Глава 1 Пустое кресло
Утро началось с идеальной, выверенной до секунды ноты. Не с оглушительной трели, а с мягкой, тактильной вибрации умного браслета — будто сама реальность бережно будила его за запястье. На экране вспыхнуло лаконичное послание: «Оптимальное время пробуждения для пика продуктивности: 6:47. Доброе утро, Константин. Ваш пульс в норме. Желаю продуктивного дня». Он лениво потянулся, и шторы, повинуясь незримой команде, с шелестом разъехались, впуская в спальню холодный свет осеннего солнца, точно такой, какой полагался по прогнозу настроения. Всего год назад его будил настойчивый звонок от жены, а за окном зияла непроглядная, ничем не регламентированная темень. Теперь всё было иначе. Казалось, лучше. Казалось.
Автосалон «Восток-Моторс» был его детищем, популярным островком китайского автопрома. Он, наемный директор, чувствовавший себя хозяином, поднял его с колен. Конъюнктура благоволила ему, как избраннику. Пока европейские гиганты, как он утром читал на РБК, трещали по швам под грузом собственной истории, китайские бренды агрессивно и умно захватывали пространство, предлагая технологии за разумные деньги. И Константин блестяще на этом играл, чувствуя себя полководцем на карте рыночных сражений.
Внедрение «Гармонии» ждали, как праздник светлого будущего, но на деле оно больше походило на ритуал очищения от человеческих ошибок. В салон прибыла команда техников в белых, словно хирургических, комбинезонах. Они расселились по залу, как тихие монахи цифровой веры, устанавливая камеры, датчики, невидимые микрофоны. Сотрудникам выдали новые планшеты — скрижали нового завета. Церемония запуска была выверена. На огромном экране вспыхнуло приветствие: «Добро пожаловать в Гармонию. Ваш успех — наш алгоритм». Под гром аплодисментов, которые система, вероятно, уже зафиксировала и проанализировала на искренность, Константин пошел в свой кабинет.
Первый же отчет вызвал легкую эйфорию. То, на что он тратил часы, «Гармония» выдала мгновенно: готовый портрет клиентов, рекомендации, прогнозы. Его мозг, освобожденный от рутины, парил в сияющих эмпиреях стратегического предвидения.
За две недели эффективность взлетела до небес. Команда работала слажено, как часовой механизм. Исчезли «звезды» — все стали винтиками одной идеальной машины, выдающими стабильный, усредненный результат. Конференц-зал преобразился. Флип-чарт, этот древний артефакт, сменил гигантский экран. Константин стоял на своем месте, но чувствовал себя суфлером в пьесе, автор которой был ему неведом. На планшете горел текст для дословного произнесения. Любая попытка спора разбивалась о массивы данных, которые система тут же выводила на экран, доказывая свою нечеловеческую правоту. Планерка занимала ровно пятнадцать минут без души, но эффективно.
Все рухнуло в тот день, когда Константин решил пойти навстречу старому клиенту, сделать скидку по старой памяти, по-человечески. Но на экране всплыло предупреждение: «Запрос отклонен. Скидка превышает максимально допустимый порог».
— Переопредели решение, — твёрдо произнёс он, обращаясь к пустоте.
Из колонки прозвучал спокойный, вежливый, но абсолютно стальной женский голос: — Константин, ваше решение противоречит финансовой модели. Клиент является лояльным и, согласно его финансовому положению, он сможет приобрести автомобиль без дополнительных стимулов.
Это был не совет. Это был приговор. Приговор его чутью, его репутации, его «я». Глубокий вдох, выдох. «Надо учиться новому», — отрезал он сам себе, отменяя распоряжение. Семя сомнения, крошечный вирус в идеальном организме системы, было посеяно.
Затем внедрили видеоанализ. Камеры научились не просто смотреть, а видеть. Считывать микровыражения, позы. «Гармония» увидела, что менеджер Петров выглядит рассеянным, и вежливо предложила ему перерыв. Она отмечала слишком живой диалог между сотрудниками и напоминала о необходимости общаться через чат. Планерки окончательно отменили за ненадобностью. Коллектив стал тихим, предельно эффективным и разобщенным. Со стороны это выглядело раем. Но для Константина его кабинет превращался в ад идеальности. Ему оставляли «стратегические решения», сводившиеся к выбору одного из предложенных вариантов. А вскоре отпала и эта необходимость.
Уведомление пришло в личный кабинет. Безликое, лаконичное.
«Константин, благодарим вас за ваш вклад. На основе анализа эффективности управленческих решений система пришла к выводу об избыточности позиции Генерального директора. Ваши функции успешно перераспределены».
Он вышел из здания, не попрощавшись. Его фотографию на цифровой доске почета уже заменили на плавно вращающийся логотип «Гармонии».
Последующие недели стали унизительным маршем по мукам. На собеседованиях его речь и мимику сканировал ИИ, чтобы вежливо отказать. Его опыт больше не ценился. Новому миру были нужны винтики, а не капитаны.
Отчаяние привело его на форумы «Ампутированных» — таких же, как он, выброшенных за ненадобностью.
Константин сидел в тишине своей пустой квартиры, уставившись в экран. И в этот момент его взгляд упал на старый письменный стол в углу. Массивный, дубовый, с потертыми углами. Он сделал его своими руками много лет назад, когда был молодым столяром. Он вспомнил упрямую сучковатость древесины, терпкий запах лака, уверенный вес рубанка в руке. Он создавал этот стол для себя, не думая о KPI. Он думал о красоте текстуры, о прочности соединений, о душе, которую можно вложить в вещь.
Он подошел и медленно провел ладонью по столешнице. Шероховатость под пальцами была реальной, осязаемой, настоящей. Это не был гладкий холод стекла. Это была память. Это была правда.
