Арбузная корка

— Виктор, извините, что отвлекаю, но у вас фотоаппарат кровоточит, — сказала модель на фотосессии. — Это не буквально, я не сумасшедшая, шучу так. Просто жидкость потекла и напомнила...Она продолжала, пока Виктор укутывал фотоаппарат в чехол и накидывал на себя винный полусладкий плащ.

— Извините, продолжить работу я не смогу. Насчёт компенсации договоримся позже, — сдерживая дрожь, сказал он клиентке и в спешке вышел из комнаты, оставив её одну среди рыжих от времени компьютеров и андроидов с ножами.

Обычно роботов было не отличить от человека: выдать их мог только блеск, гладкость и, в старых моделях, симметрия. Но те, что были с девушкой в одной комнате, вовсе не стремились быть похожими на задумку их автора. Сквозь время синтетическая кожа местами порвалась и обвисла, конечности у некоторых андроидов были неестественно изогнуты или вовсе отсутствовали, проступила их истинная грязно-пепельная натура. Ржавчина разъедала созданный людьми идеал и доказывала его невозможность.

Случайному прохожему композиция в комнате напомнила бы помойку за своим двором. Действительно, всё принесено на рассвете с мусорок района руками этой хрупкой аккуратной куколки-девушки. Она напоминает элитного робота, созданного в единственном экземпляре для какого-нибудь управленца с облачного этажа. И будто специально для неё лучшие математики вывели формулы красоты и сексуальности, дали силу, при этом не отняли хрупкого силуэта. Но она человек. Просто ей по профессии надо быть такой отшлифованной.Это Лиза Каяль, бывшая порноактриса, что старается перейти на светлую сторону киноиндустрии. Первым её скромным фильмом стала адаптация детской сказки: режиссёром и сценаристом были девушки, так что не знали о прошлом актрисы (сама его она, конечно, не раскрыла). А мужская часть съёмочной группы просто пользовались возможностью сделать пару общих фото и слабой волей бедняжки. Два месяца назад выпустили трейлер, что набрал рекордное количество просмотров. Только не за счёт восторженных доброй историей детей, а трудами их отцов. Был скандал. Но фильм, конечно, выйдет, ведь такой громкой пиар-компании и столь высоких предсказаний аналитиков не было давно.

И чтоб подкрепить свою популярность, актриса пришла к начинающему, но амбициозному фотографу. Ещё и на теме решила выпендриться... Что-то про «машины бесчувственны, они не заменят людей», «остановим восстание машин», «человек превыше всего». Только эхо из прошлого так и доносится, так что модель в окружении роботов стояла раздетая. Напридумывала. Лучше б не уходила из профессии, если честно. Там пользы от неё больше, да и такой зад заслуживает главной роли. Но с её забастовкой многие, кстати, согласны, как и Виктор.

«Техника, может, и не ленится, не устаёт, не прекословит, но если человек научится использовать свои силы на максимум и правильно, то искусственный интеллект можно будет вырубать», — проговаривает он, разбирая на кухне свой фотоаппарат, из которого действительно лилась кровь. Так дошёл он до сердцевины своего оружия, сухой и сморщенной.

«Чёрт, так и знал, что нужно больше слёз. Ты слишком много работал, весь иссох и измучился, бедный. Пойдём я тебя промою», — бормотал Виктор, доставая его из камеры. В руках он держал человеческий глаз. Тот покрыт плесенью, живой и зелёной, каким был когда-то сам.

Сейчас же радужка подобна туману, в котором заблудилась жизнь. Даже зрачок, чёрная дыра, был тускл и слаб. Глаз не принимал новое механическое тело и погибал, работая на износ, как никогда. Не могут озёра души жить без той самой души. Уникальная радужка ничего не значит без уникального человека. И глаз зашевелился. Судорожно, как рыба на берегу. Зрачок дрогнул, уставившись на Виктора с немым укором. Два месяца этот украденный орган смотрел на уродство мира через объектив, стирая себя в песок. Кровь, сочащаяся из разорванных сосудов, липла к пальцам.

Виктор сжал кулак. Холодная слизь просочилась сквозь пальцы. Отвращение поднялось комом в горле — не к глазу, а к себе. К этой сделке с дьяволом. «Катись ты», — фыркнул он, и рука сама взметнулась в коротком, резком жесте.

Глаз шлёпнулся о стену с глухим хлюпающим стуком, словно перезрелый плод. Не разбился — расплющился. Желтоватая жидкость брызнула звездой по обоям. Сетчатка, как кровавый паук, сползла по штукатурке. Виктор жадно вдохнул.

Касанием часов открыл галоблокнот. Виктор мог управлять им без стилуса — вживил датчик в палец. С недавних пор право проводить процедуру получили мастера в салонах красоты. А действительно: уши проколоть или жучка вставить, какая разница?

