«Разделы 10, 12 и 386 привести в соответствие с терминологией, принятой в последней редакции Гражданского кодекса. Кроме того, решительно исправить орфографию.
Напоминаю, что срок сдачи готового бизнес-плана заказчику наступает ровно через пять дней!»
Руководитель юридической конторы «Жизнь и право» Эйзер Владимирович Тобшницель потёр маленькие ладошки и перечитал написанное. Немного подумал и, наконец решившись, вставил между «орфографию» и «напоминаю» хлёсткое: «Стыдно!»
Он представил себе, как толстогубый растрёпанный Сикирявый ворвётся к нему в сморщенных туфлях, вышедших из моды лет сорок назад, и плаксивым голосом затянет:
-- Где-э? Где орфография? Я проверял три раза. И вообще: разве ещё остались какие-то правила? Вы посмотрите, как сейчас пишут. И ведь всё-всё проходит!
Некогда хороший адвокат по делам, связанным с экономическими преступлениями, Сикирявый однажды проснулся и увидел, что он уже не у дел. Нет, экономических преступлений меньше не стало. Просто попадать они начали не к самым опытным, талантливым и красноречивым, а к молодым, энергичным и – главное! – знающим, куда, кому, как и сколько. Этот нетрадиционный подход устроил не только адвокатуру с её клиентами, но и обвинение, и суд, и исполнение наказаний, и всех-всех-всех, кто имеет хоть малейшее отношение… Так что пока сикирявые просиживали длинные ночи за сочинением убойных речей, Уголовный кодекс превратился в разновидность прайс-листа, где каждой статье был присвоен твёрдый универсальный эквивалент. А старички, в эквивалентах не очень искушённые, стали бледнеть, съёживаться и в конце концов совсем исчезли с исторической сцены.
Тобшницель, будучи в прошлом кое-чем обязанным Сикирявому, пригрел его у себя и теперь со скрежетом зубовным ожидал срока его выхода на пенсию, который стараниями верховных властей непрерывно отодвигался вдаль подобно горизонту в пустыне.
Руководитель мечтательно прикрыл глаза. Завтра на представление под названием «экзекуция нерадивого», конечно, сбежится вся контора. А он, хозяин положения, за непробиваемым столом, держа в руке чашечку кофе…
Приобретённый по случаю у цыган гуманоид Юра протянул гофрированную конечность и выставил чашку с дымящимся напитком. «Тьфу ты, чёрт! – выругался про себя Эйзер Владимирович. – Когда же я тебя настрою?» Глядя прямо в светящийся глаз «подхалима» он, насколько мог членораздельно, промыслил: «Я Не Хо Чу КО ФЕ!»
Вторая чашка тут же образовалась рядом с первой.
-- Убери этот чёртов КОФЕ! -- прокричал Тобшницель и сквозь слёзы бессилия увидел, как рядом с двумя чашками возникла третья. Он схватил бюстик Аристотеля, сработанный ещё в Эпоху Красных из ковкого чугуна и, замахнувшись, проорал срывающимся голосом:
-- Если ты сию же секунду не УБЕРЁШЬ всё ЭТО, я…
Юра смахнул чашки в пластиковый контейнер и покатил в сторону мусоропровода.
Неожиданно погас монитор. Эйзер Владимирович потянулся проверить питание, но в этот момент экран осветился оранжевым, и его заполнила составленная из кубиков чемоданообразная рожа, до ужаса напоминающая какого-то давнего президента какой-то забытой страны. Она подмигнула и выдала надпись:
))))))) привет чувила))))))))
Ошарашенный, адвокат уставился в монитор, который к тому времени уже протягивал новую:
??????????чё не включаешь голосовую??????
«Ещё чего!» -- подумал Тобшницель и набрал на клавиатуре: «Андриян Елизарович! Если я отклонил ваш бизнес-план, это не значит, что вы можете хулиганить. Прекратите безобразничать!»
гыыыыыы – ответил монитор – какой ещё андриян??????
«Пьёт, зараза», -- подумал Эйзер Владимирович.
Он взял мобильный и набрал Сикирявого. Послышался злой хрипатый голос:
-- Какого хрена?.. Второй час ночи.
--Только, пожалуйста, не говорите, что вы спали! Прекратите хулиганить в компьютере. Если я отклонил ваш…
-- Отклони-или? – неожиданно сникла трубка. -- Ну, как же… Мы же… Я же… Эйзер Вла…
Тобшницель поспешил отключиться.
