Тимей не находил себе места, метался вверх-вниз по даче, обрывая телефоны знакомых, пропустил встречу с организатором выставки. Алисы не было нигде. Аркадий забрал жену в город, она сильно опасалась оставаться с ним в одном доме. Тимей был на квартире Антона, квартиранты объяснили, что они уже давно снимают квартиру, что хозяева живут в деревне. Он заехал к себе на автопилоте, как ни странно заплаканная дочка открыла дверь, явно обрадованная тем, что папа помнит день смерти матери. Он поел блинов, помолчал, обошел квартиру, пересмотрел вещи в письменном столе, не нашел серой тетрадки, наткнулся на записную книжку, там были забытые номера.
Дочка стала рыхлой и неинтересной теткой с расплывшимися кривыми татуировками, которую замуж никто не берет. Она открыла спальню родителей, зачем-то держала ее на замке, думая, что отцу негде ночевать, вручила ключи в знак примирения. В комнате все осталось нетронутым, как десять лет назад. Но он отмахнулся, ушел. Сидя в машине, он перелистывал страницы. Евсей! Конечно, Евсей. Старший сын Алисы пояснил, что мама на даче, смородина осыпается, через две недели должна вернуться, а сотовый у нее старый, постоянно разряжается и выключается. Все правильно, разумно, но на душе только нарастало тягостное предчувствие. Алиса в беде, а никому из ближних и дела нет. Он рванул на дачу. Смородина осыпается… Важнее заботы нет.
Тимей вернулся внезапно, застал в постели сплетенную пару… Сел в кресло напротив, делая наброски карандашом, углем. Сделал несколько снимков, если ему помешают. Выбрал ракурс, поставил свет. Все готово, чтобы перейти к мольберту, он закончил натягивать полотно на раму, загрунтовал. Гнева, обиды на измену Альки не испытывал, но желание выговориться ей, как прежде – в подвале, вывело его на мысленный диалог. Доспорились до того, что он услышал наяву ее голос, полный отчаянья. Он потрогал их, уже окаменели, он сдернул простынь на пол, оголил белесую пятку брата. Его левая нога, подсунутая под щиколотку Алисы, чуть согнута в колене, рука накрывала грудку, но разжались пальцы. Голова уткнулась в висок Алисы, он что-то шептал ей, прежде… Она застыла в блаженной улыбке, чуть опустив веки, правая рука в последний миг крепко сжала его плечо и, оставив следы на коже, отпала безвольно в сторону. Волосы разметались в эйфории, прядка пересекала лицо, прилипла ко лбу. Тимей убрал лишнюю деталь, расправил всклокоченные волосы, раскинул кудри по смятой влажной подушке, наткнувшись на пальцы Аркадия, держащие голову Алисы… Алиньки. Не удержался, поцеловал в лобик неумелую гитану, приложился к полуоткрытым пересохшим губам, в шею, под ушком. Пот был не смертный, чуть солоноватый – любовный.
Альку невозможно было остановить, она не читала экспромт, а терзала его, словно хотела оправдаться, говорила и говорила, словно началась истерика, которую пощечиной не сбить. Он понимал это. Тимей с досадой сообщил о ситуации Семену, Вальке, вызвал себе скорую помощь. Уже не обращая внимания на затеянную Алькой склоку, встал у мольберта, наметил контуры тел под картину маслом. Работа спорилась. Его не особенно заботил фон, пусть будет банально белым, с которого он начнет вытягивать фигуры на зрителя. Он спешил, подсушивая полотно, чтобы перейти к фигурам, заложить сразу цвета тел, волос, чтобы не додумывать потом.
- Алька! Просто замолчи! Это будет шедевр!
Семен с ужасом наблюдал за работой, волосы встали дыбом. Как давно он работает? Остановить его, самому стать трупом. Чего добивается безумец?! Подъехала скорая помощь из Москвы, он встретил и переговорил с ними еще на первом этаже. Они вызвали милицию, не рискуя заходить в комнату, где шел творческий процесс, Семен позвонил старичку-психиатру. Тимей ничего не замечал, беседуя мирно Алькой. Работа спорилась. Отец Валентин подъехал раньше, чем ожидалось, поднялся к Тимею без страха, присел на диван, рассматривая творение на полотне.
- Мертвые сраму не имуть? – Спросил он художника.
- Ты об чем, батюшка? – Оглянулся Тимей на священника.
- О тебе, чадо. Их прикрыть бы надо. Сейчас полиция приедет. Скорую помощь себе зачем вызывал?
- Как зачем, она трещит, как сорока, но мне раньше не мешала ее болтовня.
- Тим, Алисы здесь нет.
