Суровый пес Вулкан радостно приветствовал хозяина и осекся. В первый раз Сан-Саныч увидел, что сторожевая овчарка подползает на брюхе, вытягивая лапу вперед, скребет землю, желая познакомиться. Маруся замерла у калитки. Сан-Саныч закрыл ворота, спросил Вулкана, что тот делает.
- Ув-ф, – бухнул пес, виляя хвостом.
- Что значит «уфф!», кто так службу несет? – Поразился он.
- Сан-Саныч, пожалуйста, я не дружу с собаками. Не шутите. Пусть только не прыгает, не лижется. У меня аллергия на псину.
- Ну, и псина. Верно. Вулкан, иди, поздоровайся, только тихо. Свои. Это Маруся, друг. Она дома. Свой, слышишь, Вулкан?
Вулкан бочком, заглядывая ей в глаза, подошел смирно, лизнув руку, лег, голову положив на туфельки.
- Молодец, мальчик, свободен. Гуляй, где кошки?
Вулкан недовольно плелся за ними и улегся у плетеного кресла-качалки, на террасе, ревниво отслеживая передвижения хозяина. Маруся курила, но так и не погладила собаку, ибо котов она понимала, а собаке надо много места в квартире. Кофе со льдом и коньяком в тени, с видом на сосны, было приятным продолжением знакомства.
«Белый орел» пел об упоительных вечерах в России весьма кстати – на закате жаркого дня. Сан-Саныч хлопотал над мясом на углях, поливая вином, проливал, заглядываясь на гостью, удивляясь на Вулкана, который не прибежал за косточкой. Маруся не настаивала на отъезде, у Сан-Саныча был хороший предлог не отпускать ее. Кроме отдельной спальни и этажа, была еще гитара и соблазнительный репертуар. Иногда нужная песня может излечить раненную душу. – «Просто Вы дверь перепутали, улицу, город и… век», – приметил когда-то Булат Окуджава. Другого объяснения Сан-Саныч не нашел. И какое право он имеет искать причины ее легкомыслия, если она хочет помолчать. «Стоп, парень. А ты ревнуешь. Пока чужую жену, что уж вовсе неприлично. Будь тактичен, кобель». – Остановил он свои размышления.
За ужином он балагурил о себе, подтверждая слова фотографиями и даже дипломами. Он неоднократно делал ударения на том, что абсолютно свободен, убедившись по записке старшего по дому, что дети уехали до выходных, что позвонят, может быть.
- Дети почти выросли. Предки не встревают в личную жизнь. Пятый десяток – самое время быть просто счастливым, – все только начинается.
Сан-Саныч пил вино, она предпочитала к мясу – коньяк, но бокал почти не тронут. Он смешил ее, отвлекая от мысли о внезапном отъезде. Он был старше и понимал, что эта женщина непредсказуемая. Будущее, которое до двенадцати дня было расписанным по дням и часам на долгие годы, дало осечку. Она не контролировала нежданный поворот судьбы, но не ведала о гитаре и о его планах. Он уже все решил в одну минуту, но испуганно предположил, что у роковых женщин есть свои способы защиты от ненужных посягательств мужчин. Но стремление оных неистребимо. Об этом тоже надо помнить. Было бы желание, а способ соблазнить подвернется сам собою. Как женщина выбирает нужные посягательства? Умом? Инстинктом? Необходимостью мужа в хозяйстве? Говорят, что сердцем. Как возникает волшебное притяжение, короткое замыкание или вспышка чувств, рождающие любовь. Вот она уже перестала отмалчиваться. Он укутал ее пледом, но не позволил руке и губам задержаться у волос, у тонкой щиколотки, отметив вслух крутизну подъема и вновь примерив ее ступню к своей ладони, заявил, что уже не ошибется в размере, покупая ей обувь.
Она не поглядывала на часы. У нее их просто не было. От комаров и мошек, летевших на огонь свечей, не было покоя. Сан-Саныч боялся нарушить идиллию вечера, предложив перейти в гостиную. Маруся еще не заходила в дом. Он принес ей тапочки и рискнул, предварительно убрав ее туфли и сумочку в укромном месте прихожей. Она сладко потянулась и вошла в дом. Вновь выбрала кресло у камина, подтянула под ноги пуфик, закуталась в плед, не сняв пиджак делового костюма. Сан-Саныч забалтывал гостью, ей было привычно в комфортной обстановке.
Он тоже увлекался психологией, не меньше философии. Мечтая о земных утехах, не следует спешить, дабы не спугнуть своей мечты. От бешенного натиска в машине до последнего передвижения, казалось, прошла целая вечность совмещения биографических вех. Судьба-злодейка шутила с ними, водя их за нос в поисках друг друга. Жили рядом. Учились рядом, бродили по одним и тем же закоулкам, доставали билеты на одни и те же концерты, фильмы. Страна, город, район, даже улицы… Зверь, а не город, сожравший их молодость и мечты.
