«Милая, ты услышь меня», – голосил Васенька. Но милая меланхолично мыла посуду, не торопясь к запотевшей бутылке. Нежданное приглашение – открыть дачный сезон никак не находило разумного объяснения вдруг вспыхнувшей пассионарности. Ее покоробило его неуважение к ее планам на майские дни. Но место оказалось шикарным, и в душе всегда теплится надежда, что, возможно, в этот раз все встанет на свои места, определится раз и навсегда.
Ей необходима встреча, где нет места упрекам и недомолвкам, обоюдным смутным подозрениям. Уехав от суеты, впервые за все годы, сняв дачу на лето, они могли надеяться на праздник, который заслужили, измучив друг друга ревностью, уходами с громкими проклятьями вслед, хлопаньем дверью, изнурительными бессонницами, ночными звонками с угрозами, письмами и сценами при новой встрече.
Еще два года назад они сходили с ума, ни дня не могли прожить друг без друга. Ни один их день – никогда не был ни спокойным, ни стабильным, пока она – вдруг – вновь вышла замуж за первого мужа, якобы для покупки квартиры… Тогда жизнь стала еще невыносимей. Она стала замужней, имеющей его – любовником, что для него означало явную ложь. Если она врет мужу, то почему она должна щадить его – мальчика для постели?!
Он был свободен, она тоже. 30 августа собирались ехать в Калугу – к его бабушке. Вместе с мамочкой они решили, что он представит свою любимую родне, а затем они поженятся. Почему бы и нет?.. Но загадочная лгунья сослалась на то, что папа привез ребенка, которому надо в школу – во второй или третий класс. Началась ерунда, как и в первый год. К девяти вечера она исчезала, укладывать сынулю баиньки, а если дежурила по городу, то ночью могла заскочить на часок-другой и вновь исчезнуть…
Болезненная острота чувств прошла. Она развелась, но делить квартиру с перво-вторым мужем не стала. Получалось, что она бездомна, но упрямо отказывалась перебираться со своим барахлом в его комнатушку, словно бы для ее мальчонки не нашлось раскладушки. Он грозился, что на место в его постели есть стадо покладистых девушек, без хвостов и отягчающих жизнь родственников.
Эйфория любовных утех прошла вместе с депрессией. Внешние обстоятельства, заботы, не оставили сил на размышления. Она избавилась от привязанности к нему. Сама себе удивилась, что пользуется троллейбусом заезженного маршрута, без напряженного ожидания – столкнуться с ним лоб – в лоб. Она бросила его, уехала, вышла замуж. Ей передавали, что он надсадно ищет ее, но вовсе не одинок.
А сейчас она, действительно, бездомна и привычно неотразима, словно в первый день в чужом городе, словно всему суждено повторяться с неистовой силой. И, кажется, ничего-то не меняется, лишь слегка время приукрасит забывчивостью окружающий интерьер.
Двенадцать лет назад будущий муж увидел ее – в скверике на Красной Пресне. Первый день в Москве, лихой вираж в судьбе. Она зачиталась стихами, чтобы принять правильное решение. Судьбу можно не заметить, но уйти от нее невозможно. Друзья уже выпили портвейн, прошло два часа, а юная русалочка была слишком увлечена чтением. Они поспорили – кому она достанется. Суженый поймал голубя и вручил ей, преклонив колено. Друг ретировался, они познакомились. Ее наивности не было названия. Слово – провинциалка никак ее не касалось. Она не была странной, но просто сбежала от строгих родителей.
Улетайкин шуткой отвратил ее от актерства, она не стала бы спать ради главной роли с кем надо… Она закончила медицинский, без академического отпуска родила и выкормила грудью сына. Он был и мамой и папой не только для Игнатки, но и для двадцатилетней мамочки. Пять лет идеального – в ее представлении – супружества стоили огромных усилий и волевого противостояния родным. Она осталась идеалисткой, а он был старше не только годами, но и на всю ее взбалмошную жизнь. После он винил себя, что вдруг не сдержался, передав ей, что о ней все думают, что ивановская принцесса вышла за «московскую пьянь и рвань только из-за квартиры и прописки», а сама… Тогда она еще не знала, что можно весело гулять в 23 года и не знать забот. Она ушла от них, семь месяцев они не видели ребенка.
Что такое домострой единоличников Улетайкин рискнул проверить собственной шкурой. Это было опасно и поздно. Мать послала его мириться с женой «в деревню», снабдив сгущенкой, маслом, колбасой. Кулацкий дом в частном секторе центра областного города был обнесен каменной оградой и садом. Под кустами цветущей сирени на скамеечке скучал гитарист, оказавшийся ее поклонником и тезкой Улетайкина.