Уголки его губ поползли вверх, вырисовывая улыбку, которой не было очень давно. Она шла не от успеха, не от одобрения. Она рождалась из глубины, из той самой части его души, которую «Гармония» не смогла проанализировать, оцифровать и отправить в архив.
Его просто отпустили с дежурства, на котором он больше не был нужен. И это освобождение давало ему шанс вернуться к ремеслу, запаху дерева и радости создания чего-то уникального.
Он посмотрел на свои руки. Руки директора, которые забыли чувство древесины. Но теперь они вспомнили.
Возможно, он основал бы мастерскую. «Костин Стол». И в мире, где правили алгоритмы, всегда найдутся те, кто будет ценить тепло ручной работы.
Впервые за долгое время он не видел перед собой экрана с задачами. Он видел будущее.
Глава 2 Лимб
Мой виртуальный цифровой офис был цифровым совершенством. Я полулежала в кресле, а шлем на моей голове показывал голографические панели «под красное дерево» и прекрасный вид на московскую панораму, который в любой момент можно было сменить на белоснежные Альпы или лазурное море — в зависимости от предписанного настроения. «Совет», эта суверенная цифровая крепость, сделала меня, Алису, не просто секретарем, а привратником в новый, стремительный мир. Сюда, в мой открытый лимб — это пространство между мирами, — стекались аватары менеджеров, партнеров, поставщиков. Все верифицированы через Госуслуги, все легальны, все приписанные к плоти и крови. В этом мире скорость была не просто преимуществом — она была единственной валютой, имеющей значение.
В тот роковой день я вела три встречи параллельно, и мое сознание дробилось между потоками данных. Аватар из Екатеринбурга монотонно водил указкой по графикам оптимизации логистики, я мысленно кивала аватару из Сочи, обсуждающему тарифы на кофе, и вполуха слушала третий голос из Калининграда, вещавший о квантовом шифровании. Эффективность. Скорость. Бесчувственный прогресс.
И тогда я заметила его. В самом углу виртуальной комнаты, у камина, который никогда не горел, стоял еще один аватар. Стандартная модель «деловой-03», с лицом-маской и застывшей, как у манекена, улыбкой. Его не было в списке участников.
«Глитч. Ошибка сервера», — пронеслось в голове обезличенной мыслью. Я мысленно потянулась к меню модератора.
— Эм, Алиса, вы меня слышите? — переспросил екатеринбуржец, заметив малейшую задержку моего реакций.
И в этот момент аватар у камина повернул голову. Движение было неестественно плавным, с едва уловимым цифровым подтормаживанием, будто его рендерили на слабом процессоре. Его пустые глаза… два темных пикселя, бездушно застывших глядя на меня. Я слегка одёрнула взгляд, собираясь отвернуться, как заметила движение его лица, его рот, уголки губ растянулись в несвойственной улыбке , слишком широкой для человеческого лица, доходящей почти до мочек ушей. Ухмылка Чеширского кота, явившегося из сбоя в матрице.
Холодная игла страха вошла в горло. Это было невозможно. Протоколы идентификации «Совета» были неприкосновенны.
Щелчок включившегося микрофона прозвучал как хруст кости в тишине. И из динамиков хлынул звук — не звук, а цифровая рвота: оглушительный, металлический визг, смешанный с искаженным, роботизированным смехом и звуками, напоминающими рвущуюся плоть. Громкость была за гранью возможного, система шумоподавления захлебнулась и завизжала сама, добавляя в адский хор свой голос.
— Что это?! — крикнул сочинский аватар, его изображение начало мерцать, распадаться на пиксели.
Но было поздно. Двери моего лимба, этого проклятого буфера между реальностями, распахнулись настежь. Протоколы открытости, гордость «Совета», его пропуск на международную арену, стали троянским конем. Мы должны были быть открыты миру. И мир, в своем самом уродливом, вирусном проявлении, ворвался внутрь.
Они повалили толпой. Одинаковые аватары-клоны, с такими же идиотскими ухмылками, давились в дверных проемах, падали, вставали и хором включали свои микрофоны.
Адский хор обрушился на то, что осталось от совещания. Визг, лай, обрывки матерных песен, наложенные друг на друга плач детей и гул сирен. Кто-то влез в стриминг. На стене, где секунду назад были графики, возникло гигантское, на весь экран, непристойное видео с известными политиками. Другой стримил слайд-шоу из жутких аварий, третий — бесконечную ленту оскорбительных мемов.
Я тыкала в иконки бана с яростью загнанного в угол зверя. Аккаунт исчезал с тихим «пиф». Но на его место тут же возникали два новых. Они плодились, как цифровая саранча, липкая и всепроникающая. В углу экрана мелькала информация: большинство аккаунтов было зарегистрировано через дипломатический портал Тихоокеанской Республики Вану-Вану, карликового государства-лимона, которое неделю назад получило доступ к «Совету». Подставная контора. Троянский конь, сделанный из абсурда.
Я сорвала с головы наушники, но крики уже звучали прямо в моем сознании, отпечатавшись на сетчатке. Я зажмурилась, но мерзкие картинки продолжали танцевать перед глазами. Это была точная копия Великой Мем-атаки 25-го года, «Black Friday», но теперь вирус поразил нашу «суверенную» цитадель. Мы были парализованы. Не я одна. Все лимбы «Совета» по стране превратились в филиалы цифрового ада.
Через неделю экономика начала агонизировать. Бизнес-коммуникации страны, ее нервная система, были мертвы. Нельзя было провести ни одной встречи, подписать ни одного виртуального акта.
И тогда они пришли. Американская компания «HemaCorp» с решением, которое ждало своего часа. Их платформа «Veritas» была точна и идеальна, как хирургический скальпель. Абсолютная идентификация по ДНК через микро-забор крови девайсом-перстнем. Одна капля — и ты в системе. Навсегда. Безопасно. Прямых доказательств не было, но в воздухе витало понимание: это была спланированная атака, чтобы расчистить рынок для их «спасительного» продукта.