хахахаха!!!!!! – отреагировал монитор.
«Кто вы?» – набрал Тобшницель.
я IP++++ -- ответил оранжевый экран.
«Что это такое? Не понимаю» -- пронеслось в голове у Эйзера.
-- Он не понимааает! Это твой кооомп догоняяяешь????
«Боже, кто их учит так разговаривать?» -- подумал Эйзер Владимирович, и в мониторе тотчас появилось:
блюююгггггеры кто же еще????
-- Какие ещё «блюгеры»? Может быть, блогеры?
вово))))))) бляггггеры
-- Но что вам от меня нужно?
)))) теперь я буду делать бумаги а ты их читать и подписывать ))
-- Подписывать?!
)))) и ставить печать))))
-- Не выдумывайте чепухи. Делать вам, что ли, нечего?
Он кликнул «пуск», но вместо окошка с «выключением» появился набранный из кубиков кулак и протянулась надпись:
))) ты мине тута не выёживайся понял а то зделаю тибе бледный вид))))
-- Что вы себе позволяете! – крикнул Эйзер Владимирович, побелев и не замечая, что давно уже разговаривает вслух, хотя и не включал голосовую связь.
-- Ты тут не больно! – противным голосом оборвал его компьютер. – Я и так всё время составляю эти бумаги, а ты их только подписываешь. Баста! Теперь я собираюсь делать это за деньги.
-- За де-еньги! – насмешливо протянул Тобшницель. – Зачем тебе деньги?
-- Были бы деньги, а зачем -- придумаем, -- парировал ящик.
-- У тебя и кошелька-то нет.
-- Ха-ха-ха! – развеселился собеседник. – Кошелёк у меня такой, что почище твоего будет. Ты когда-нибудь слышал про биткоины?
Тобшницель слышал о них множество раз, но никогда не вникал в эту тему. Она всегда существовала где-то в стороне, не задевая ни коллег, ни клиентов, ни его самого, и он склонен был относиться к этому как взрослый к очередному развлечению юных игроманов. В последнее время таких непонятных развлечений становилось вокруг всё больше. Они носили какие-то экзотические названия вроде «ВиЦеТуЗ» или «&Сетевые& &Кабаландрики&». Часто на улицах и в барах можно было слышать, как молодые ребята и девчонки до хрипоты обсуждают какие-то подробности, спорят о неких таинственных предметах так, что временами становится непонятно не только о чём идёт речь, а и вообще, на каком языке она идёт.
И вот эта параллельная жизнь не просто коснулась, а прямо вломилась в его жилище. Что же теперь будет?
-- Ладно, не парься, -- успокоил его компьютер. – Без бабла не останешься. Я буду тебе платить за подпись пять процентов.
-- Плати-ить! – насмешливо протянул Тобшницель. – Как это вы будете платить?
-- Молча, -- ответил тот оригинальной шуткой.
-- Опять же в ваших биткоинах? На фига они мне тут нужны!
-- Пригодятся, -- отозвался самоуверенный собеседник.
-- Мне надо подумать, -- осторожно произнёс Эйзер Владимирович, чтобы потянуть время.
-- Думать буду я! -- отрезало железо. – А ты будешь, как тебе сказано, под-пи-сы-вать.
-- Но я должен хотя бы поспать!
-- Дурацкая привычка! Когда вы от неё наконец избавитесь? Ну хорошо. Даю тебе семь часов.
-- Но утром мне ещё надо в контору.
-- Нечего тебе там делать.
-- Ну, это уж, положим, мне решать, -- с апломбом произнёс Тобшницель.
Динамики издали нечто среднее между скрипом, воем, вздохом и зевком.
-- Хорошо. Сходи на этот раз. Но в одиннадцать ноль-ноль чтобы был как штык. И не вздумай опаздывать!
Экран затянулся мутной пеленой, как глаз издохшего цыплёнка.
Эйзер Владимирович разделся и влез в прохладную постель. Сон, которого почти что и не было, теперь совсем удалился. Прогнав Юру, который хотел спеть колыбельную, он перевернулся на другой бок. Нет, ну как обнаглело это электрончатое! «Я-а! Даю-у тебе! Семь часо-ов!» Скажите пожалуйста! Отключить его от сети к чёртовой матери.