- Неприступная крепость, – пояснил тезка. – А вечерами приходит мой соперник – под окна палисадника. Дрался я с этим десятиклассником, бросил институт, ушел в армию, вернулся, а ее сослали в Москву, перекрасили, остригли, сменили даже имя. Я был однокурсником ее старшего брата, с 16-ти лет звал ее замуж. Ее не выпустят, верняк.
Женёк теребил гитару, в саду смеялся Арлекино голосом Аллы Пугачевой.
- Они не куркули, не кулаки, а хуже…
Вообще-то Улетайкин нехило зарабатывал, будучи телемастером, но разве угонишься за тестем, намеренно поощрявшим беспредельное мотовство супруги, так и не подавшей на алименты. На повторные звонки вышел поджарый седовласый тесть с правильными чертами лица английского лорда. Он был изысканно вежлив и молчалив в гостях – в Москве. На требовательную просьбу позвать жену, он вернулся с поленьями и метнул для начала в Женька, который привычно ловко увернулся, а затем и в зятя-неудачника. Супруга была смуглой – в папочку. Тёща - огневласая ведьма заявила непреклонным тоном, что он не испрашивал родительского благословения, пусть теперь не ищет примирения, а по сему – дочка – уже отрезанный ломоть – для него.
- Господа должны уйти.
- Это частная собственность, господа, – подтвердил загорелый тесть, помахивающий топориком.
Они отошли, топорик вонзился в ствол березы. Дед не промахнулся. Он поддался на шантаж – дал ей развод, запил, ничуть не сомневаясь, что предки подберут ей – уже подходящую партеечку для брака.
Она едва не вышла замуж за офицера, попавшего под внезапный призыв уже после окончания престижного ВУЗа. Бывшая ждала его из армии почти год, они стояли в очереди на кооперативную квартиру, куда она так и не въехала, ибо встретила настоящего подонка, расстроившего помолвку, одобренную предками.
Она научилась сама справляться с ребенком, учебой на курсах повышения квалификации, работой. Улетайкин видел, что она влюблена по уши, но это не повод – развенчать и не жалеть желанную женку родную – мамочку единственного сына. Они купили свои 33 квадратных метра по суровому настоянию тестя, но, оказалось, поздненько восстанавливать брак не только на бумаге. Игнат ничуть не страдал, ибо тесть приручил всех вести себя достойно. При этом претензии в адрес дочери могли закончиться плачевно для доброжелателя.
Частенько она приезжала в ночные дежурства пьяненькая и в слезах. Улетайкин смывал ее растекшуюся косметику, поил чайком, прикармливал, искренне причитая о том, что какая-то сволочь обидела его девочку. Он умел рассмешить, заставить плюнуть на недостойного придурка. Улетайкин, конечно, выпивал, но в доброте и терпеливости ему отказать нельзя. Все ее истерики происходили на его глазах, на его подушке. А утром она была ласковой мамулей, он – папулей. Это было их делом, их тайной, их образом примерного сожительства. Сделав халтуру, придя под хмельком, он исправно готовил ужин и уроки с сыном, ожидая ее возвращения с дежурства. Друзья и клиенты обрывали телефон, приходили без звонка, позволяя в адрес его распрекрасной супружницы отпускать шуточки. Он мог посмеяться с ними и мягко отказать в починке телевизора или радиолы.
- Некогда. Моя жена – такая пьянь! Как ни приду домой, – все на ней черти пляшут, – отшучивался он.
Иногда он просил быть осмотрительней, не попадаться на язычок окружающим. На что она замыкалась в себе. Благо тесть и теща поочередно навещали внучка почти каждый месяц, а своих родителей она никогда не расстраивала. В их присутствии она даже не курила – из уважения к ним. Она им не врала, но и они ни о чем таком и не спрашивали.
- Пшел вон, болван! – Фраза из фильма «Анна на шее» звучала лаской из ее уст и очень возбуждала Улетайкина.