Она коллекционировала браки, убегала от себя по чужим странам и вновь возвращалась к разбитому корыту первого разочарования. Он плодил детей и считал, что это самое важное для мужика. Странно? Почему так, если вот его любимая, заблудившаяся в поисках себя? Могла быть иная участь. Сан-Саныч был почти счастлив. Страх разлуки беспросветной покинул его. Он ждал ее полного изнеможения, желания прилечь и прочего благоприятного стечения обстоятельств. Маруся смеялась, делала умные заключения, но некоторые словечки он не смог раскусить.
- Это на латыни, – хохотала она. – Вам нет нужды знать все.
- А тебе, Марусечка? – Спросил он вдруг осипшим голосом. Нежданно на «ты».
- Меня учили лечить. Я что-то еще помню из прежней… советской жизни. Психиатр.
- Доктор-доктор, я псих?
- Несомненно, сударь.
- Ты вылечишь меня, Марусечка?
- Почему вдруг на «ты»? – Опомнившись, сменила тон Маруся. – Я… Даже не мечтайте переходить границы дозволенного. Это печально заканчивается.
- Чем, ненаглядная моя? – Сан-Саныч решил ей напомнить ей дневную атаку, когда «ты-вы» не имели никакого значения, они забыли даже поприветствовать друг друга. Кстати…
- Это заканчивается всегда одним… или другим. - Он наступал, поднося бокалы к креслу на коленях. - Чем, милая моя? Тем или этим? Ничего нового человек не придумал. Все заканчивается естественным образом.
- Разводом или …
- Конечно, пани, но я еще не делал предложения. Ты безошибочно чувствуешь тех, кто непременно сделает его. Так чем еще может закончиться роман, кроме как рождением позднего ребенка?
Взгляд холодный, как пронзительный крик, обжег его как пощечина. Боль сверкнула в глазах, заставила замолчать. Обычно приятная вальяжность наткнулась на препятствие. Более непонятной, неуловимой паузы и неловкости он не испытывал. Откровения заводят в непроходимые дебри человеческих недомолвок. Хаос души, обломки душ. Невыносимая грусть, как звякнувшее в тишине, стекло напомнило об осени и тоске прожитых без нее лет.
- Ты тоже боишься влюбиться? Как меня это радует. Я буду терпелив.
- Нет. Мне лучше уехать. Ты забываешься. Переходишь границу личной свободы.
- Я рад забыться. Рад. Ибо устал, устал смертельно. Я уже ничего не боюсь.
- Это не так.
- Что именно?
- Ты боишься.
- Кого? Вас, пани, я не боюсь. Я слишком долго не знал, что вы есть. Даже не мечтал. Не мечтал ни о чем. Я не боюсь любить, любить вас, мадам. Можете молиться об отсрочке, но это судьба.
- Ты боишься, мальчик. Боишься потерять меня. И совсем неважно, когда это произойдет. Ты пил, чтобы я не могла уехать сегодня. Я же разумная кукла. Ты на это рассчитывал. Я права. И у меня есть право выбора. Мы скоро поедем.
- Не скоро. Темно. Лес. Машина чужая, дорога ухабистая. Не пойдет. Здесь я принимаю решения. А сейчас! Коронный номер. С выходом из-за печки!
Сан-Саныч вернулся с гитарой, но ее уже не было. Он вскрикнул, тут же зажав рот рукой. Ему стало дурно. Старый дурак! Сигнализация не сработала. Ворота на ключе. Ключи в кармане. Она в ванной, большая умная девочка. Она вышла в его фланелевой рубашке. Ей по колено, спросила о зубной щетке в своей сумке, о своей комнате. Он показал. Она усмехнулась. Она умела принимать решения. Она знала о том, как сильно он был напуган минуту назад.
- Я бы чмокнула вас в плешку, но уж мне не дотянуться. Совсем большой мальчик. Так говорит мама?
- А так делает Заратустра. - Он встал на колени, уперся подбородком в гитару.- Целуйте обещанное, или буду стоять, пока все зубы не выпадут.
- Псих, – она чмокнула его и скрылась.
Сан-Саныч лег на шкуру у камина и запел, подстраивая забытую гитару. Она не спешила. Он забылся и пел душой, не заметив, что Маруся вернулась. Она закуталась в плед, забралась с ногами в кресло и заслушалась, покачиваясь в такт грустным мелодиям, когда-то петыми ей ночи напролет одним из мужей. Заниматься арифметикой было недосуг. Окуджава умеет лечить обожженные души. Простые, ласковые слова, которых так не хватает в будничной жизни, примиряли ее именно с обыденностью, грубой правдой безысходности, которую не всегда следовало принимать и смириться.
Как быстро пролетела молодость, иссякли силы, а некоторые ушли в небытие. Как мало было тихих будней. Встреча, стихийное наваждение страсти, грозила очередным браком. Пугала не близость, а разочарование. Очередной хомут, который года через три начнет ее душить, торжественно и медленно. Зачем повторяться? Развод еще не оформлен, проблемы не решены. Следовало уехать после ужина. Все прохохотала, даже нет ключей, чтобы тихо уехать. Дура. Псих плюс идиотка. Хорошая парочка. Нет уж. Двое сумасшедших в одной квартире – слишком много. Хотя, в этом домике терпимо.