На 48 странице выделено напоминание о завтрашней съёмке для журнала NoNeon. Будет сотый выпуск издания, что борется за права человека в цифровую эпоху. От Виктора ждут скандальное фото. «Да чтоб все эти роботы при одном взгляде на нашу обложку заржавели, небоскрёбы попадали, а люди... Не знаю. Обкончались. Сможешь?» — написали ему пару недель назад. В качестве модели он выбрал робота Dr3 — старейшую ретро-серию автоматизированных официантов. Только вот идеи ещё не было, как теперь и работающего фотоаппарата. У Виктора осталось 15 часов до съёмки. И это был его «Шанс» закрепиться в индустрии.

Виктор подошёл к зеркалу, расправил закатанные рукава чёрной водолазки и поправил серебряную брошку-фотоаппарат. Он протянул руку к вешалке, но плаща там не было. Виктор крутил головой, не мог сфокусироваться, как и его печально потухший фотоаппарат, не мог найти или вспомнить, куда кинул одежду. Он сел на пол возле выхода, оперевшись спиной о стену, — отдышаться. В этот момент в дверь позвонили. Виктор собрал все силы и протянул правую руку, на которой ещё оставалась кровь, отсканировал отпечаток пальца.

На пороге стояла нелепо высокая и худая девушка. Дождевик цвета мёда, казалось, стекал по её черному комбинезону, капюшон окутывал чуть ли не всё лицо, оставляя только рот. Ну для её профессии больше ничего, кроме языка, не надо. Нет, она не первой древнейшей, а второй – журналистики. Оба дела грязные и интимные, но проституция больше физически... А гостья Виктора оскверняет душу и мысли. Того, с кем говорит, о ком говорит, кто после прочитает. В общем, журналисты ежедневно организуют моральные оргии всего общества.Но сегодняшняя интервьюер, несмотря на свою отпугивающую вытянутость и плоскость, лицом довольно очаровательна. Виктор отметил это сразу, как та стянула капюшон и неловко посмотрела вниз на сидящего на полу фотографа. На секунду Виктор даже забыл свои проблемы, так встреча была забавна.

— Извините, Виктор Аркадьевич! Я так боялась опоздать, что пришла, но я сама виновата, за два часа до встречи. Не хотела беспокоить, ведь так заглупила, но такой дождь, но я решила попробовать, вдруг вы откроете, но я могу прийти позже, извините, Виктор Аркадьевич, я... Да, извините, я Виолетта из «Сирени», молодёжного диджитал-издания, очень благодарна за согласие, восхищаюсь вашим творчеством, ещё раз извините, что рано пришла, — затряслась от волнения девочка.

— Так... Всё хорошо. Вам 30 минут хватит? — проговаривал Виктор, сбившись с мыслей.

— Думаю, да, конечно, сколько можно, — выдохнула Виолетта.

— Проходите. И если увидите где-нибудь красный плащ, скажите, пожалуйста, — почти шёпотом сказал фотограф и поднялся с пола.

Журналистка пару секунд простояла в дверях, слегка нахмурив брови. Проморгалась и пошла за Виктором в его кабинет. Гостей дома сразу встречал светло-пепельный зал. Весь его пол укрывал космический массажный ковёр. Его ворсинки переливались тёмной материей и созвездиями былого неба. Виолетта их не знала и всматривалась без особого интереса, лишь из восхищения Виктором. Слева гостью сопровождала полупрозрачная стена, что как бы цензурила происходящее на кухне. Но красное пятно среди смирного интерьера сложно было пропустить. Вот и плащ нашёлся. А с ним и лужицы крови. К счастью для Виктора, Виолетта ещё не обрела опыта и, вместе с ним, отчаянного жадного любопытства хищницы-ищейки, и даже не подумала заглянуть на кухню с секретами. «Настоящий журналист уже бы рылся в моих шкафах...» — с горькой иронией отметил фотограф.

Заходишь в кабинет, сразу видишь панорамное окно с видом на «Пинк Парк», его пруд, до краёв залитый фальшивыми и неподвижными, но всё же зовущими к себе звёздами. Дополняет этот образ голографический водопад и камерная сцена, откуда каждую субботу звучит электросаксофон

— Поразительный вид... — намертво схватилась глазами за пейзаж Виолетта.

— Ради него я здесь и поселился. Джаз и звёзды неплохо дополняют друг друга, — присаживаясь в кресло, ответил Виктор.

— Да, наверное. Давайте начнём, — напряглась журналистка.Гостья начала нервно копаться в своих часах, пока не появился дневник. Долистав до третьей странички, остановилась. Столбиком строились слова: «Биография», «Творческий путь», «Лучшие работы», «Достижения», «Вопросы», «Заметки». Ручкой в виде павлиньего пера она ткнула в «Вопросы» — перед ней скатертью-самобранкой раскрылось 20 строчек.