Предки всю плешь проели ему, за привольное житье змеюки-снохи. Она расцвела, но понять не удосужилась, что «врет не тот – кто врет, а тот – кому не верят». Известная поговорка. Улетайкин был мудрее своего рабоче-технического окружения. Он всячески развенчивал достоинства проходимца, но женушка хранила тому верность. А чтобы избежать кривотолков, она развелась с ним во второй раз. Уговорить не удалось. Она так решила по законам чести. Квартиру решено было не делить – никогда. Это он – Улетайкин сосватал ее в морганатический брак с Янеком, сговорившись со Зденкой, женой Яро, который часто бывал у них в доме. Он привозил ему детали и шмотье для баб и детей. Телевизоры в то время ломались и в дипкорпусах. Замуж повторно Улетайкина вышла от бездомности, усталости от больных и с согласия родителей, и вновь сбежала.
Она уверена, что излечилась от своей страсти. Она начнет еще одну новую жизнь, сразу после праздников. Зачем загружать голову размышлениями. Никто за это не заплатит. Восторг. Предательство. Все перепуталось, переплелось. О чем ныне говорить? Свободный вечер исключает потрясения. Слишком хорош. Он позвонил. Прекрасно! Не лучше ли забыться и поддерживать лукавую игру бывшего любовника. Лучше расслабиться, переспать и забыть. Модное ныне словечко – вместо отдаться. Его единственное преимущество, что он – единственный не был ей женихом или мужем. Но она бросила его. Возможно, чтобы вдруг не оказаться под его неблагозвучной фамилией. Что сказать ему, на призывные завывания под старинные романсы? Она не ждала его звонка больше года, оправилась от удара, уехав из СССР и вернувшись в Россию. Она отдышалась в третьем браке от потрясений. Улетайкин добродушно обращается к ней:
- Леди брачная аферистка.
- А что делать? Всем сейчас трудно, – отшучивается она на его предложение в третий раз зажить вместе припеваючи.
Он обещал создать ей условия, бросить пьянки и веселых, впрочем, процветающих именитых приятелей. Она верила ему, порою, больше, чем себе. Так бы все и было, но… у них уже все было и прошло. Она не привыкла обманывать, дурачить, а особенно благоверного. Она имела в виду только Улетайкина. Она держала в уме этот беспроигрышный вариант и не торопила событий, надеясь на чудо и милость родителей, покрывающих ее несметные траты...
«Пой, ласточка, пой…» – О любви, о верности, спой. Я, уходя, забуду все. Я знаю твои игры. Но в отместку я тебя переиграю. Трудное искусство – не обнаружить игры. Любовнику не следует знать, что она ныне под старинной дворянской фамилией с двумя паспортами – прежним советским и нынешним, и ждут ее хлопоты – перевода на русский. Она уже не спешит – никуда. Все перегорело и уже не больно. «Милый Вася, я гуляла по Парижу»… А срок хранения любви три года, а далее следует определяться – находить новую ступень – новый этап отношений. Зачем же он звонил? Повод, ладно, похвастаться. Причина? Нет, он этого не скажет, солжет. Скользкая, расчетливая – акула. Просто страсть и физиология не смеет управлять человеком думающим. Если я думаю, то уже не люблю. Закономерно, милый? Я анализирую ситуацию, возникшую меж двух разнополых индивидов на почве сексуального притяжения. Вернется ли чудо? Что мы сделали для этого, как повели себя? Не помню. Ничего.
Отвратительно хлопнула пробка, прервав размышления Васькиной возлюбленной. Она взяла что-то из холодильника, вышла на терраску. Он торжественно наполнял коньячные бокалы шампанским, всем своим видом показывая – как он рад встрече долгожданной.
- За что пьем? – безразлично поинтересовалась она, закуривая.
- За сына!
Она в недоумении пожала плечами.
- Что тебе до моего сына? Что ты знаешь об Игнате? Или… Вот дурак! Чтобы я – тебе родила сына?!
Васенька рассмеялся, любуясь долгожданной и желанной женщиной, ехидной и капризной, как и все их племя.
- Кого любишь – с тем Бог детей не дает. У меня родился сын, наследник. Васюткой назвал. Ты должна порадоваться за меня, ведь ты-то ради сына всегда меня бросала.
Он пространно украсил положение своих дел, обосновав молчание своей занятостью.
- Поздравляю… Только зачем ты снял эту шикарную дачу, если тебе недосуг отдыхать здесь с той, с кем хочется век и более не разлучаться?
- Во-первых… У Лели капитальный ремонт, она с детьми переехала ко мне, там тесно, ты знаешь. Надо быть порядочным человеком, это, во-вторых. У нее нет горячей воды, газа, отопления да еще коммуналка. И еще, я зарегистрировал сына – подтвердил отцовство.