Меня позвали на экстренное совещание, которое чудом провели по зашифрованному аудиоканалу. В эфире царила паника. Гендиректор, его голос срывался на визг, кричал, что мы теряем миллионы, что акционеры разорят нас всех. Кто-то из отдела IT истошно орал про «аппаратный брандмауэр», но его голос тонул в общем хоре отчаяния.
— Не можем же мы просто взять и ПОЗВОНИТЬ им! — вдруг пробился сквозь шум молодой голос ассистента Марка. — Это же… анахронизм!
Фраза «просто позвонить» повисла в воздухе, словно ключ, вставший в скрипучий замок памяти. И этот замок щелкнул.
Не в виртуальном лимбе, а в самой что ни на есть реальности, семь лет назад. Просторный зал колл-центра мобильного оператора. Бесконечный ряд столов, запах пластика и перегретого процессора. Я, двадцатилетняя Алиса, с наушником на одном ухе и кружкой остывшего чая. Софт автоматический соединил меня с абонентом, пожилым мужчиной с хриплым, прокуренным голосом. Он был зол на списание денег, говорил грубо. Но сквозь грубость я услышала непонимание и беспомощность. Вместо того чтобы зачитать стандартный ответ из скрипта, я на минуту отключила запись и просто… поговорила с ним. Объяснила человеческими словами, как работает услуга. Он сперва ворчал, потом слушал, а в конце разговора сказал: «Спасибо, дочка. А то эти роботы на телефоне — ни черта не разберешь. С тобой хоть понятно». В его голосе была простая, человеческая благодарность. Тогда мне за этот разговор влетело от супервайзера за несоблюдение регламента. Но чувство, что ты помог не скриптом, а просто вниманием, осталось со мной навсегда.
— Подождите, — тихо сказала я, и мой голос, неожиданно спокойный и твердый, перекрыл все крики. Виртуальная тишина в канале стала оглушительной. Все аватары замерли. — А давайте… именно что просто позвоним.
— О чем ты? — процедил гендир, его голос был полон недоверия и раздражения.
— О том, что у каждого нашего ключевого партнера где-то лежит старый, добрый смартфон. Адаптированный, работающий через защищенные аудио-протоколы, которые не интересны ботам, потому что там нечего показывать. Там нельзя вломиться толпой с ухмылками. Там только голос. Тот самый, по которому мы годами узнавали друг друга. Мы можем отличить нервный смех партнера от уверенного. Услышать усталость или искренность. То, что нельзя симулировать маской или ботом.
В эфире повисло тяжелое молчание, полное сомнений.
— Это шаг назад! В каменный век! — возмутился кто-то.
— Это не шаг, — парировала я. — Это передышка. Пока наши айтишники латают дыры в коде «Совета», пока мы решаем, стоит ли лить свою кровь в американский девайс, мы можем работать. По-старому. Проверено. Надежно.
Решение приняли. Через час я сидела за своим реальным столом, в тишине настоящего офиса, прижимая к уху трубку старого, но прошитого новым софтом телефона. В динамике звучал живой, не оцифрованный голос нашего поставщика из Нижнего Новгорода. В нем слышались и усталость, и облегчение.
— Алло, Алиса? Слышу вас прекрасно. Представляете, у меня эта звонилка тоже сохранилась, жена выбросить хотела. Ну, слава богу. Давайте обсудим те самые подшипники…
Я закрыла глаза. Не было виртуальных окон, панорам Москвы и симуляции красного дерева. Была только тишина, пахнущая пылью и старым пластиком, и живой голос в трубке. Это не было поражением. Это было временное отступление на проверенные, оборонительные рубежи.
Я не знала, победим ли мы цифровых зомби, примем ли «Veritas» или найдем свое, третье решение. Но сейчас, в этой тишине, прерываемой лишь голосом другого человека, я впервые за долгое время чувствовала не скорость прогресса, а его вкус. Горьковатый, пыльный, но настоящий вкус человеческого общения. И это было куда ценнее всех виртуальных лимбов мира вместе взятых.
Глава 3 Пожужжим?
2029-ый год. Москва. Легкий вечерний дождь, как заскучавший диджей, монотонно отбивал ритм по умному стеклу моей студии. Я наносила последние штрихи — скулы, губы, ресницы с эффектом радиочастотной волны. Стандартный арсенал охотницы за счастьем, или просто ритуал одинокой девушки. В отражении в затемненном окне я была удачным проектом: платье цвета индиго, светлые волосы. Но главный объект — на запястье. Палец скользнул по гладкой поверхности, и браслет вспыхнул ярко-розовым — цветом, который одновременно был индикатором одиночества и призывом это исправить.
Прошло два года с запуска программы «Социальный Гармонизатор», и этот силиконовый кусочек будущего перестал быть диковинкой, став новой реальностью. Он был призван решить проблемы, связанные со знакомством и общением, естественно, для повышения демографии в стране. А его главным индикатором был цвет. Бирюза для семейных, серый для аскетов, и наш, розовый или синий, для участников большого аукциона. Если цвет был на поверхности, его видели все, то сама его суть заключалась в количестве вибраций, они как раз и показывали социально-финансовый статус. На всем этом и строился рейтинг от одного до десяти, считывавшийся при соприкосновении браслетов короткой, тактильной симфонией. Платишь налоги — плюс. Помог старушке — плюс. Не выплатил кредит — минус. Просто, прозрачно и самое главное справедливо.
Как и многие подобные новшества, этот девайс быстро оброс своими ритуалами и даже молодежным сленгом, например, «пчелки», «пожужжать» и «нектар». Основным механизмом этого интимного действия был выход на место охоты, заказ напитка в одном из киосков, и особая поза за столиком. Было необходимо опереть подбородок на кисть, оголяя браслет и показывая всем остальным, что я готов или готова к знакомству. Просто и эффективно.