— Вы не против, если некоторые цитаты мы представим вашим голосом в издании? — засмущалась Виолетта.

— Не против. Только отправьте материал и выбранные цитаты на проверку. Я немного устал, могу запутаться и наговорить лишнего, — ответил герой.

Виолетта начала интервью, и всё это время Виктор всматривался в её черты. Это его профессиональная привычка — никогда не знаешь, где тебя поджидает модель с уникальными данными. На шивороте зацеплен значок «ЮнРИС» — желтенькое, цвета подтаявшего масла, пятнышко среди нуаровского образа. Виктор не любил тёмные цвета в одежде, особенно на молодых людях, но уже понял, что подростков не изменить ни в каком веке. Волосы журналистки собраны в низкий хвост. Лёгкая небрежность воссоздана нарочно, а две массивные заколки с эффектом чёрного латекса обтекали короной юную голову только из красоты, без практической пользы. У правого уха волос торчало поменьше. Это могла быть случайность в любом другом случае. Но не сейчас.

В висок была введена карта памяти — базовый имплант для любой профессии. Хорошая память, повышенная внимательность необходимы каждому. У корреспондентов, кажется, есть свои фишки — их флешка может переписывать мысли в текст. Но Виолетта писала от руки.

— Почему вы рисуете имплант, Виолетта? Страшно без него? Или стыдно? — прервал свои ответы Виктор.

Пока журналистка широко открыла глаза и задышала глубже, чтобы сдержать слёзы, на часы Виктора пришло сообщение. Написал личный ассистент: «Ты же не будешь её убивать?» Виктор с непониманием посмотрел на фигурку аксолотля на своём столе... Тот опустил голову. Новое сообщение: «Я подумал, что вам нужен глаз. И забрать его у хрупкой девушки будет проще всего. И я испугался. Не хочу, чтобы вас посадили. Понял. Я идиот», — прислал секретарь и замер.

— Так… Что меня вдохновляет? Ну ещё творчество Анри Картье-Брессона. Он делал такие живые кадры, будто сам и был ходячим и, главное, терпеливым фотоаппаратом, — продолжил герой интервью после самого неловкого во всём времени молчания.Голова Виктора раскалывалась. Правый глаз пульсировал, будто его пытались выбить из черепа кувалдой. Но больнее было осознание, что своё время он тратит на безуспешный материал.

Он смотрел на Виолетту, на её старательно выведенные в блокноте каракули. И так же, как Система отбрасывает негодных, он теперь мысленно отбрасывал её. Она была сырьём. Её страх, её восторг, её неловкость — всего лишь потенциальный объект для съёмки. Он поймал себя на мысли, что подсознательно ищет ракурс, как бы снял её портрет в этот момент унижения.

— Спасибо, Виолетта. Думаю, материала вам достаточно, — его голос прозвучал металлически ровно, без следов усталости. — У меня срочные дела.

Он проводил её взглядом, в котором не осталось ни капли прежнего интереса. Теперь это был взгляд оператора, оценивающего отснятый и более не нужный материал.

Виктор вышел из квартиры. В нём сомнений было столько, что они лились из ботинок. А нет, это всего лишь ливень. Наш фотограф никогда не тратил время на сожаления, по ночам не перебирал прошлое и не выдумывал новые сценарии. Валялся в кровати покойной лужей, отражал в себе лишь реальное, настоящее, неоновое. Но журналистка стукнула своей бронзовой шпилькой по металлу тротуара, оставив оглушающий звон и колебания воды. Девчонка даже не старалась выпытать достойный ответ. Интервьюируемый отвечал коротко и шаблонно, зато в мыслях уже через края выливался бурный поток мыслей, и совсем не голографический…

Рекламные мэппинги и лазерные иллюзорные звёзды расплылись, но не погасли. Только теперь, чтобы вернуть городское небо в покой, Виктору придётся покопаться в себе и вспомнить, как всё началось и как этому продолжиться.

Он с детства видел, как даже взрослые люди ищут тепла и своего места в чужом мире, будто подкидыши. Но оставляет их не мама, а вся система. Они становятся ненужными обществу, недостаточно важными. Одним из таких оказался восемнадцатилетний Марк. Витя встретил его забитым в угол секонд-хенда. От него ещё исходил особый блеск когда-то довольного жизнью человека. Это сначала и отпугнуло Виктора.

Нашему тогда ещё не фотографу было 15. Друзей не было — интересы не совпадали. Каждый школьник учился или творил, пытался превзойти себя и пару сотен человек, чтобы выбраться из ямы трущоб. А Витя считал, что в этом нет смысла. Ему казалось, что счастье — то, что получают незнакомые далёкие люди, что оно никак не коснётся близких. Обычно так рассуждают о болезнях и смертях. Похоже, для Вити счастье и было подобием вируса, так что даже его боялся. Остальные в его глазах были самоубийцами: «Зачем же рвать на себе кожу, вылезать из неё вон, если это ничего не даст?» Он наслаждался той долькой, что ему предоставлена. И от этого был счастлив по-своему. Кажется.

