Он поставил пакеты на пол и снял пальто. В прихожей пахло варёной картошкой и старой пылью. Повесил пальто на крюк, аккуратно, чтобы не помять плечики.
— Я дома! — крикнул он.
Из кухни вышла Она. В синем халате. Лицо у Неё было спокойное, размягчённое, как после долгого сна.
— Купил? — спросила Она.
— Купил, — ответил Он. — В «Доме уюта». Последний.
Он достал из большого пакета коробку. Картонную, белую, с прозрачным окошком. Из окошка выглядывала часть изделия — блестящий изгиб, похожий на ребро.
Она взяла коробку, повертела в руках. Картон был прохладным и гладким.
— Хороший, — сказала Она. — Тяжёлый.
— Бронза, — кивнул Он. — Как мы и хотели.
Хотя на мгновение ему показалось, что вес не металлический, а какой-то иной, плотный.
Они пошли в гостиную. Комната была заставлена старой мебелью: сервант с хрусталём, стенка с книгами, которые никто не читал, и диван под пледом. На стене висели ковёр с оленями и электронные часы. Часы тикали, отсчитывая ровные, никому не нужные секунды.
Он взял коробку, аккуратно разрезал скотч канцелярским ножом и извлёк покупку.
Канделябрик был не таким, как они ожидали. Небольшим, сантиметров двадцать в длину. Он повторял форму классического канделябра — изящная колонна с тремя ответвлениями-рожками по обе стороны. Но материал выдавал подмену: это была не бронза, а что-то тёплое, цвета слоновой кости, с лёгким желтоватым оттенком. На ощупь — гладким, почти жирным.
— Куда поставим? — спросил Он.
— На сервант, — ответила Она. — Рядом с салфетницей.
Он поставил Канделябрик на застеклённую полку. Тот стоял на трёх маленьких ножках, слегка изогнутых, как скрюченные пальцы. Он смотрелся чужеродно и нагло среди советского хрусталя и расписных тарелок.
— Надо бы свечи вставить, — сказала Она.
— У нас нет подходящих, — ответил Он. — Эти рожки слишком тонкие.
Она подошла к серванту, потрогала один из рожков подушечкой пальца.
— Гладкий.
— Полировка, — сказал Он. — Современные технологии.
Они помолчали. Тикали часы.
— Я поставлю чайник, — сказала Она и ушла на кухню.
Он остался в гостиной и смотрел на Канделябрик. Тот стоял неподвижно, отражая в своей глянцевой поверхности тусклый свет люстры. И тут Он почувствовал слабый запах. Сладковатый, лекарственный. Как в стоматологическом кабинете.
Вечером они смотрели телевизор. Шла передача про путешествия. Показывали подводный мир.
— Смотри, какие щупальца, — сказала Она, указывая на осьминога на экране.
Он посмотрел на осьминога, потом перевёл взгляд на Канделябрик. Рожки действительно были похожи на щупальца. Или на пальцы, сложенные в немой, отчаянной мольбе.
Перед сном Он пошёл попить воды. Проходя мимо гостиной, заглянул в неё. В темноте Канделябрик слабо светился. Фосфоресцирующий, лунный. Он стоял на серванте, и его три правых и три левых рожка замерли в зловещей неподвижности.
Утром Они обнаружили перемену.
Она первая вышла в гостиную, чтобы открыть шторы.
— Посмотри, — сказала Она тихо.
Он подошёл. Канделябрик изменил позу. Он не стоял прямо, а слегка накренился, будто уставший. Один из левых рожков был поднят чуть выше других.
— Ты его ронял? — спросила Она.
— Нет, — ответил Он. — Стоял ровно.
— Странно, — сказала Она. — Может, пол неровный?
Они проверили сервант. Он стоял твёрдо.
— Показалось, — заключил Он.
Но на следующий день Канделябрик снова изменил положение. Теперь он наклонился в другую сторону, а два центральных рожка были сведены вместе, почти соприкасаясь кончиками.
Они молча смотрели на него.
— Он двигается, — констатировала Она. В её голосе не было удивления, лишь констатация. Как о погоде.