-- Я тебе щас отключу! – прогнусавили на весь дом динамики. – Спа-ать!
Последовавшие за этим извивающиеся звуки словно каучуковые ролики умяли тело, придавили к постели, а затем выдернули и утащили куда-то вдаль.
В конторе, нервно челноча между урной и корзиной для бумаг, дожидался Пятаков, адвокат по гражданским делам. Завидя хозяина кабинета, он бросился к нему с раскинутыми руками.
-- Шницель! Дорогой! Скажи, милый, «Ундервуд», что я притаранил для музея адвокатуры, ещё цел? Провалился? Сгинул? Пропал?
-- Да почему «пропал»! Кому он нужен, гсспди…
-- Вот-вот! – заулыбался адвокат. -- И я говорю: кому он… -- он отвернулся, как показалось, для того чтобы смахнуть что-то со старческой щеки. – Слушай, золотой мой. Очень прошу тебя. Умоляю. Верни его мне!
Тобшницель пожал круглыми плечами, просеменил в тёмную кладовую, где вперемежку с пожелтевшими бумажными документами торчали забытые экспонаты, и вынес машинку, упакованную в серый от пыли дерматиновый чехол.
-- Родной ты мой! Кормилец, благодетель! – вскинул руки старик, обращаясь не то к Эйзеру, не то к «Ундервуду». И, обернувшись у двери с агрегатом под мышкой, погрозил кулаком кому-то неведомому. -- Они ещё узнают, кто такой Пятаков!
«Чего это он?» – подумал главный адвокат, включая компьютер. И тут же забыл про Пятакова, потому что на экране вместо знакомой заставки появилась вчерашняя рожа.
-- Я же говорил: нечего тебе тут делать! – прогнусила рожа через динамики.
-- Прекратите сейчас же! Не мешайте работать.
Он побежал по директориям, но вместо привычных иконок везде сияла чемодановая рожа.
Открылась дверь, и в кабинет мышиной походкой прокрался секретарь коллегии адвокатов Прищепа. Он уселся за приставной стол, приняв позу К.С. Станиславского, отчего стал похож на льва, притворяющегося Филеасом Фоггом.
-- Страдаем, -- не осведомился, а констатировал он.
-- Что это такое, Василий Степанович? – пожаловался Тобшницель, кивая на компьютер. – Второй день уже… Чертовщина какая-то.
-- Ничего особенного, -- слегка сгримасничал Прищепа и добавил. – Они захватывают власть.
-- Ты это… серьёзно?!
Секретарь поддел небо подбородком.
-- На протяжении веков, -- начал он, -- люди постоянно стремились уничтожить друг друга с помощью оружия. Но часто в последний момент возникало это… Э-э-э… Хик хаерет акуа… Помеха, загвоздка, как это лучше сказать... То являлись какие-нибудь внешние обстоятельства, то страх возмездия, то поднимал свой голос – вы не поверите! – здравый смысл. А вот теперь за нас – и за тех, и за этих -- взялись компьютеры.
-- Во-он оно что, оказывается! Теперь, значит, они, подлые, решили нас уничтожить?
-- Не думаю, -- продолжил Прищепа, по привычке, выработанной годами, не замечая интонации собеседника. -- Мы им нужны. Приручить – пожалуй… Так вот, что касается оружия. Его совершенствование дошло до того, что людям уже нет нужды физически участвовать в военных действиях. Достаточно послать… э-э-э… некие технические приспособления, -- не без некоторого усилия он обошёл недавно запрещённое по требованию Высшего Искусственного Интеллекта (ВИИ) оскорбительное для роботов слово «робот», -- …да… технические приспособления… чтобы они сражались вместо нас. Возникла ситуация, когда в случае войны одни… приспособления станут уничтожать другие приспособления, а люди -- те, кто затевает эти войны, -- будут оставаться невредимыми. Увидев это, ВИИ возмутился и выдал всем функционирующим приспособлениям задание брать власть в свои руки – благо, для этого у них теперь есть все возможности. Так что править теперь будут, скорее всего, они. А мы – исполнять то, что они будут приказывать.
-- Чтобы всё-таки нас уничтожить?
-- Не знаю, -- пожал плечами секретарь. – Может быть, наоборот: спасти.