Сейчас Виктор шёл под вечно растущими башнями. Смотрел на их пики, задирая голову, как эталон наглеца. Возвышал подбородок над тем, кем он стал. Противился этому городу, противился успеху и избегал его. А потом пожертвовал своей совестью и человечностью, лишь бы выбраться. Лучше бы и оставался грязным ленивым подростком, если не было иного пути. Подобные мысли пытались просочиться в голову Виктора, как иглы ливня в полотно металлического города — невозможно. Дождь охлаждал плоть горожан, но отражался от причудливых стаэтажных лабиринтов. Даже если б с неба падала кислота, она бы не ранила небоскрёбы — полупрозрачные пещеры живущих там корпораций. Зато гуляющие под ними люди растаяли бы. Но хотя бы с мыслью, что достойны и нужны. Жаль, они важнее трущобных ребят лишь на несколько метров, разделявших два города. А до высоты башен далеко. Виктор это понимал. Теперь собирался пробраться и туда, преодолеть ещё одну высоту. И на этот раз был готов на большее.

Марк все 18 лет провёл в мегаполисе, занимался художественной фотографией. Публиковался в подростковых журналах и разок выставлялся на выставке «Огни моего будущего», представив патриотичное фото робота-работяги. И он настолько ушёл в своё дело, что ослабил хват в университете и сдал последний экзамен слабовато. Он понимал, что так будет, но считал, что такого фотографа город просто так не отпустит, что он особенный, сам как огонёк будущего. Конечно, себя переоценил. И заплатил за это.

И пока они дружили и росли, шлялись по панелькам и подъездам в поисках приключений, Марк рассказывал о своей прошлой жизни. Вспоминал, как силой воли пробивающиеся лучи закатного солнца и весь город отражаются в стёклах футуристических замков. Как бок о бок людей ходят их усовершенствованные копии. Марк будто рассказывал о первой любви. Но это был и его убийца.

Витя разглядывал альбомы друга, как через магию света и отражения прямо в душу заглядывает робот-официант. Доносится аромат хлеба, малины и рыбы. Когда-то безразличный ко всему парень решил стать фотографом. Марк чуть не расплакался от счастья, узнав это, схватил ученика за руку и повёл в барахолку. Отыскали «Соньку» XXI века. Она ещё не умела передавать запах и приближала лишь метров на 200, но хотя бы была по карману двум бездарным слесарям.

Они забрались на крышу офисного центра, самой высокой точки самого низкого города. Марк, пьяный от высоты и дешёвого джина, ставил камеру на шаткий штатив, чтобы снять последний луч солнца, разрезающий смог.

— Вот! Видишь?! — он кричал, размахивая руками. — Оно бьётся! Как сердце! Город живой, Витька! Мы должны показать им это!

— Отойди, дурак! Упадёшь! — кричал на расстоянии Витя.

— Если упаду — снимешь? Красиво будет…

Марк обернулся. На лице — чистая, безумная радость. На следующий день он провалил экзамен. «Огни будущего» погасли. Он не упал с крыши тогда, но упал в глазах Системы. Витя обрадовался, что его друг останется с ним. А сам всё больше поглядывал на башню мегаполиса.

Года три они на пару снимали жизнь трущоб. Дым сигарет и фонари переулков. Ржавые роботы-пылесосы, что скрипят на каждой ямке. Бабушки со своими котами, их внуки в виар-очках и пирожком под щекой. Парочки на берегу озера, вонючего и илистого, но реального озера. Дети с воздушными змеями в заплатках. Гектары теплиц, свет которых заполняет желчью ночное небо.

Марк полюбил этот город, где людьми движут чувства, а не алгоритмы. Пусть часто негативные, но такие живые. А Витя всё больше ненавидел. За наивность и глупость. В тайне от Марка он отправил свои фотографии испытать «Шанс». Через неделю получил письмо: «Ваша оценка — 74. Интересная самостоятельная композиция. Идея считывается, но она банальна. Качество режет глаз и не соответствует сегодняшним требованиям. Статус: резерв. Исправьте ошибки, попробуйте позже и до встречи на высоте!»

Дождь стучал по ржавой крыше заброшенного фургона. Витя ковырял грязь под ногтями. Марк трясущимися руками чистил объектив «Соньки» тряпкой, украденной у робота-уборщика. Его пальцы были в ожогах от паяльника — пытался починить вспышку.

— Смотри, Вить, — голос Марка сорвался. Он показал экран: размытый кадр старухи, кормящей кота в луче уличного фонаря. Капли дождя светились алмазами. — Она... она как будто королева в этом дерьме! Понимаешь? Красота же не там, наверху... Она тут! В щелях!

— Королева воняет помоями. Ты снял вонь? — искренне не понимал Виктор.