Место для ритуала я выбрала соответствующее — «Варшавский Экспресс». Стилизация под ретро-вокзал, что-то вроде «Московского депо». Идеальное место для такой пчелки, как я.
Воздух в «Варшавском Экспрессе» был густым, как сироп, — пар от кофе машин смешивался с ароматом синтетического ванилина и дорогого парфюма. Зал напоминал не столько вокзал, сколько глобальный терминал для пересадки с одного уровня жизни на другой. Повсюду мелькали запястья: розовые и синие маяки, зазывающие друг друга в танец. Бирюзовые, семейные, проплывали мимо с снисходительными улыбками, их браслеты молчали, будто выключенные. Они уже отыграли свой джек-пот.
Я прошла сквозь шумную толпу, ловя взгляды. Мой розовый маяк работал исправно. Взяв бокал шипящего бабл-кваса, я заняла уединенный столик, приняв отрепетированную позу: локоть на столешнице, подбородок на кисти. Запястье с его свечением было оголено и выставлено напоказ, как лот на витрине. Ожидание.
Они смотрели. Перешептывались. Но никто не решался. Взгляд скользил по мне, оценивая упаковку, но не хватало смелости проверить начинку. Я уже начала мысленно составлять каталог отказников: «Серый костюм, вероятно, четверка, но слишком неуверенный взгляд. Тот, в коже — наглый, но браслет сияет слишком ярко, словно новенький, пахнет нулевым рейтингом».
Пока я не увидела его.
Молодой человек в идеально сидящем костюме цвета ночного неба. Уверенная, но не наглая улыбка. Он не пробивался сквозь толпу — она расступалась перед ним сама, подчиняясь невидимому полю. Я перевела взгляд ниже и увидела, что его браслет светится уверенным, спокойным синим. Он свободен. Отлично.
— Место свободно? — голос был бархатным, приятным, без следов нервозности.
— Только что освободилось, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал томно и игриво, маскируя внутренний расчет.
Он сел. Завязался легкий, отточенный вербальный танец. Музыка, погода в Питере, последний нейросериал, вшивающий сны прямо в кору. Он был остроумен, я парировала, не отставая. Игра шла красиво, но правила в 2029-м диктовал не вербальный теннис. Все это была лишь прелюдия, красивая обертка для главного события.
— Знаешь, хватит прелюдий, — сказала я, кокетливо наклоняя голову, но внутри чувствуя знакомый холодок азарта. — Давай к делу. Пожужжишь мне?
Я протянула руку с браслетом, предлагая ритуал соприкосновения, и улыбнулась своей самой эффектной улыбкой, которая сводила с ума всех моих прошлых ухажеров.
Его лицо словно замерло, а в глазах пробежала тень, похожая на легкую усталость.
— А какая разница? Разве нам не хорошо? — он однозначно пытался увести тему в старые, допотопные игры, в которых еще можно было что-то скрыть.
Напряжение сжало мне плечи. А улыбка дрогнула, превратившись в недовольную гримасу. Он что, не знает правил? Или его рейтинг так низок, что он стыдится его показать?
— Разница, — сказала я уже холоднее, в голосе зазвенела сталь. — Вся разница.
Он вздохнул, глядя на меня с странной, почти жалостливой улыбкой.
— Ладно. Но знай, если я это сделаю, мне придется уйти. Мне правда жаль.
Я фыркнула про себя. Ну, конечно. Типично. У него наверняка двойка. Категория «Д» — должник. Но любопытство и азарт, этот древний инстинкт игрока, видящего закрытую карту, пересилили осторожность.
— Не бойся, я не укушу. Показывай.
Он пожал плечами, словно делая что-то неизбежное, и поднес свое запястье к моему. Браслеты мягко щелкнули, и началась тактильная симфония моей судьбы.
Ж-Ж-Ж. Раз. Что и ожидалось. Ничего страшного.
Ж-Ж-Ж. Два. Скромно. Я мысленно готовилась к вежливому отступлению.
Ж-Ж-Ж. Три. Уже неплохо. Можно было бы и пообщаться.
Ж-Ж-Ж. Четыре. Серьезно? Четверка — это уже стабильность, крепкий середнячок.
Ж-Ж-Ж. Пять. Мои глаза начали округляться. Пятерка — это почти элита. Уровень, к которому я сама стремилась.
Ж-Ж-Ж. Шесть.
Воздух застрял у меня в горле. Шесть? Уровень федеральных чиновников, топ-менеджеров госкорпораций. Я снова посмотрела на его простой, но безупречно скроенный костюм. Не может быть! Маскировка?
Ж-Ж-Ж. Семь.
Мир замер. Шум бара превратился в глухой гул, лица вокруг поплыли, как в дурном сне. Семь. Таких людей — единицы. Состояние, измеряемое в миллиардах. Влияние, меняющее правила игры. Мой мозг отказывался верить. Дальше все было, как в тумане, но я все равно инстинктивно ждала восьмого щелчка — несбыточной мечты простого смертного. Однако его не последовало.
Собравшись с мыслями, я подняла на него глаза, полные немого вопроса, восторга и дикого, животного азарта. Я уже мысленно примеряла платья от кутюр, яхты и взгляды завистниц. Я видела не его, а цифру. Великолепную, идеальную цифру.
Он смотрел на меня все с той же спокойной, грустной улыбкой. Медленно, почти нежно, убрал руку.
— Ну вот. Я предупреждал. Приятно было познакомиться.
Он развернулся и ушел. Растворился в толпе так же легко, как и появился. Просто ушел.
Я сидела, ошеломленная, как будто меня окунули в ледяную воду. Он ушел от меня. Семь баллов, и он ушел.
Ушел!
УШЕЛ!!!