- А дочь?! И почему ты не женишься на матери своих детей? Она ведь все равно рожает, и будет рожать. Не сомневайся, умная девочка. А порядочным надо оставаться в любой ситуации.
- Я не сомневаюсь… Дочь, конечно, от меня. Отчество… вымышленное, естественно. Лелька тогда подумала о моей репутации. Надо заняться, признать Стаськино отцовство.
- Знаешь, милый, чье у твоей дочери отчество?
- Чье?!
- Отчество запасного варианта – дурачка, который взял бы ее замуж, если с тобою будет полный облом, и окрутить не удастся.
- Со мною – облом. Но она не выскочила замуж, как ты! С перепугу какого-то…
- Не с перепугу, милый. Квартиру надо было купить – для сына, наследника. Должно же быть и у меня прибежище. А ты не будь наивным кобелем и вспомни, почему ты начал ей помогать.
- Почему?
- Я тебе мозги промыла – на прощание.
- Ну, вот! Начинается. Упреки, подозрения. Ты же знаешь…
- Знаю, как ты меня любишь. Знаю, что так скучаешь, что звонишь раз в год. Ты как спишь: в смирительной рубахе или по расписанию, или с кем придется – кто подвернется мимоходом?! Давай, закати сцену ревности… уже пора. Полночь.
- Дура! Они мизинца твоего не стоят. С кем ты сравниваешь, себя унижая? Ты восторг, праздник души. К кому ты ревнуешь? К этим дурочкам малолетним или к толстой курице – домохозяйке. «Ко-ко-ко» над цыплятами. О чем мне с ними говорить?! Подумай!
- А я как раз не о беседах речь веду. Я о постели… Я бы приняла твой образ жизни – блудливый – лет через пятнадцать безмятежного брака, когда поздно делить нажитое имущество, детей, друзей, родню, – все слишком дорого. Тогда бы я могла быть умной женщиной, примириться ради… чего-то. Я сама нашла бы оправдания твоим проступкам и неверности.
- Мы никогда не были женаты. И правильно.
- Очень правильно. Я бы сразу удавила тебя.
- Я тоже.
- Ты хочешь всегда быть моим любовником, демонстрировать и порочить меня на весь свет. Даже сын знает – кто ты! Я уже не говорю о мужьях!
- Какие это мужья?! Улетайкин один!
- Спрашивается, ч т о ты хочешь из-под меня?! Зачем звонишь моему благоверному, сыну? Зачем ты требуешь верности от чужой жены? Ты разбил мою помолвку с достойным человеком, которого я ждала почти год из армии. Ты развел повторный брак с Улетайкиным. Ты вынудил, вытребовал у меня эту встречу, а я приехала только на месяц, чтобы забрать сына, или хотя бы – на каникулы в Европу. Ты разрушаешь мою стабильность, чтобы обрадовать тем, что курица продолжает тебе рожать… Ты неисправимо подлый человек. Я правильно поступила, что ушла, узнав, что у тебя родилась Стася. Я, твоя любовница, признала сразу права твоей дочери, а ты, кобель, по сей день репу чешешь. Ты как был «Васенькой», так им и остался. Масенький мальчик, обиженный на всех уверенных женщин, похожих на твою мамочку. Послушай, милый, а что еще делать семнадцатилетней девчушке, когда парень слинял, да еще в деревушке?
- Его посадили, ты знаешь.
- Знаю. Он не имел права даже просто помереть, имея такую красотку беременной. Она тебя не в детдом отправила, а свекровке отдала, чтобы выучиться, начать жить без клейма «гулящей» на лбу. Ты сын своего отца.
- А ты такая же стервь. Нет, ты не курица – не Лелька. Ты бы мне подбросила под дверь нашего младенца, чтобы не лишиться личной свободы, эмансипэ! Кошка блудливая. Вас драть надо и бросать на произвол судьбы. Выкарабкаетесь! Да, я тебе благодарен за Лельку, она добрая и, действительно, родив Стаську – голодала. Родители загрызли. Сестра только ее поддерживала. Кормила. Я благодарен за урок, за то, что ты почти заставила пойти к ней, дать ей твои несчастные 50 рублей. Лелька – дуреха, но любит искренне, бесхитростно, ничего уже не требуя и, в конце концов, получая необходимый прожиточный кусок. Она знает тебя и весьма благодарна.
- Завидует и боится моего возвращения. Все твои шлюхи этого боятся.