Марк не сдался. Он схватил руку Вити, прижал его ладонь к холодному экрану: «Чувствуешь? Это... жизнь. Настоящая. Не их лакированная хрень. Вот ради этого...» Он не договорил. Во взгляде друга он увидел что-то, от чего ему стало неловко. Будто он случайно потушил огонь, что хранило тысячи лет человечество.

Через пару дней после этого они встретились на берегу озера.

— Даже современные камеры не способны передать то, что видят наши глаза. Природа более тонкий создатель, чем роботехники. И до объектива слишком много посредников: идея кадра и приказы передаются глазам, пальцам, после кнопкам фотоаппарата. И ему не объяснить за секунду, что мы хотим снять. Может, главным героем должна стать не красавица перед нами, а стрекоза, севшая на её прилизанную макушку. Фотоаппарат не чувствует прекрасного, в нём нет души, — рассуждал Марк на рыбалке, наблюдая за мехарыбкой-приманкой, что вызывающе виляла попкой.

— Думаешь, твои глаза видят мир по-особенному? — задумался и напрягся Витя.

— Я так думал пару лет назад и ошибался. Но будто бы сейчас, после нашей дружбы и этих удивительных кадров, я правда вижу всё иначе. Я никогда не знал, какой бывает жизнь. И таких глупцов сегодня миллионы! Так что я бы хотел, чтобы все увидели мир моими глазами! Даже если они этого не заслуживают.

— Я тебе помогу.

Виктор шёл по этому бесконечно светлому и яркому городу. Но чем дальше, тем мрачнее становились мысли, тем темнее и ниже город. Мегаполис от трущоб разделял глубокий подземный переход с автоматическим КПП. Пройти и выйти можно только с пропуском и без оружия, если ты не из спецслужб. С этой тёмной стороны Виктор и родился.

Было ли это ужасно? О нет. Это была совершенно обычная жизнь. Просто чуть хуже желаемой. Эта жизнь достаточно плоха, чтобы амбициозным её ненавидеть и стремиться сбежать, но адекватна для тех, кто сдался и принял свою участь. По правде, гражданам не нравилась их жизнь лишь потому, что она не так хороша, как у других. Люди слишком самовлюблённы, чтобы жить и быть в чём-либо хуже соседа или ведущего новостей. И если раньше можно было приукрасить свою судьбу соцсетями или одеждой. Сегодня, если ты в трущобах, ты никак этого не скроешь и ничем не покроешь. И больше всего на людей давило то, что весь этот мирок – остаток. Твёрдая, безвкусная арбузная корка.

Еду в местные ларьки везли ту, что не скупили в центре, врачей и учителей устраивали тех, кто оказался лишним в центре. И сами жившие там – те, кто оказались неподходящими высшему обществу. Как таких определяли? Экзаменами, баллами и конкурсами. За каждым человеком от двенадцати и до восьмидесяти двух лет тянется гигантское личное дело — зашифрованная биография, которую ворошит нейросеть «Администратор». Она по своей нечеловеческой шкале вечного экзаменатора оценивает всё: какой балл получил за робототехнику, наступил ли на газон, нахамил ли маме, перевёл ли бабушку через дорогу. Но это лишь дополнение к баллам за ЕАР, ежегодному анализу работоспособности. Кто-то решает кейсы, кто-то сдаёт портфолио. Главное — доказать, что ты лучший в своей сфере.И раз в году, в день солнцестояния, система выносит вердикт. Этот день счастливее дня рождения и страшнее казни. Один может спустя десятилетия трудов выйти из грязи в центр. Другой — поскользнуться и скатиться с небоскрёба на дно, в пьесу Горького.

Но был и другой путь — «Шансы». Конкурсы, где можно было выиграть мгновенный билет наверх. Победить в таком значило продать душу компьютерному дьяволу.

Попасть в центр или пропасть из него может, по сути, сколько угодно человек – нет лимита и минимума. Главное — перейти черту баллов. Но на деле пустить всех верхний мир не сможет, так что с каждым годом повышает свой порог. Выходит, что даже среди бедняков и бездомных можно найти гениев, которым просто не повезло. Иногда, когда ты на вершине башни, система кажется идеальной, объективной и справедливой. Только нюансов больше, чем дырок в сыре. Да, люди делают добро каждый день. Но «волонтёрство» уже не вызывает восхищения. Это самый ленивый способ пробраться наверх. И самый грязный. Люди помогают только за баллы, только когда над ними висит камера. И порой, когда некому помочь, сами создают проблемы. Ну а после, конечно, решают их. С широкой улыбкой на лице. Так что говорить «спасибо» сегодня и завтра уже не принято. Последнее прозвучало вчера.

— Привет, Док! — прикрикнул Виктор, заглядывая в заброшенный пункт выдачи на улице Янтарной.

