов отражался в его сморщенных губах и нахмуренном лбу, сладость соуса проступала пятнами на коже, твердость грецких орехов и мягкость изюма отражались в медленном и осторожном темпе жевания.
Я ни на что и никогда не смотрела с таким страхом, как на деда Сашу в тот момент.
Смотрела и думала про себя: ну ты, Таня, и предательница. Готовили вместе, а отдувается только дед.
Мама и баба с застывшими улыбками ждали, что я начну читать стишок («Елка, елка, хороша! Что же под тобой найду? Змейку? Котика? Ежа? Попугая ль какаду?»), а я всё смотрела, смотрела, как будто если отвела бы взгляд, дед бы не выдержал и выдал бы нас маме.
«Предательница», – читала я в его взгляде.
«Да, деда, да».
Что делать? Совесть – страшная вещь, тем более, когда она есть. Поэтому взяла и съела я сама дольку.
Съела аккуратно, чтобы сахарная пудра не попала в горло, и что же? – раскаленные, как камни под солнцем косточки мандарина сразу ударили зубы, ядреный, как прокисшее молоко, сок мандарина слился с до тошноты горько-сладким корице-медовым соусом, но – странно – всё вместе это было вообще-то вкусно. Изюм как будто убаюкивал разболевшиеся от твёрдых зернышек зубы, а грецкий орех напоминал им не расслабляться.
– Ты! – только и сказала я, а дед рассмеялся.
Дверь медленно проскрипела, из прохожей послышались шаги, затем раздался неправдоподобно низкий голос:
– Ну-у, а почему никто меня не встречает? – Сосед, постояв секунду в прихожей, пошёл на свет, в зал. – А вот и… Танечка…
В тот момент его вечно вопросительное сморщенное лицо вдруг на миг разгладилось, но тут же сморщилось, скомкалось ещё больше. Поджатые губы, блестящие глаза.
– Ой. Проспал, да? – Он неловко улыбнулся, но ненужная улыбка сошла с губ быстрее, чем появилась. – Простите, что я так. Пойду.
Я перевела взгляд с одного деда мороза на другого и вскочила между ними, чтобы успеть загадать желание раньше, чем начнется скандал.
– Иди-иди, нашли тебе замену. – Помедлив, дед добавил, глянув на бабушку: – Как и тридцать лет назад.
Я с возмущением глянула на бабу, но та деда не одернула и смотрела на соседа с холодной враждебностью. Мама начала перевешивать игрушки на ёлке.
Сосед сконфуженно опустил глаза, неловко улыбнулся, подрагивавшими руками поправил ворот дедморозного халата и поплёлся обратно к двери.