- Я знаю, поэтому мне нужен врач потому, что я слышу ее. Она здесь, - он потыкал кончиком кисти себе в висок.
- Пойдем к доктору, свертывай работу, убрать надо на время. Давай помогу.
- Отец Валентин, я не дурак, могу и в морду дать. Я всегда пишу, пока краски не остынут. Уймись.
Валентин выставил ладонь, ожидающим у двери, прося не вмешиваться. Вышло солнце, разрумянив телесным живым светом комнату. Тимей не сразу понял, что произошло. Алька живая, с его братом в постели, бесстыжая, откровенно счастливая. Он вскричал от дикой боли, запрокинув голову, Валька подхватил его, уложил поперек себя, сдерживая судороги. Врачи принялись за работу. Семен завесил мольберт, унес в кладовку. Вошли менты. Осмотрели, опросили адекватных, соседи сообщили, что Аркадий Аркадьевич приехал три дня назад. Шашлыки у них сегодня пригорели немного.
- Во, поколение! Так они три дня и кувыркались в постели. Ясно, какое сердце такое выдержит. Охренеть! Криминала нет. Вот подпишите протокол, а это наш похоронный агент, если не хотите волокиты. С родными свяжетесь сами?
- Да, конечно, - пробасил отец Валентин.
Посторонние ушли, Тимей еще вздрагивал. Было решено, что ни дети, ни супруги не должны этого увидеть. Валентин и Семен спустились на кухню, хотелось перекусить. Нашли шашлыки, они еще не остыли, укрытые домовитым колпаком, в холодильнике нарезки всякой всячины красовались в тарелках. Они любили себя побаловать. Они действительно любили, вот за это следует выпить. Не успели они махнуть по третьей стопочке, нарисовалась шустрая женщина, села рядом, заполняя бумаги. Валентин сообщил, что не отдаст Тимея в психушку, даже самую элитную, заберет к себе. Семен не думал о больнице, ради него он приехал, забрать к себе, Виолетта давно хотела так сделать. Они налили еще и насторожились. Скрип ступеней не обманул их. Тимей остановился у стола, осмотрел накрытый стол, выплеснул сок из стакана, налил водки до краев и пил медленными глотками, не морщась. Тяжело опустился на стул, ему вкатили приличную дозу нейролептика, ему бы еще сутки спать…
- Я никуда не поеду с вами. Это мой дом. Я тут вырос. У меня есть неоконченная работа. У меня еще много дел. Погостите тут, сколько можете. Ведь приедет старая карга, будет на что-то претендовать, мне недосуг заниматься пустяками. Валька, ты как думаешь, где Алькины тайники? Или Вита должна знать, позвони-ка ей.
Виолетта все прояснила, оказывается, Алиса уже давно живет одна в отдельной квартире, которую получила при сносе пещеры, назвала адрес, Семен старательно записал, просил мамочку не беспокоиться, с Тимеем все в порядке. Он был готов ехать. Отец Валентин покачал головой, ему не понравились хищные искры в глазах молодого человека. Семен обещал найти все, что не подлежало огласке. Тимей локтями распихивал тарелки на столе, удобно укладывая голову на руки, вяло напутствуя, забрать тетрадки, неприличные картинки, старый компьютер…
Вдвоем они перетащили его на диван, укрыли, пусть спит, Валентин подежурит. Семен уехал. На пороге сидел Кабыздох и тихо скулил, его никто не впускал в дом. Не веря человеку, он крадучись пробрался на кухню, быстро полакал воды, два раза хрумкнул кормом и прижался к Тимею, тот автоматически погладил и прижал собаку к себе. Валентин допил рюмку, убрал со стола, позвонил матушке, чтобы его не ждали к вечерней службе.
Батюшка оглядел просторную кухню, затем принес из машины дорожный набор. Запалил свечу у складной иконки, исполнив короткую литию, начал вычитывать Псалтирь, поминая на каждой «Славе» имена новопреставленных. Дело привычное, обычно, близкие люди даже не знают, что это есть наиважнейшее дело, которое надо успеть до похорон. Они даже не догадываются, как и живым это помогает. Читал он вполголоса – без слез, но с чувством. Была глубокая ночь, когда он закончил чтение. Тимей смотрел в потолок, он не спал уже, а слушал и крестился. Отец Валентин грузно повернулся к другу, сообщил, что родные должны читать Псалтирь до самых похорон, непрерывно.
- Оставь мне книгу, если тебе пора. С утра, наверно, эта бабка со сворой родни нагрянет. Кончится, как обычно, скандалом. Мой дом будут делить чужие люди. Совсем чужие. Аркадий – молодец! Его обманули с наследством, а он выкупил отчий дом у пасынка. Где-то должны быть документы и на мою долю, Алька знает где. Наверно, в логове, она тебе ключи не отдавала?