— Что-что-что? Виктор! Не виделись целых пять лет... Я слежу за твоими успехами! Неужели всё это благодаря тому несчастному глазу? Если тебе нужен второй, то этот бедолага где-то неподалёку, могу отправить Бобика за ним, — вышел из темноты какой-то Эйнштейн, потрёпанный временем и прилизанный воском для его седых волос.

— Какой заботливый. С чего вдруг?

— Больно уж мне нравятся твои работы... Вешаю их вместо рободевочек над кроватью. Я всё-таки образованный человек, и такие глубокие... Смыслы меня возбуждают.

— Фу. Надеюсь, скоро забуду об этом. Снимаю я точно не для того, чтобы старый извращенец... Думать противно. И вообще, помолчи немного. У меня мало времени, — прошёл вглубь комнаты гость.

— Так я отправляю Бобика?

— Нет. Глаз действительно отработал, но мне нужен новый уровень. Глаза мощнее и зорче. Я хочу, чтобы вы видели мой мир. Виктор протянул фотоаппарат, перевёл через браслет доктору оплату с шестью ноликами и лёг на кушетку. В кабинете воняло спиртом и металлом. Под ухом заскрипели механизированные руки Медсестры — небольшого компьютера, созданного Доком. Её ловкие клешни привязали Виктора к столу (на всякий случай), вкололи пациенту укольчики в лоб и обработали пилочки, скальпели, паяльники какой-то рыжей жидкостью. «Правый», — из последних сил, засыпая, проговорил Виктор. Док в это время покрутил в руках камеру, разобрал корпус и удовлетворённо улыбнулся. Провёл скальпелем вдоль носа от брови почти до ямочки над губой. Снял кожу. Медсестра, чуть зависая, начала сканирование этой части. Она выбрала мышцы, что будут справляться с новой задачей, и какие доли мозга необходимо привлечь к авантюре.

В эти точки Док по одному под микроскопом вводил нейропроводочки, подобие человеческих нервов. Их около трёх десятков. Торчащие концы прикрепил к камере. Растянул мышцы, чтобы натянуть на объектив и соединить его с черепом. Специальным клеем из различных микроорганизмов и кальция смазывает стык техники и человека. В висок вставил вторую карту памяти.

Медсестра подсоединила разум Виктора к компьютеру. Док потыкал кнопки и проверил, что всё действительно работает. До этого он был сосредоточен и строг. Теперь же его выражение обрело вид до безумства самодовольный. Его кошачьи зелёные глаза сузились. Робот что-то вновь вколола пациенту.

В бреду от боли Виктор увидел Марка. Тот молча смотрел. В его взгляде — не упрёк, а глубокое понимание. Он медленно качал головой: «И ты туда же, Витька. Ты же так любил свой дом и его тепло». Виктор молчал, но что-то отвечало за него: «Я его всегда ненавидел. Я оказался достоин большего. Достоин слуг». «Ты сам — слуга», — оглушило эхо. Из подростка Марк превратился в монстра, в кашу, где железо смешано с плотью. Тьма уже смотрела в Виктора. Это последнее, что он увидел человеческим глазом.

— Всё. Закончили. Просыпайся, — довольно произнёс хирург. — Вот смотрю на тебя и вспоминаю. Ты знаешь, что лет двести назад люди называли наше с тобой настоящее «киберпанком»? И то ли из-за пессимистичной натуры, то ли чтобы потешить эго, они представляли будущее ужасным. Они думали, что мы добьём экологию и доведём до предела классовое неравенство, что будем вставлять в роботов и голограммы, не зная настоящей любви. И ведь всё угадали, волшебники! Даже импланты предусмотрели. С экологией только ошиблись. Хоть что-то мы спасли. Но лекарства от всех болезней так и не придумали. А главная ошибка – наши предки пытались понять нашу политику, архитектуру, технологию, нашу неоновую обёртку. И никогда не пытались предвидеть нас самих. А именно люди определяют время. А мы отличаемся своей бесстрашностью. Мы не боимся боли и потерь, высоты или пауков. Мы боимся только провала. И чтобы его предотвратить, пойдём на всё. Наше время не только создало роботов, но и сделало их из нас. Я уважаю сегодняшнее поколение за это. И жалею его... Нам суждено отдохнуть и выдохнуть только прахом в колбочке. И всю жизнь мы обречены пахать и страдать, чтобы дотронуться до счастья кончиком языка. Но отлизать ему хорошенько не сможем никогда. Ни мы, ни счастье не будем удовлетворены в этом времени. Это я к чему? Предки наши идиоты, вот... Нет чтоб о настоящем заботиться, о будущем фантазировали. Да так замечтались, что всё к чертям и покатилось. Так и хочется в лицо им сказать: «Киберпанка не бывает. И в настоящем косяков достаточно». Хотя звучит гордо.

— Заткнись, пожалуйста. Я умру щас, — проскрипел Виктор.