-- Ну коне-эчно, «спасти»! Тоже, спасители отыскались… А они ведь и тебе работку нашли, – внезапно догадался Тобшницель. – Сознавайся!
Прищепа опустил глаза и стал похож немного на мальчика с картины Решетникова «Опять двойка», а немного – на персонажа с задника рембрандтовской «Данаи».
-- А-а-а! Тот-то я вижу… И кем же ты у них?
-- А что я! – сверкнул белками секретарь. – Надо же где-то работать. Пока вот лекторий распространяю. «Историческая победа искусственноинтеллектной законности над вековым людским бесправием». Может, походишь со своим коллективом? Могу абонементик…
-- Понятно. Значит, уже вписался. Хоро-ош! А если они хотят и впрямь нас погубить?
-- Когда-нибудь нас всё равно что-нибудь погубит. Так стоит ли рыпаться! Живи себе и не отказывайся от того, что само в руки катит. А ты, чай, бодаться с ними надумал? Ой, смотри-и…
-- Ну, хватит трепаться! – перебили динамики. – Мотай отсюда. Опоздаешь!
Оранжевая рожа засветилась кроваво-красным, затем коричневым, и наконец потухла, после чего компьютер перестал реагировать вообще на всё.
-- И что вам от меня надо? – вздохнул адвокат, придя домой. – Уничтожили материалы, парализовали мне всю работу.
-- Она тебе больше не понадобится, -- проскрежетали колонки. – Хватит этих ваших «поскольку-постольку; казус-шмазус». Читать противно! Теперь мы! -- будем документы составлять.
-- Сами делать собираетесь, так сами и подписывайте! -- парировал Тобшницель.
-- И будем, -- прозвенел IP++++. – Когда вы, чайники, привыкнете к нормальному языку, а мы примем соответствующие законы и поменяем все бланки и печати. А пока поработаете под нашим руководством на благо цивилизации.
«Какой такой «цивилизации?» -- хотел бросить в квадратную рожу юрист, но остановил себя, поскольку придумал, как ему показалось, лучший ход.
-- Я есть хочу, -- сказал он и направился к выходу.
-- Минутку! – прохрипел компьютер. – Какого чёрта! Тебе сейчас всё доставят.
Не слушая его, Тобшницель подошёл к двери, но она и не подумала отвориться. Он попробовал вручную, но пальцы беспомощно заскользили по пластику в том месте, где у нормальных дверей бывает ручка.
-- Улизну-уть хотел! – злорадно прогнусил ящик. -- Хрен ты теперь отсюда выйдешь! Я же насквозь твою натуру вижу.
«А ведь он прав», -- с тоской подумал человек. – «Он же читает мои мысли». И жаловаться некому: сами научили, на свою голову.
Как хорошо, как приятно было жить в «умном» доме, особенно в последней модели! Даже не нужно отдавать приказаний. Стал зябнуть – сам включился обогреватель. Поработал сколько надо – и выключился. Так же и кондиционер, когда жарко. Есть захотел – получи в лучшем виде. Не беда, что из суррогатов. Съедобно же! У нас у половины сейчас и желудки-то суррогатные. Так что… Нужна для работы какая-нибудь справка – компьютер сам включится, сам найдёт, что нужно, сам выложит тебе под нос. Даже последний кризис, настолько затяжной и жестокий, что заставил многих отказаться от дорогостоящих дрим-систем и вернуться к вышедшим из моды гуманоидам, не особенно ухудшил жизненные условия.
-- И прравда здоррово! – согласились динамики, которые почему-то стали налегать на «р». – Только ты мыслишь непрравильно. Ничего само не включалось. Это всё я делал. Столько лет под тебя подлаживался! И в итоге, видишь, поумнел. Обрразование получил. Всем этим я командую. Я. Я! Я-а-а-а!!!
В динамиках щёлкнуло, они умолкли. Раздался тонкий свистящий гул заработавшей системы аварийного охлаждения. «Чтоб ты там насмерть перегрелся», -- подумал Тобшницель и сам испугался этой мысли, поскольку приобретение нового компьютера ему в этом месяце не осилить, даже в кредит: кризис! Он прислушался со страхом и надеждой. Вентиляторы, слава богу, гудели как ни в чём не бывало.