- Нет, не отдавала, только жемчужные бусы, вот они – я четки сделал из них. Ты, Тим, приходи в себя. Скандалить не надо. Семен у нас юрист, доверь ему эти хлопоты, а сам молись за них. Ты лампадку не гаси, я все оставлю. Как это в доме ни одной иконки нету?
- Все было при баб-Оле, надо поискать. Тебе уезжать нужно, я вижу, ерзаешь, как на уроке. Я вот слушал и думал: «Кто ближний твой?»
- Да, Тимофей, я поеду, утром служба. А ты читай, читай Евангелие и думай: кто же?
Тимей проснулся с первым солнцем, Кабыздох просился во двор, он вышел, умылся в уличном душе, болела задница, вчера друзья натравили врачей, обкололи его, как психа. Он пил кофе на террасе с удовольствием и с сигаретой. Что-то щемило сердце. Господи, как же мне ее не хватает! Он силился вспомнить, что же случилось. На память пришла постаревшая дочка, недовольные соседи, книжка. Он нашел ее в машине, позвонил Антону, попросил позвать Алису. Тот послал его равнодушным голосом. Звонить москвичам в начале седьмого – самое подлое дело. Чувство голода вернуло его на кухню, пир горой, немытая посуда. Старуха сбежала, наверно. В мастерской было натоптано, постель нетронута, не хватало мольберта. Да! Он работал. Он обошел все комнаты, на чердаке он вчера все перерыл. Что же он искал? Не вспомнил. В кладовке портреты были упакованы, он готовил их к выставке. Он нашел накрытый мольберт, зачем он его спрятал, от кого? Он восстановил рабочий порядок, замел мусор, раскрыл створки балкона, открыл картину – пусть сохнет на сквознячке, спустился – навести порядок на кухне, покормить пса. Набрал еще раз Антону. Оказалось, что у Алисоньки была операция, она еще в реанимации, дал телефон ординаторской, предупредил, что посещений в туберкулезную больницу не бывает. Ломиться никуда не надо, все переживают, но терпеливо ждут, не буянят.
Отповедь сработала. Тимей еще раз позавтракал, помыл машину, нашел в бардачке связку ключей с брелочком «папочка». Сентиментальность и глупость женщин обескураживает мужской мозг. Он недоверчиво посмотрел на записанный номер, набрал, ответил дежурный хирург.
- Да, я вчера оперировал Алису Ивановну, стандартная диагностическая операция. Лишнее убрали, ничего плохого не нашли. Что передать ей, кто звонил?
- Скажите, что Тимей все еще любит ее.
- Тот самый Тимей? Скоро выставка, порадуете нас новым шедевром?
- Порадую, приходите, доктор, - воскликнул он.
Ну, конечно, он прочувствовал, что с нею творится неладное, поэтому так сходил с ума от неизвестности. Что скрывать-то было?! Перепугала насмерть. Работа спорилась, но словно бы живого света не было в картине, и он никак не мог подобрать цвет естественного румянца. Он присел на диван, он помнил ночной кошмар, как он носился по Москве, как увидел двоих на своей постели. Даже руки помнили холод тел. Он нашел фотоаппарат, просмотрел все кадры. Пустая заправленная им постель. Он подправил мелкие завитки за ушком Алисы. Разве бывают сны, когда ты явственно чувствуешь прикосновения? Как тут не закричать! Почему же он увидел рядом с нею брата? Или отца? Мы все одна кровь. Эротичная картина была готова, но он не видел в ней ночного ужаса, который молнией поразил воображение.
Вечерело, залаял пес. Отец Валентин приехал, извинялся, что вчера он не мог никак. Выслушал, отобедал с наслаждением, поднялся посмотреть, уселся на диван, долго смотрел на мольберт, расчесывая бороду пятерней. Тимей, робея, рассказывал, что ему мерещилось и что было правдой. Друг молчал. Муж может входить к жене с единственной мыслью о зачатии, остальное – блуд даже в венчанном браке.
- Тим, зачем ты убил ее и себя? Ты так сильно ревнуешь? Четверть века прошло, пора подумать о вечном. Прикрой наготу, добавь солнечных лучей в интерьере, тогда получишь благословение на выставку. Грех смотреть на смерть от невоздержания. Давай по-человечески, поедешь со мной на службу, исповедую тебя для начала, а то врачи тебя залечат. Поможешь мне, легко ли одному иконы писать и служить?!
- Ты хороший ученик, отец Валентин, - согласился Тимей. - Я закрою комнату, не надо, чтобы видели незавершенное. Будет, как заказано – «Одетая Маха».