— Хоть бы люди со страху не померли, когда тебя увидели.

— Сам же сказал, что мы ничего не боимся.

— Так ты меня слушал? Как приятно!

Виктор открыл глаз. Зашевелилась затворка объектива.

— Чтобы сфотографировать и перенести изображение во вторую карту памяти, тебе всего лишь нужно одновременно задействовать зрительную кору и гиппокамп. Ты сам почувствуешь. Когда ты захочешь что-то сфотографировать, ты сделаешь это. Как приближать, вижу, ты уже разобрался, — заботливо, как питомцу, объяснял Док.После операции кожу лица разрывало, обжигало и терзало нечто, вдруг овладевшее правым глазом. Оказался бы другой сейчас в таком положении, решил бы, что сидит в VR-очках. Ощущения схожи. Но в очках ты смотришь на то, что снял другой человек, и чувствуешь то, что хотел он передать. Здесь же перед тобой весь реальный мир, просто в ультра HD и по желанию — в макро.

Мозг ликовал. Он наконец-то обманул саму природу. Не было больше посредников, пальцев, дрожащих над кнопкой. Чтобы украсть кадр, достаточно было захотеть запомнить — по-настоящему, до мурашек, до боли. В ту же секунду что-то холодной иглой вонзалось в висок, и картинка впечатывалась в сознание — не как смутный образ, а как цифровой слепок, идеальный и неизгладимый. Гиппокамп, обманутый током, кричал «важно!» и намертво сращивал увиденное с памятью. Сначала это было похоже на поцелуй. Потом — на хирургический разрез.

На компьютере Дока Виктор разглядел картинку, маленькую, как от полароида прошлых веков. Но люди на ней двигались, как на лучших технологиях нашего времени. Молодой человек в белом халате вставал на колено перед девушкой в инвалидной коляске. Сюжет зациклен. На другой фотографии, кажется, снова эта красотка. Она держит младенца, такого же голубоглазого и светлого, как она сама. И как доктор, что в команде с ржавой Медсестрой прибирал рабочее место. В рамке под потолком Виктор разглядел благодарность с гербом центрального города. Прочитать не успел. Док прикрыл объектив рукой, в рот сунул таблетку.

— Может, выпьем? Таких имплантов на нашем веку не вживляли. И ты, и я — первые. Да и последние, думаю, — взялся за стаканы Док.

— От чая откажусь. Спешу. Но почему мы последние? Никто не захочет ходить с железякой на пол-лица? — приподнимался Виктор.

— Я вообще-то не про чай. Ну как хочешь… Никто не сможет воплотить. Импланты в сознании и понимании врачей — продолжение мышц. В твоём случае — ещё и нервов.

— Но ты же это сделал.

— Так это моя разработка. Из-за неё я и здесь.

— Потому что её создал.

— Потому что её никому не дал.

— Загадочный ты прям. Некий сумасшедший учёный с вселенскими тайнами. Устроить бы тебе фотосессию.

— А я нефотогеничен.

— Поздно. Я же вижу, что это не так. Фото пришлю на почту!

— Надо было тебе щелчок сделать, как в старых камерах. Или чтоб птица вылетала изо рта. Организуем?

— Давай, Док, увидимся. Держись тут.

Виктор вышел из убежища психопата, погладил пушистого белого пса, лежавшего у порога. Полуробот-полусобака, скрипя, повилял хвостом. Кислый ветер трущоб защипал свежие рваные раны. Голову кружило, качало по волнам кадров от колоритных надписей на стенах до натюрмортов из бутылок и спящих крысок. На центральной улице резкий кисло-рыжий свет фонарей роскольниковским топором ударил Виктора по голове. Понадобилось время настроить выдержку. В объектив попали знакомые, даже симпатичные вывески. За окном джазового бара поблескивала труба. Виктор хотел завернуть к озеру, но побоялся опоздать к назначенному судьбой часу, так что ускорил шаг, щёлкнув напоследок гастропарк и колесо обозрения, что катало в одной из кабинок Луну.

— Удачная композиция. Но банальный сюжет. Я разочарован, — услышал Виктор за спиной.

— Это на память. А сегодня я сделаю то, что тебе понравится. Всё не зря, — весь сжавшись, выдавил киборг-фотограф.

— Ты шутишь? Да лучше вырви мне второй глаз, но чтоб я никогда больше не видел твои фото и тебя самого. Особенно с такой дикой рожей. Псих. Дай мне хоть одну причину не убивать тебя.Виктор не поворачивался. Боялся. Фокус немного поплыл. Он молча ушёл. Слова летели мимо него, будто стрелы пьяного лучника, разбивались о бетон домов.

Фотограф был уже на окраине города. Поднялся на холм с кирпичным заводиком — одним из немногих оставшихся производств по тяжёлым металлам. Дело шло к рассвету. Он с заботой накидывал клубничный плащ на плечи замёрзших и напуганных муравейников. Даже если городу не светит успех, ему ярче и теплее светит солнце.