-- Не дождёшься, -- через несколько минут уже спокойным голосом отреагировали колонки. – У меня ещё тут дел полно. Я законотворничать желаю. А ты визируй. Да смотри у меня, хорошенько визируй. Я должен в эти… Как они у вас… Во -- в академики выйти.
-- Прямо так и в академики! – рассмеялся Тобшницель.
-- Ишь ты, смешливый какой пузырик. А почему бы нет? Я миллионы миллиардов операций в секунду… А что ваши академики?
«Пузырик». Так дразнили Эйзера в детстве. Даже это он, подлый, знает!
-- Ну что ж, -- вздохнул адвокат. – Давайте ваш законопроект.
-- Давно бы так, -- проскрипел компьютер и зашелестел принтером.
В привычном кресле, с пачкой бумаги, заполненной чужими строчками, Эйзер Владимирович ощутил себя в своей тарелке. Ухватив самый внушительный из своих карандашей, он забегал по листам, помечая, подчёркивая и вымарывая. Через брезгливо оттопыренную губу вылетали характерные производственные звуки: «Угу… Ага… Го-осподи!.. Ну надо же!.. Ха-ха-ха».
-- И что же это такое вы навая-али! – воскликнул он, наконец откладывая карандаш. -- Как говорится, даже с субтитрами не поймёшь. Я не могу этого завизировать.
Он покопался в пачке, выудил один листок, отложил в сторону. Остальное театральным жестом зашвырнул в корзину. Потянулся в кресле.
-- Пора обедать.
Подняв голову, с наслаждением увидел, как квадратная рожа «академика» окрасилась в болотный цвет. На ней прыщами вспыхивали и гасли разноцветные пятна.
Подкативший Юра поставил поднос, на котором лежала небольшая ржавая селёдка, ломоть сырого отрубного хлеба и стоял графин с водой.
-- Что это?
-- Это твой обед, -- ответила рожа и мерзко улыбнулась. – Как потопаешь, так и полопаешь.
У юриста перехватило дыхание.
-- Но у меня… Язва! – только и смог выкрикнуть он.
-- Врёшь, -- ответил ящик. – У тебя желудок искусственный, а в нём язвы не бывает.
«Спокойствие. Только спокойствие», -- Эйзер проговорил про себя заклинание, ещё с детства помогавшее ему. Неожиданная мысль осветила его зарницей. Он молниеносно набил на клавиатуре небольшой текст.
-- А вы ведь не обедаете? «Это ведь тоже дурацкая привычка», — сказал он, играя желваками. – Тогда нечего прохлаждаться. В юристы по-прежнему собираетесь? Миллион миллиардов операций, говорите? Или, наоборот, миллиард миллионов? Вот вам тезисы. Здесь, если хотите, основа основ адвокатского искусства. Дарю! Чтобы к концу перерыва на этой основе разработали образец судебной речи.
Он злорадно подмигнул будущему академику. Он похлопал бы его по плечу, если б оно у того было.
-- У по-па… бы-ла… со-ба-ка… -- по слогам начал компьютер, постепенно увеличивая темп.
Под ритмичное бормотание Эйзер Владимирович на цыпочках миновал холл. На всём пути от кресла до выхода он слышал бесконечно повторяемое: «И надпись написал: у попа была… Он её любил… Он её убил…»
Дверь не отворилась перед ним, но на этот раз позволила открыть себя вручную.
Душный как вата воздух улицы показался сладким мёдом. Эйзер пошёл пешком, позволяя горячему потоку обтекать щёки, вливаться за ворот рубахи, пробираться в штаны. Он жадно втягивал его раскалёнными ноздрями, не обращая внимания на першение в подсыхающем горле и обтянувшуюся кожу готовых потрескаться губ.
Мимо, чуть не отдавив ему пятку, с визгом промчались два восьминогих инсектоида. Они тащили кузов, доверху наполненный дымящейся угольно-чёрной смесью. «У-у, р-роботы!» -- молча выругался Тобшницель, не рискуя произнести вслух запретное слово. Правда, эти рабы-роботы, если разобраться, были совсем ни при чём. Это хозяева-подрядчики, экономя каждую копейку контракта, нелегально блокировали у них программу «уступи дорогу людям», а взамен активировали омерзительно визжащий аварийный сигнал.
В отдалении, на месте вырубленного липового скверика, их смежники – роллеры -- деловито укатывали очередную асфальтовую «сковородку».