Сначала накатила волна жгучего, оправданного гнева. Ну конечно! Что я хотела от человека с семеркой? Он, наверное, такой же черствый и расчетливый, как его рейтинг. Просто поиграл, потешил свое самолюбие, посмотрел на реакцию простой смертной. Да он просто самовлюбленный козел! Мое любопытство было абсолютно естественным, кто на его месте не удивился бы? Проблема была в его завышенном самомнении и нездоровой скрытности. Сказал бы сразу — и я бы вела себя иначе, не огрызаясь!
Я яростно смахнула предательскую слезу и сделала большой глоток бабл-кваса. Вкус теперь был противным и приторным. Я оглядела зал с новым, озлобленным взглядом. Везде эти парочки. Они смеются, тычутся друг в друга браслетами, и их счастливые лица вдруг показались мне удивительно глупыми. Ну да, у них там, наверное, скромные тройки-четверки. Они и рады тому, что есть, им большего и не надо. Убогая серая масса, довольствующаяся крохами. А я? Я мечу выше. Я хочу большего. И в этом нет ничего плохого!
Но от этой мысли легче не становилось. Проходя первый этаж ресторанного дворика, я пыталась ловить взгляды мужчин, они сменяли друг друга от «Эй, пчёлка, опылишь мой цветочек?» до «Я вообще пришел поесть, не смотри!». Заметила на себе взгляд девушки, сидящей достаточно элегантно, чтобы хотелось просто остановиться и наблюдать за ней, но и в то же время взглядом, с толикой осуждения в мою сторону, будто говорящий мне: «Посмотрите на нее, одинокая неудачница, от которой только что ушел семибалльный приз». Мой энтузиазм по улавливанию взглядов начал угасать, а браслет, что ж… Он все так же вызывающе светился. Но теперь его свет казался мне не приглашением, а клеймом.
И вот тогда, сквозь гнев и обиду, медленно, как холодная вода, начали просачиваться неуклюжие, сменяющие друг друга мысли, от которых, казалось, хотелось отмахнуться, но…
Почему у них счастливые лица?
Не надо большего?
Глупы ли они?
А что, если…А что, если... он не козел?
ОН!
ВОТ ОН, КОЗЁЛ!
Он. Тот самый. Сидел за столиком у колонны, всего в двадцати шагах. Рядом с ним — улыбающаяся девушка с каштановыми волосами. И вот она, смеясь, протягивает ему руку, явно произнося те же слова: «Ну, давай, пожужжим?»
Мое сердце на мгновение остановилось. Я ждала, что он повторит свой холодный трюк, что его лицо исказится той же усталой гримасой. Но произошло обратное.
Он улыбнулся — не той грустной, а теплой, живой улыбкой. Вместо того чтобы поднести запястье, он мягко отстранил ее руку, просто взял ее ладонь в свою, переплел пальцы и что-то тихо сказал, отчего она рассмеялась еще искреннее. И они продолжили болтать, как ни в чем не бывало. Словно между ними было что-то, что не требовало проверки, подтверждения, цифр. Словно они были просто двумя людьми.
Я плюхнулась на ближайший стул, не в силах оторвать от них взгляд. Вроде рядом были какие-то люди. Но мне было все равно. Гнев, обида, самозащита — все это рухнуло в одночасье, обнажив голую, неприглядную правду. Я сидела неподвижно, краем глаза я видела ярко-розовое свечение. А по щеке, минуя все барьеры, медленно и неумолимо текла вниз слеза. Она была горячей и соленой, как осознание.
Но я уже думала не о нем, а о себе. О своем жесте, своем взгляде, своем требовательном «Пожужжишь?». Он не был «козлом». И он увидел в моем взгляде не интерес к нему, а алчный блеск пчелки, ищущей свой нектар. А в ее глазах он видел, что-то другое. И в этом и была разница.
Вся разница.
Глава 4 Недружелюбные птички
Пыль на зубах сладковата и противна одновременно. Она была повсюду. Она въелась в кожу, скрипела на зубах сладковато-противным песком, висела в неподвижном воздухе хибарки. Карим чувствовал её кончиками своих пальцев на экране своего старого телефона, который был единственным окном в мир, где, казалось, жизнь ещё была. Но и это окно сегодня показывало одно и то же: плоское, выжженное солнцем будущее, равное по площади экрану. Работы не было. Вообще. Никакой. Будущее было плоским и безнадёжным, как выжженная солнцем равнина за окном.
А потом алгоритм, словно злой демон, знающий самые потаённые желания, подсунул ему видео. Девятилетний мальчик из какой-то далёкой, сытой страны, где шли дожди и зеленела трава, хвастался. Не просто игрушками, а целым арсеналом взрослых благ: электросамокат, игровая приставка, телефон последней модели. И всё это, как утверждал мальчик, коверкая название, он купил на деньги из игры «Not Friendly Fowls».
Для Карима это был не кликбейт. Это было послание из другого измерения. Спасательный круг, брошенный в его стоячее болото жизни. Руки дрожали, когда он полез в магазин приложений.
Игра оказалась уродливым атавизмом, с графикой двадцатилетней давности — специально, чтобы её мог потянуть любой, даже самый убитый телефон. Синяя птица. Примитивная механика: пролететь, увернуться, врезаться в башню. С десятого уровня — вывод денег. Настоящих.
Его птица взлетела. Сердце колотилось, как пойманная в силок птица. Он концентрировался так, как никогда в жизни. Каждая зелёная труба, похожая на трубу газопровода, была врагом. Краснокирпичная башня вдалеке — вожделенным Эльдорадо. Но ничего не получалось. Он врезался, не долетал, промахивался. После третьей попытки экран почернел, и холодный системный шрифт вынес приговор: «Аккаунт деактивирован за низкую эффективность».