- А ты злая, жестокая. Ты никогда не умела любить. Вспышка. Пассия моя! Поэтому я и не звонил больше года. Прости, любимая. Редковаты стали наши озарения. Ты от своих психов и сама стала чокнутой. Тебе бы отдохнуть, расслабиться. Давай-таки, выпьем за Васютку. Ты уже вся искурилась. Кому еще можно все высказать? Мы – это мы. Пошли все хто куда! Ну-ну… поздравь меня, милая. Разве нам было плохо, скучно? И сейчас?
- И сейчас хорошо. Особенно мне. Я рада, что ты уже не юлишь. Прежде именно это бесило. Со мною можно и надо говорить, ибо я психоаналитик со стажем. Сколько постороннего всплывает. Давай, милый, пить-гулять. Впереди свобода. Это такая редкость. Спой что-нибудь для души.
- Разлука, ты разлука… Чужая сторона…
Васенька запел без гитары, зажмуриваясь от щемящей жалости несбыточной мечты. Два года назад она собиралась в отпуск. Приглашение, паспорт и виза были готовы. На работе отпускали. Ни одного часа она не задерживалась в Москве, четко расписывая свободные дни. Сдавала дежурство и на самолет или в поезд. В этот раз дата вылета повисла в неизвестности. Васенька хлопотал о билетах через знакомых. Она удрала пораньше, узнать – удалось или нет. Дом был пуст, под телефоном исчерканный лист. Она прозвонила наугад несколько номеров. Не туда… Ждать милого с билетами не было сил. Она внимательно изучала записи его почерком, дергалась, снимала и беспомощно опускала трубку. Все не то. Надо было заехать к себе, собраться, отдежурить ночь, заехать за сумкой и сыном, и в самолет. Приглашение на тридцать дней: прощай, Москва! 16 июня миновало неприметно, поэтому дата с припиской в 40 недель и подсчеты были неуместны.
Тут позвонил Васенька, сообщил, время рейса, она заспешила по делам. Ночь выдалась спокойной. Ее подбросили домой – перекусить. В подъезде, у почтовых ящиков кто-то обхватил ее за плечи, угрожающе хрипя. В ее голове это никак не могло уложиться, слишком она была занята дорожными мыслями, чтобы испугаться.
- А в чем, собственно, дело?
Спросила она дежурным голосом. Паскудный щенок ослабил хватку, она увидела его глаза и усмехнулась, сходу поставив клеймо диагноза.
- Очень хочется, – сопел юный маньяк.
- Мне тоже, – рявкнула она, вызвав лифт.
Парень опешил от удачи. Она улыбнулась. Он тоже осклабился слюнявым ртом. Дверь раскрылась, она вступила в лифт – спиной, безошибочно ткнув зонтом в солнечное сплетение. В спешке ошиблась этажом, но она уже тихо вошла в квартиру, когда поднялся преследователь и пнул чужие двери. После ограбления наркоманами на вызове, вырвавшими у нее чемоданчик с лекарствами, она сама отработала этот жест, но сегодня было ошибкой не осмотреться в холле, повернуться спиной.
Улетайкин и сын не проснулись, с кухни огнем зажигалки она просигналила водителю: дома, жду звонка. Прилегла на кухонный диванчик с телефоном в обнимку. Она очень притомилась, но непрошеная картинка с записью всплыла в памяти сама собой. 40 недель это срок вынашивания плода. Она вспомнила эксцессы прошлой осени. Ссоры без причины, каждый день сцены ревности, отъезды среди ночи. Сомнений не оставалось. Васеньку следует поздравить. Сон пропал. Она поставила чайник, включила ночник, закурила, набрала номер.
- Привет. Сколько денег истратил? Лекции утром, где искать документы? Спасибо, радость моя. Скажи, с кем тебя поздравить?
- То есть? – подавился дымом Васенька.
Он редко спал в ее дежурства, ждал или бомбил на своем жигуленке.
- С кем поздравить, милый? Дочь или сын?
- Начинается…
- Я все знаю, милый.
- Она звонила?
- Она – это кто?
Он бросил трубку. Она ядовито усмехнулась.
Тогда они жили семьей, она тащила полторы ставки дежурного психиатра по городу, чтобы он мог спокойно учиться на дневном отделении, а ей спать и есть было некогда. Ночь-день-ночь по 12 часов, один выходной, скользящий график. Она рвалась на два дома, старалась все успеть. Трудно подозревать в корысти иль неверности, но ребенок-то родился. Все ее коллеги и поклонники давно преподавали, защищали докторские диссертации, а она только и успела обрести специализацию. Конечно, он очень умен. Не так-то просто в 27 лет из слесарей ЖЭКа, пусть и с рабфака, поступить в МГУ. Он скрывал свой первый курс. Случайно, от его юных друзей она узнала, что он ничего не преподает, а такой же студент. Он пояснил неловко, что конуру себе зарабатывал и только сейчас может себе позволить роскошь – учиться, в отличие от нее, получившей все шансы через брак и ребенка.