Сан-Саныч пел и наблюдал за Марусей. Она курила, покачиваясь в кресле, слушала, витая мысленно над будущим. Глаза блестели. В полумраке залы она была в своей стихии, на своем месте – в этом кресле, под этим пледом. И уже казалось нелепым, что прежде она не жила здесь. Она уже дома, он почувствовал это и успокоился. Дамы любят соблюдать этикет и в этом им лучше не перечить. Это тонкая игра такая: кошки-мышки. Будет так – как будет. Если она уедет утром, то уже станет избегать сближения, откровений. Но кто же ее отпустит?! Он знал, что не сможет выпустить ее. Он усмехнулся себе: псих. Собственными руками выпустить синюю птицу удачи? Тем более – псих. Слабые убегают, сильные догоняют и – что? Съедают? Логика – страшная игра.
Маруся давно уже не курила. Она задремала, голова клонилась. Он подошел, подставил ладонь. Дурманящий аромат кожи, завитки щекотят запястье, спокойствие спящей – все сводит с ума. Они и сами не могли понять и вспомнить – как они очнулись… Ибо они не очнулись, не могли очнуться, стряхнуть друг друга и наваждение.
- И прилепится муж к жене своей…
Ей казалось, что она не прирастает к нему, а прорастает в него каждой кровиночкой поцелуев, каждой клеточкой измученной души. С ней случилась истерика, приснилось вдруг, что все лишь сон и внезапно оборвется. Сан-Саныч задремал, спутанный объятиями успокоившейся Маруси, его рука не выпускала и не могла выбраться, не потревожив ее гривы. В кошмаре он громко закричал, больно сжав ее плечо. Разбудил. Сонный голос ничего не мог понять, сокрушенный голос его ничего не мог объяснить.
- Спи, моя девочка, мне приснилось, что мы поссорились, прости… Прости. Я напугал тебя.
Но яркий день окончательно разбудил ее. Объяснить себе свое поведение она не смогла, приняла случившееся – как данность. Лучше разум оставить на потом. Все на потом. Если оно наступит – потом. Двое безумных влюбленных не бродили сосновым лесом, собака питалась чем придется и когда сами хозяева проголодаются. Они даже не одевались. Весь мир был чужим и лишним – третьим лишним. Его родители приехали за грибами и уехали. Она вышла на террасу поздороваться и тут же ушла. Он почти силой развернул их и отправил домой. Седьмого? Пятого? Восьмого? Они хотели бы исчезнуть из этого докучливого мира. Но в воскресенье под вечер приехали его сыновья, и вечер не заладился. Своего сына она по телефону озадачила, сказав, что влюбилась.
- Ну и шуточки у стариков, – решили дети вслух.
Это задело влюбленных, которым дети отказывали в праве на личную жизнь, которая молодежи еще только предстояла, а «предкам» уже не следовало даже пытаться. Дети не оставляли их наедине. Ехидничали по телефону и бесцеремонно в глаза. Ночное бдение за игрой в карты для нее было утомительным. Они всю ночь не могли уснуть. Маруся нервничала, Сан-Саныч обещал найти разумные способы обуздать агрессию детей. На рассвете ей было дурно. Они забылись мучительным сном.
Проснувшись, Сан-Саныч узнал от старшего, что она уехала утренней электричкой, что он сопроводил, дабы убедиться, что она не вернется, заблудившись. Звонил ее сын, тоже искал. И Сан-Саныч искал ее всю следующую неделю. Она позвонила на сотовый. Он был за рулем. Она перезвонила ему через час – на московскую квартиру неизвестно откуда. Номер не определился. Он сорвался на крик, упреки, ревность. Она исчезла. Конечно, Игнат знал, где ей должно быть. Вряд ли он сказал ему правду. Сан-Саныч толком не понял ее проблем, не успел вникнуть, понадеявшись, что любовь поглотит все проблемы. Она перезвонила ему через месяц из Праги. На его ревность сухо заметила, что она ему не венчанная жена и не собирается терпеть сцены ревности.
- Все! – Взорвался он.
- Ну, если все, пусть будет все… И даже воскресенье.
Он ревновал ее ко всей прошлой жизни. Сан-Саныч понял ее правильно. Вероятно, она разводится. Там ее дом, вещи, муж. Последнее слово бесило. Но он был. И был раньше, чем они познакомились.
- Псих! Точно, псих.
Она сама позвонила и получила нелепые упреки в неверности. Грубость детей и его глупость. Дети эгоисты по природе и родители воспринимаются собственностью в вечном их распоряжении.
- Все!
Что, все-то? Теперь уже ничего и никогда. Попробуй, найди ее на земном шарике, если она уже того не хочет, – бормотал себе Сан-Саныч, мучаясь бессонницей.