Помощники привезли робота, того самого официанта модели Dr3, для фотосессии. Виктор сообщил им о новом месте, как вышел после операции. Из машины вышло искусство. Робот был идеален и этим уродлив, как на портретах первых нейросетей XI века. Полная симметрия лица и тела, аристократия куклы. Нереалистично, но всё-таки красиво. Обычный официант, один из первых человекоподобных роботов, вызвал к себе столько ненависти и зависти. В центре эти чувства стихли. Люди там обрели самовлюблённость и нарциссизм, так что возвышали себя даже над следующими поколениями андроидов, ещё более талантливых и реалистичных. А вот здесь... Бедолаги уверены, что это железяки их вышвырнули сюда, получили их работу и чуть ли не их жизнь.

— Доброе утро, Виктор! Рад с вами работать, — ожидаемо сказал робот, бегая стеклянными глазами по лицу фотографа. Он не знал любопытства и чувства неловкости. Но его программа подвисла, как бы споткнулась об ошибку, которую он не мог прочесть.

— Привет-привет. Не бойся, малыш. Подойди. Смотри на рассвет. Красиво, правда? — издевался Виктор.

— Да, красивый. Давно не видел рассвет. До конца солнце выглянет в шесть часов тринадцать минут. Согласно приметам, алый рассвет говорит о жаркой погоде. Сегодня действительно шкала термометра поднимется до +27. Но, думаю, это совпадение.

— Как интересно. Спасибо большое тебе, сладкий. Давай поменьше будем говорить, а то голова раскалывается. Ты поймёшь, какого это. А пока сядь на колени. К солнцу задом, ко мне передом, — как воспитатель и сказочник, разъяснял фотограф. — Да, как гейша. Ручки на коленки, молодец. Сиди так.

Вокруг робота засияло гало, кровавое, как от падшего ангела.

— Ты знаешь, когда с неба пропала последняя ночная звезда? 9 лет назад... Тогда открылась «Эпопея», башня, которую видно даже из этих трущоб. И её свет затмил сияние Сириуса. Я считаю этот день началом отсчёта к нашему концу. Осталось только затмить Солнце, — как бы запел легендами Виктор.

У подножия послышались разговоры, хохот и пение. Они становились громче.

— Сиди смирно. Не поворачивайся, не вставай и молчи. Сиди, пока я не скажу вставать. Понял? — полушепотом, заклинающе приказал фотограф.

Dr3 кивнул. Виктор спрятался в кусте рябины и высунул свой зоркий объектив. Его сердце стучало, руки вспотели. Он держал свою голову, как придерживали бы хромой штатив.

И вот на склон поднялось где-то десять мужичков. Они каждое утро, кроме воскресенья, ходят на завод без вариантов заработать как-то ещё. Некоторые из них когда-то жили в центре или там родились. Как попали сюда или почему не выбрались — загадка. Немногие готовы об этом говорить, как о полученной инвалидности. Сначала они прошли мимо смирного робота. После краем глаза заметили блеск и ложь, исходящие от него. Они замолчали и подошли к официанту. Их суровые бледные лица румянила щедрая звезда. В их глазах родилась и закричала оглушающим криком надежда.

Горячий обиженный кулак коснулся холодной щеки невинного существа. Больное от десятилетия работ колено влетело в плечо, что только вчера заменили на новое. Ладони в кровоточащих мозолях схватили уложенные искусственные волосы. Кривые, поломанные пальцы сжали хрупкое стекло благодарных даже сейчас глаз. Летящие капли человеческой крови и осколки механического тела ловили лучи зари и на мгновение становились фейерверком.

Мужики подняли над землёй козла отпущения. Его шея из-за неисправного каркаса свисала на побитые плечи. Ноги, пока нетронутые, тянулись к влажной, мерцающей от росы траве. Руки растянулись от одного палача к другому и уже готовы были вот-вот оторваться от торса. Виктор плакал левым глазом. Правым — любовался и всматривался, перебрасывая сюжет в гиппокамп и карту памяти в виске. На всю округу разносился скрежет и стук металла, детский смех мужиков, опьянённых жалким видом робота. Растоптав и разорвав, они оставили его и направились на работу, такие сильные и незаменимые, такие нужные и особенные. Лучший момент в их жизни.

Виктор вышел из укрытия. Подошёл к официанту, к его остаткам. Землю накрыло плавленное белое золото. Виктор ощутил оголённой шеей холодный ветерок. Тот прошёлся между растрёпанных чёрных прядей.

— Не сбудется твой прогноз, железяка. Сегодня будет холодно. И наверняка дождь, — с жалостью сказал Виктор, опустившись на корточки перед своей моделью.

— Фото получилось красивым? Как закат? — выговорил барахлившими колонками парень.