— Не может быть, — сказал Он. — Это бронза.
— Он не бронзовый, — ответила Она. — Он костяной.
Он подошёл ближе, понюхал Канделябрик. Запах стал сильнее. Сладкий, тугой. Запах старой кости и формалина.
Он потрогал его. Он был тёплым. Не тёплым от солнца, а тёплым изнутри. Как живое тело.
— Что нам делать? — спросил Он.
— Ничего, — сказала Она. — Посмотрим.
Они прожили так неделю. Каждое утро Канделябрик замирал в новой, чуть более сложной позе. Он скрещивал «руки», выгибал «спину», склонял «голову». Он явно искал удобное положение. Он обживался.
Однажды вечером Они сидели за ужином. Ели картофельное пюре с котлетой.
— Может, выбросить? — негромко предложил Он.
— Зачем? — удивилась Она. — Он дорогой. И интересный.
— Но он… живой.
— И что? — Она отрезала кусок котлеты. — Комнатный цветок тоже живой. И ничего.
После ужина Он подошёл к серванту. Канделябрик замер в элегантной позе, напоминающей балетную па. Один из его рожков был вытянут, другой отведён назад. Он был прекрасен в своём неестественном, органичном изяществе.
— Что ты такое? — прошептал Он.
Канделябрик молчал.
В ту ночь Ему приснился сон. Будто Он — это Канделябрик. Он стоит на холодной поверхности, а вокруг Него движутся гигантские, неясные существа. Они издают странные звуки и иногда трогают Его своими мягкими, тёплыми щупальцами. Ему было невыносимо страшно и скучно.
Он проснулся в поту.
Утром Они нашли Канделябрик на полу. Он лежал на боку, и от него откололся один маленький рожок. Лежал рядом, как отрубленный палец.
— Упал, — сказала Она.
Он поднял его. Тело Канделябрика было горячим и слегка влажным. На изломе рожка виднелась пористая структура, точно у кости. Из неё сочилась густая, прозрачная жидкость. Запах стал резким, химическим.
— Он истекает, — сказала Она. — Надо помочь.
Она принесла из ванной пластырь и маленькие ножницы.
— Держи, — приказала Она.
Он взял Канделябрик. Тот дрожал у Него в руках. Тонкая, почти неощутимая вибрация, как от работающего мобильного телефона.
Она аккуратно приложила отломанный рожок к месту излома и туго обмотала его пластырем. Получилось некрасиво. Белая липкая лента уродует изящный силуэт.
Они положили Канделябрик обратно на сервант. Он лежал неподвижно. Дрожь прекратилась.
— Выживет, — сказала Она.
С того дня Канделябрик больше не двигался. Он лежал там, где Они его положили, повёрнутый набок, с уродливым пластырем на боку. Он постепенно остыл и стал холодным, как и подобает неживому предмету. Запах угас.
Через месяц Они привыкли к нему. Он стал частью интерьера. Как ваза со сколотым краем или книга с оторванной обложкой — молчаливый свидетель сломанной истории.
Как-то раз, переставляя вазу, Она задела Канделябрик, и он упал со серванта на ковёр. Легко и беззвучно.
— Ой, — сказала Она и наклонилась, чтобы поднять его.
И замерла.
Он подошёл, глядя на Её застывшую спину.
— Что такое?
Она не отвечала. Он подошёл ближе и увидел.
Канделябрик лежал на спинке. Пластырь отклеился при падении. И там, в месте излома, где обнажилась пористая внутренность, что-то шевелилось. Что-то маленькое, белое, слепое.
Это была личинка.
Совсем крошечная, не больше рисового зерна. Она извивалась, пробиваясь сквозь кость наружу.
Он посмотрел на другие рожки. На их кончиках, в самых узких местах, тоже зияли крошечные отверстия. И из них тоже что-то пыталось выйти, прорываясь к свету.
Она подняла голову и посмотрела на Него. В Её глазах не было страха. Было лишь холодное, бездонное любопытство.
— ...Они проснулись, — сказала Она. — Им нужны свечи.