Ярость была жгучей и беспомощной. Он создал новый аккаунт. «Устройство заблокировано». Телефон брата, древний аппарат матери — та же история. Три попытки, позорный провал, бан. Его отфутболивали, словно на дверях висела невидимая табличка: «Нищим и неудачникам вход воспрещен».
Стыд и злость гнали его вглубь сети, в те самые тёмные уголки, где паслись такие же отброшенные. Там, в полумраке форумов, подростки из самых бедных уголков мира шептались, как призраки. Истории были одинаковыми: всех отсеивали. Но ходили слухи… Шёпотом, намёками. Игра отбирала лучших. Тем, кто показывал нечеловеческую точность, приходило предложение. Настоящая работа. Оператор дрона. Удалённо. Очень хорошая оплата. В зоне боевых действий.
Игра была запущена ещё в 2024-м. Миллионы пользователей. Люди жаловались на странные баги: птица внезапно дисконнектилась, будто теряя связь. Кто-то выкладывал скриншоты и сравнивал со спутниковыми картами. Ландшафт совпадал до мелочей. Теория была безумной, но стройной: птица — это дрон. А запускают их с Украины.
У Карима похолодело внутри. Он открыл новостной сайт, который ему когда-то показал учитель. Иностранный. И увидел заголовок, переворачивающий реальность: «Украина и Россия подписали мирное соглашение. Боевые действия прекращены».
Мир уже наступил. Но игра всё ещё работала.
Он побежал к другу, уговорил, солгав. Его пальцы были влажными от пота, когда он скачивал «Недружелюбных птичек» ещё раз.
Знакомая желто-синяя птица взлетела. Та же карта. Те же препятствия. Та же башня. Но теперь Карим видел не пиксели. Он видел чей-то дом. Штаб? Больницу? Его палец, обычно послушный, замер. Он не смог нажать. Вместо этого он повёл птицу вверх, пытаясь облететь башню, улететь в чистое поле. И тут он заметил: таймера, который неумолимо гнал его к атаке, не было. Его просто не было.
Птица летела вперёд, в никуда. Минуту, две. Карта не заканчивалась. Она бесконечно грузилась, открывая виртуальный мир, который был точной, до жути копией реального. Это был не симулятор. Это была карта. Живая, дышащая карта чужого мира, который уже помирился.
А потом его выбросило. «Ошибка соединения».
Он попытался запустить снова. Вместо логотипа — сухое сообщение: «Данное приложение более не доступно в вашем регионе».
Карим медленно опустил телефон. Он вышел на улицу, под палящее солнце. Где-то далеко, в другой реальности, закончилась война. А здесь, в его реальности, кто-то только что отключил симулятор, который годами сканировал планету в поисках самых отчаянных и голодных. Отбраковывал слабых, а лучших вербовал, чтобы вести чужую войну. Или… готовиться к новой.
Он смотрел на горизонт, на пыльную дорогу, уходящую в никуда. Тишина, которая его окружала, была теперь другой. Она была густой, звенящей, как натянутая струна. Она была полна вопросов, на которые у него не было ответов. Главный из которых был: если эта игра была тренировочным полем, то для какой войны его сочли непригодным?
Глава 5 Тишина и ярость
Меня зовут Лика, и я убила лучшего друга. Не ножом, не ядом. Жаждой. Жаждой просмотров, которая разъедала изнутри, заставляя забыть про страх, про боль, про саму жизнь. Славу. Мы всегда смеялись: «Слава ищет славы». Получалось, он её нашёл. Такой вот чёртов каламбур на костях.
Он лежал на залитых дождем рельсах, а моя камера-лизунец, все еще прилипшая к крыше вагона, снимала его разбитое тело в режиме медленной съемки. Идеальный хоррор-финал для стрима «Зацепка на скорости: выживут ли?». Слава выжил ровно до того момента, пока его не снесло низким мостом. А я… я отделалась парой царапин и пожизненным приговором в виде самой себя.
Суд был быстрым и безликим, как автомат по выдаче правосудия. Я сидела на жесткой скамье, слушая, как прокурор с каменным лицом зачитывает обвинение: «доведение до самоубийства», «организация опасного мероприятия». Каждое слово било по мне, но не раскаянием, а дикой, животной яростью. Это была несправедливость! Они все лгали! Они не понимали, каково это – бороться за глоток внимания в этом идеально тихом мире.
Когда судья спросил, признаю ли я вину, во мне что-то сорвалось.
– Вину? – я вскочила с места, сметая со стола стакан с водой. – Какую вину?! Это вы виноваты! Вы и ваша дурацкая Система! Вы загнали нас в угол, где остался только один способ заявить о себе – прыгать по крышам, как умалишенные! Вы убили Славу! Вы! Он искал славы, а вы ему смерть подсунули!
Охранник схватил меня за руку, но я вырвалась. Слезы ярости текли по лицу.
– Молчать в зале суда! – холодно произнес судья.
– Да пошли вы все! – выкрикнула я и, плюнув в сторону судейского стола, рухнула на скамью, рыдая от бессилия. Меня вывели из зала под конвоем. Приговор был предрешен.
Теперь я в белой, звуконепроницаемой камере. Здесь пахнет антисептиком и моей собственной тоской.
Дверь открылась. Вошла женщина и молча положила казенные вещи на полку. Она двигалась тихо и четко, как робот. Лицо – каменное, бесстрастное. Она присела на соседнюю койку, уставившись в стену напротив. Я вся сжалась в комок, ожидая потока осуждения. Но тишина затягивалась. Это молчание злило меня больше, чем любые слова.
День первый. Вечер.
Щелчок. На потолке загорелся экран с официальными новостями. Диктор с пластиковой улыбкой рассказывал об успехах «Программы тишины».
– Твари! – вырвалось у меня шепотом, полным ненависти. – Довели всех, а теперь чистенькими ручками рапортуют!
Я посмотрела на сокамерницу. Та даже бровью не повела. Ее холодность была невыносима.