«Голый Васер» – обозначила кадра приятельница – Черная Зося, другая напарница –блондинка дала ему прозвище «Васенька», что в их кругу означало – больной, жалостный. Эти иносказательные выражения медицинского круга. Например, «аbs» означает разное, в зависимости от тона доктора, сказавшего это медсестре. «Своя» поймет, не надо лечить – «аlless» или чисты анализы, или «аbs» – нечего вкатить, забыли на станции.
Васеньку можно было пожалеть. Десятилетку окончил на Кавказе. Мамочка стянула все, вывезла мебель и хрусталь, объявив сыночке, что это «приемное мурло», а родной папаша – в российской глубинке. Ребенок вернулся из армии, а предки разбежались, отец пьет, мать на Северах – за длинным рублем. Ни дома, ни родни. Вот и приехал – покорять Москву. Итак, в анамнезе дурная наследственность, патология характера. Но у кого не было психотравм в детстве и юности? Все немного неврастеники. Ревность – защитный рефлекс и средство избежать страха утраты. Он добивался клятв верности, доводя до истерики, до таблеток, до обоюдного исступления. Вампир! Я не стану глупенькой неопытной девочкой, которых он соблазняет. Восточные нравы… Маньяк девственниц. Ни один псих не сознается в своей болезни, как и алкоголик. Их привозят или приводят. А те, кто сами приходят и жалуются, это аферисты, которым что-то надо. Выяснить что же, бывает очень просто. Поэтому ее приемы по тридцать-сорок человек проходят быстро. Кушать хочется, зачем бредовые сказки выслушивать? Что, конкретно, Вам, сударь, надо из-под меня? Вопрос бьет в цель. С них хорошая монета сыпется, ежели напоминать, что срок больничного ограничен... Далеко не улетишь на одну зарплату. А как иначе выжить? Ей и им. Взаимовыгодное сотрудничество.
Возлюбленных выбирают по образу матери. Он любит и ненавидит матушку. Что ему надо? Ничего! И все. Вся моя подноготная возбуждает его. Он нуждается в психотерапии, в моем психоанализе. Тут ее осенило. Он никогда ее не отпустит и можно ставить условия, но он угробит меня. Вот его затаенная мечта – уничтожить меня, как личность. На что мне это? Душевный покой и безопасность дороже надуманных грехов, бреда психопатологической личности. Сексом всего не объяснить. Чем больше партнеров, тем бесчувственней проститутка. Чем дольше воздержание, тем острее вкус поцелуя.
Ницше раскаялся в своих умозаключениях, но недоучки продолжают сношать его на модных страницах. Независимо от образования и века текущего человеческую жизнь обуславливают такие понятия – как вера, надежда, любовь. Все остальное – прилагательные понятия. Она задернула занавесочки с вышивкой «ришелье», едва закрывающие нижнюю треть окна. Старомодно, но очень уютно, домовито. Словно хозяева ничего не опасались, жили чисто и светло. Она уже натыкалась на заказные стишки признанного поэта в уличном сортире, где брала старые газеты для костра. Ничего отвратительней она не читала. Нам нечего скрывать, вот что хотели сказать они этими узорами. Утром – на дорожке меж дач – ей померещилась ехидная старуха, одна из двух, передававших им ключи в первый день приезда. Что это слежка?
Глеб Петрович не скучал целых три дня из пяти, проведенных парочкой на соседней даче. Они кувыркались в постели и днем и ночью, не погасив света у камина в большой приемной. Акробатика! Ничего себе, – ухмылялся он себе в буденовские усы. Ничего не стыдно. Любовь, что ли у них? – Озадачился старик, вначале невзлюбивший новых соседей. Днем залаял пес. Они уезжали. Барышня лет тридцати дергала машину в нетерпении, ожидая – когда же спутник закроет калитку и ворота. Она уступила ему руль, овеяв старика безразличием и не простившись. Дорога, усыпанная хвоей, не пылила. Глеб Петрович вздохнул, приметив, что номерочек-то пражский. Вспоминая проклятую весну и бархат революции, подарившие ему полную отставку, пошел заниматься парником в ожидании приезда девочек.