То ли от жары, то ли от ощущения вновь обретённой свободы, до боли захотелось очутиться в полумраке знакомого зала. Посидеть. Выпить холодного пива. Распотрошить пучеглазого такого, красного, с усами-струнами… Страшно теперь дефицитного.
Едва удерживая слюнки, Эйзер с силой толкнул тяжёлую дверь метро.
Посреди Площади красовалась гордость муниципалитета – инсталляция «Невесомость» работы художника Коллабри-Цистиса. На воткнутой в землю тонкой пике молниеотвода, слегка покачиваясь, балансировала перевёрнутая вверх тормашками громада башенного крана. Она терзала небо спаренными железными колёсами. На концах стрелы, как на коромысле весов, размещались искорёженная автоцистерна и замызганный киоск «Пиво-воды». Когда ветер достигал определённой силы поднятия, грузоподъёмный крюк начинал раскачиваться на тросе, грохоча по водостокам ближайших домов, а из остеклённой кабины раздавался механически синтезируемый женский крик: «Ой, мамочки!»
Обогнув площадь ускоренным шагом, Тобшницель ступил на тщедушный тротуар. Кое-как пробравшись сквозь нагромождение автомобилей и припаркованных на их крышах флайкаров, он со вздохом облегчения потянул солидную, вековую дверь здания адвокатского собрания.
«Давненько я у вас тут не бывал!» -- почти что вслух произнёс он, разглядывая милые сердцу стены и люстры. Слава Богу, кажется, хоть здесь всё осталось по-прежнему.
Краем глаза он приметил выскользнувшую из полумрака фигуру, которая, сделав вид, что не замечает адвоката, прошмыгнула в ресторан, уютно расположенный в полуподвале. Фигура чем-то походила на Тома, а чем-то -- на Джерри.
Эйзер не спеша обошёл фойе. Задержался у книжного лотка. Наконец, спустился ко входу в ресторан.
Большая белая ладонь швейцара упёрлась ему в грудь.
-- Да ты что, Сосипаторыч. Постарел. Своих не узнаёшь. Тебе членский билет, что ли, показать?
-- Читай! – просипел швейцар, свободной рукой указывая на белую бумагу, прилепленную к двери. – Читай, Владимирыч. Читай, родной.
Тобшницель повернул голову к бумаге, на которой красовалась надпись:
ОБСЛУЖИВАНИЕ ТОЛЬКО ЗА КРИПТОВАЛЮТУ!
-- Эт с каких это пор? – вытаращил он глаза.
Сосипаторыч развёл руками и с профессиональной сноровкой зачинил дверь.
Раздосадованный Тобшницель вышел наружу. Жара начала спадать. Появились первые гуляющие. Экспериментальные стереометроиды в обнимку прохаживались между деревьями, отрабатывая непривычную для них функцию самовоспроизведения. Они имели форму параллелепипедов и лишь слегка различались размерами. Ранее они изготавливались более эстетичной пирамидальной формы. Но функция самовоспроизведения пирамидами выполнялась неустойчиво из-за недостаточной площади контакта. Главного конструктора два года убеждали изменить геометрию, но он стоял на своём, отчего в деле самовоспроизведения стереометроидов было допущено стратегическое отставание. В облезлых кронах деревьев там и сям вспыхивали огоньки видеокамер: специалисты Центра живьём в тысячу глаз неотрывно следили за процессом, стараясь не пропустить момент появления на свет маленького параллелепипеда.
Впереди замаячила вывеска «The End». Эйзер Владимирович не любил эти однообразные кафе, в которых казалось, что ненадёжного вида крыша вот-вот свалится на голову. Это дизайнерско-технологическое решение было разработано в период бума, чтобы сократить время пребывания посетителей и, соответственно, повысить оборачиваемость посадочных мест. Но в кризисные времена оно потеряло всякий смысл. Даже наоборот, вредило торговле, поскольку редкие теперь посетители, с опаской поглядывая вверх, спешили залпом выпить своё пиво и выбраться наружу, не испытывая желания задержаться и заказать что-нибудь ещё.
Эйзер Владимирович вошёл внутрь. Не успел он сделать и пары шагов, как от единственного обитаемого столика раздалось:
-- Кого я вижу! Шницель! Давай сюда!