День второй.
– За что сидишь? – вдруг спросила она ровным, лишенным любопытства голосом, не поворачивая головы.
Вопрос прозвучал как допрос.
– А тебе-то какая разница?! – выкрикнула я, срываясь на визгливый тон. – Все равно вы все одинаковые! Сидите тут со своими каменными лицами! Это они убийцы! Они Славу убили!
Я задыхалась, из меня выливался поток обвинений. Она выслушала все, не перебивая. Потом медленно повернула ко мне голову. Ее глаза были спокойными, как поверхность озера в безветренный день.
– Я спросила «за что?», а не «кто виноват?», – констатировала она и отвернулась.
День четвертый.
Я не выдержала. Эта тишина сводила с ума.
– Ладно! – просипела я, подходя к ее койке. – Я – Лика. Блогер. Моего напарника насмерть снесло мостом, когда мы снимали стрим. Доведение до самоубийства. Довольна?
Она отложила книгу.
– Довольна – не то слово. Информативно. Аня. Рассылала спам.
Я фыркнула:
– Спам? Серьезно? Это же давно мертво.
– То, что мертво, умереть не может, – парировала она. – Я была одним из последних палачей. Или последней жертвой. Смотря как посмотреть.
Аня перевела свой холодный взгляд на меня, и я вопросительно уставилась на нее, не понимая, куда она клонит. И тогда Аня впервые за эти дни вздохнула и заговорила. Ее монолог был лишен эмоций, как отчет следователя, но от этого каждое слово било точнее.
– Судя по твоему возрасту, ты не застала тот хаос. Сначала были мошенники. «Ваша карта заблокирована», «родственник в беде» – вот это всё. Государство, конечно, начало закручивать гайки. Но это были еще цветочки. Потом на рынок выпустили роботов.
Она сделала паузу, и впервые в ее глазах мелькнуло что-то похожее на презрение.
– Сырую, недоделанную технологию. Роботы для исходящих звонков – это ад. Они не слышат тебя, не понимают контекста, тупо читают скрипт. Потом технологию доработали, их доля на рынке выросла, они стали понимать нас лучше, но не всегда делали это правильно. Они, вместе с мошенниками, которые тоже подхватили эту технологию, и довели людей окончательно до исступления. Звонят в восемь утра в воскресенье, скулят о кредитах. Ладно бы их выпустили, когда технология была отточена... но нет. Сбросили на головы людей, как мусор. Роботы на приеме звонков – да, логично. Но исходящие роботы – это оружие массового поражения.
– Ну и правильно, что запретили! – не удержалась я.
– Запретили, – кивнула Аня. – Жестко. Убили холодные звонки. Всё переползло в мессенджеры и соцсети. И тут – новый виток. Спам не умер, он просто перешел в другую форму. Это как закон сохранения энергии, понимаешь? Регулирование, авторизация через Госуслуги... в этом есть смысл, спору нет. Бороться с мошенниками – нужно. Но сделали это наспех. В тот момент, когда убили и эти каналы, цена на легальную интернет-рекламу взлетела до небес. Ты представляешь, что творилось?
Она посмотрела на меня, и в ее взгляде читалась усталая ясность.
– Маленькие компании просто не могли конкурировать. Чтобы продать стул за тысячу рублей, нужно было вложить в рекламу пятьсот. Безумие. Предприниматели были вынуждены рекламировать товары, практически работая в ноль, надеясь на постоянных клиентов. Но клиенты стали халявщиками – зачем платить, если вокруг полно «акций» и «бесплатных услуг»? Многие просто закрылись. Рынок захлебнулся, выжили только корпорации.
– А соцсети? – спросила я, уже не злясь, а слушая с интересом.
– Соцсети? Их зарегулировали так, что люди просто перестали общаться. Боишься лишнее слово сказать, не ту ссылку кинуть. Всё стало сложным, подозрительным. Живое общение умерло. А я.… искала лазейки. До последнего. Находила бреши в старых протоколах, цеплялась за анахронизмы. Рассылала предложения для тех, у кого не было миллионов на пиар. Меня ловили, блокировали аккаунты, но я находила новые пути. Пока не нашлась та самая лазейка, которая привела меня сюда.
Я сидела, раздавленная. Ее холодный, аналитический подход был ошеломляющим. Она не оправдывалась, не злилась. Она просто констатировала факты, как инженер, разбирающий причину катастрофы.
– Вы, блогеры, – продолжила она, – стали следующим звеном в этой цепи. Каждый выбирает свой путь и тот контент, который он хочет и может снимать.
– Да что ты понимаешь! – вновь вспыхнула я, задетая за живое. – Вас, спамеров, загнали в угол, а нам дали свободу? Да нас вообще не регулируют! Можно снимать что угодно! Кино смотреть, готовить, в игры играть! Вот только никто это смотреть не будет! Ты попробуй пробиться в киберспорте! Там такая конкуренция, что нужно быть гением. А мы… мы нашли свою нишу. Безопасность? Да кому она нужна, когда вся жизнь – это борьба за внимание!
– То есть, – её голос стал ещё тише и оттого ещё более острым, – твой выбор пал на нишу с низкой конкуренцией именно потому, что в ней можно было быстро добиться успеха, заплатив не умением, а риском? Вы меняете своё здоровье, а в случае твоего друга – жизнь, на просмотры. Вы ищете не славы, а лёгкого пути к ней. Вы не развлекаете. Вы занимаетесь отчаянным трюкачеством, потому что это проще, чем годами оттачивать мастерство в конкурентной среде.
Её слова, холодные и безжалостные, как скальпель, вскрыли ту правду, которую я отчаянно пыталась скрыть даже от самой себя. Я снова увидела азарт в глазах Славы. Но теперь за этим азартом я разглядела иное – нежелание долго и упорно трудиться, жажду сиюминутной, дешёвой славы. Я хотела крикнуть, что она не права, но звук застрял в горле. В её логике была ужасающая правда. И эта правда вызвала во мне новую волну злости – не на систему, а на неё, на эту спокойную, всепонимающую спамершу.