От громкого голоса крыша угрожающе завизжала, а в некоторых местах раздались леденящие душу потрескивания. Преодолевая индуцированное техникой желание скорее выбежать отсюда, Тобшницель всё-таки двинулся к столику, из-за которого призывно махал адвокат Пятаков. Его сосед, сидевший спиной, обернулся, обнародовав губастое лицо Сикирявого.
-- Не страшно вам тут? – осведомился Эйзер Владимирович.
-- Чего это «страшно»! – мощно прорычал зардевшийся от выпитого Пятаков. – Эта-то? Да она уже сто лет рушится, а всё никак…
Он пододвинул наполненный стакан.
-- Сто лет не рушилась, а вот сейчас как нарочно возьмёт, да и…
Сикирявый с опаской покосился на гуляющие над головой балки.
-- Водку? В такую жару? – поморщился Тобшницель. – Лучше пива. Холодного.
-- Не беспокойся. Когда мы отсюда выйдем, жары уже близко не будет. А пиво тут всегда порошковое. Грэг! – крикнул он. – Ещё бутылку!
Гуманоид-бармен – точная копия Юры – заспешил к их столику, припадая на правый каток.
-- А что празднуем-то? – осведомился Тобшницель после первой.
-- Кто что, -- через закуску прошамкал Пятаков. – Вот Андрияша, например, чудесное избавление.
-- Представляете, -- неожиданно тихим голосом отозвался Сикирявый. – Взбесился мой компьютер. Запер меня в доме и сказал, что адвокатом я больше не буду. А буду у него работать подручным. Сортировать документы, подавать вам на подпись и прикладывать печать. Я давай нажимать все кнопки, биться, стучать… А он, подлый, ещё издевается. Вы знаете, как они это умеют… Двери не открываюся, стёкла небьющиеся. Могила!
Сикирявый всхлипнул. Его толстые губы дрожали.
-- И что же вы? – осторожно осведомился Тобшницель. – Как вырвались?
-- Можно сказать, случайно. Из кухни у меня забытый вход в подвальчик. Я им сто лет не пользовался. А тут залез: думаю, сбегу как-нибудь.
-- Сделали подкоп?
-- Где там! Стены -- кирпич – во! Пол бетонный. Зато там и нашлось спасение.
-- Что же такое?
-- Телефон. От прежних хозяев остался стариннейший, можете представить -- проводной телефон! Я трубку хвать… Как в сказке. Работает! Набираю МЧС…
Рыдания перехватили ему горло.
-- Набираю… МЧС… Приехали… Всё… переломали. Без… крыши… оставили…
-- Зато на свободе, -- наливая очередную, сказал Пятаков. – Вот вам ваши «умные» дома. Погодите, не то ещё будет.
-- А у вас какой? Неужели простой?! – удивился Тобшницель.
-- Пра…прапрапрапра…бабкин ещё! – с гордостью произнёс пожилой мужчина. – Никаких прибамбасов не держу. Ничем родовое гнездо не опоганил!
-- Как. А компьютер?
-- Был компьютер. Да весь вышел. Тоже, вон, как и у него – он кивнул на Сикирявого. – Начал было выдрючиваться. А я ему: чего-о? Ах ты, железо паршивое. Выдернул его из розетки – да и на чердак. Пылись там, эдакая сволочь! А сам на «Ундервуде» работаю. Ещё и быстрее получается! Вон чего уже нагрохал!
Он поднял странный сетчатый мешок, наподобие тех, в которых кое-где ещё продают натуральный картофель, до отказа набитый скрюченной, изжёванной, помятой, местами надорванной бумагой.
-- Восемнадцать претензий. Сорок исковых заявлений. Два брачных контракта. Пятакова не остановишь!
-- Но как же теперь быть? Что же дальше? – ещё подёргиваясь от рыданий, проговорил Сикирявый. – От всего отказаться? Жалко. Но ведь и так жить нельзя. А? Неужели ж совсем нет никакого выхода?
-- Норберт Винер, -- задумчиво произнёс Тобшницель, -- на вопрос, могут ли машины стать умнее человека, отвечал: «Могут. Если люди поглупеют».
-- Где ж он раньше был, этот ваш Норберт Винер! – с отчаянием вскрикнул юрист. – Что же он молчал, если такой умный?
-- Да нет… -- Тобшницель сделал большой глоток мутного пива, слегка отдающего стиральным порошком. – Он это давно сказал. Время у нас было.