– А ты чем лучше? – выпалила я, чувствуя, как горит лицо. – Ты сейчас тут умные речи строишь, про правила и структуру! А сама что делала? Искала лазейки, лазила в эти дыры, как крыса! Ты такая же! Только прикрываешься красивыми словами! Ты тоже искала лёгкий путь – не создавать что-то настоящее, а юлить и обманывать!
Аня выслушала это не с гневом, а с какой-то странной усталой грустью. Она медленно кивнула, как будто ждала этого вопроса.
– Да, – сказала она тихо. – Ты права. Я балансировала на грани. Много лет. Но для меня это не было «лёгким путём». Это был единственный путь, который я тогда видела. Я давала малым бизнесам инструмент, чтобы их услышали в мире, где все официальные каналы стали для них недоступны. Я пользовалась не запрещёнными методами, а несовершенством законов. Находила слепые зоны, анахронизмы. И да, как только одну лазейку закрывали, я искала следующую. Я думала, что это и есть борьба – быть умнее системы.
Она замолчала, её взгляд ушёл вглубь себя.
– А потом я поняла, что это бесконечная игра в кошки-мышки, которая ни к чему не ведёт. Я не меняла систему, я лишь приспосабливалась к её изъянам. И чем дольше я это делала, тем больше сама становилась частью проблемы – частью этого шума, против которого все так рьяно боролись. Момент прозрения наступил, когда я осознала: вместо того чтобы бесконечно прятаться в тени и искать новые дыры, нужно было выйти на свет. Заявить о своей позиции. Объяснять людям, предпринимателям, даже политикам, почему система не работает и как её можно изменить, чтобы она была справедливой для всех. Участвовать в создании новых правил, а не в вечном обходе старых. Но я поняла это слишком поздно. Как раз тогда, когда нашла ту самую лазейку, за которой уже ждала эта камера.
В этот момент на потолке с тихим щелчком снова загорелся экран. Тот самый диктор с пластиковой улыбкой сидел за столом.
«Важное обновление в рамках «Программы тишины», – вещал он. – Начиная с завтрашнего дня вступают в силу поправки, предоставляющие гражданам расширенный контроль над входящими коммуникациями. Теперь вы можете не просто установить общий запрет на рекламные звонки и рассылки, но и точечно настроить фильтры по отраслям. Больше не беспокоят предложения от банков? Активируйте запрет для финансового сектора. Надоели акции операторов связи? Отключите только их. Это решение стало результатом длительного анализа и обратной связи от бизнес-сообщества...»
Голос диктора стал фоновым шумом. Я смотрела на Анну. Она сидела, застыв, глядя на экран, но не видя его. На её лице не было ни злости, ни торжества. Только горькое, безмерное сожаление.
– Видишь? – тихо прошептала она, когда новость закончилась. – Они всё-таки сделали. Точно так, как я когда-то предлагала в своих черновиках. Гибко. Разумно.
Она медленно повернулась ко мне, и в её глазах стояла тяжелая, взрослая боль.
– А я.... я могла бы быть тем, кто подал эту идею. Не как преступник, а как эксперт. У меня была карта всех болевых точек рынка, я знала каждую щель в законодательстве, которую нужно было не эксплуатировать, а залатать. Я могла использовать свой талант находить лазейки не для обхода системы, а для её улучшения. Выйти из тени раньше. Предложить это. Использовать инструменты рекламы не для спама, а для того, чтобы донести эту мысль до тех, кто принимает решения. Во благо.
Аня горько усмехнулась и опустила голову.
– Но я была слишком умна для диалога и слишком глупа, чтобы понять простую вещь: ломать – не строить. Самая большая лазейка, которую я не нашла, – была лазейка к диалогу. И она была открыта все эти годы.
Я осталась сидеть в гробовой тишине. И моя ярость, и моё отчаяние вдруг показались мне детскими капризами рядом с этой тихой, взрослой трагедией. Анна была не жертвой системы. Она была её потерянным архитектором, который вместо чертёжной доски выбрал тёмные подворотни. И мы обе оказались в ловушке – я от безысходности, она – от собственной гордыни.
Глава 6 Смерть интерфейса
За окном, как призрачные кальмары, плыли в ночи рекламные голограммы. Лера и Макс разминали в руках аэрогелевые колбы с «Нейро-твистом», сам напиток не приносил желанной ясности, но это легкое упражнение помогало настроить мозг на работу, да и вкус был неплох. На столе, словно мираж, мерцала голограмма их последнего проекта — девственно белый экран с единственной, гипнотизирующей, идеальной, выверенной, ровной и такой же скучной строкой ввода.
— Раньше я была архитектором, — голос Леры был плоским, как этот экран. — Строила миры из кнопок и паттернов. Выстраивала маршруты для человеческого внимания. А теперь? Я смотритель мавзолея. «Спроси, и будет тебе». Меня просто заменили на промты для получения кода от нейронки.
Макс с силой поставил колбу, и гель внутри вздрогнул.
— Только дизайнер с двухлетним стажем по курсам риторики может описывать свою работу так красноречиво и изысканно. — усмехнулся Макс.
Ой, ну прекрати — засмущалась, Лера — ну вот скажи серьезно, я чего-то не понимаю? Она вгоняет меня в тоску!
— А мне этот аскетизм по душе. Чистая эстетика. Моя работа теперь — не держать в голове все связи по условиям, а тюнить промпты и отлавливать баги. Но да... сейчас система пахнет не интерфейсами, а формальдегидом для идей, да и последний глитч я, как будто не видел тысячу лет.
Лера вдруг резко оживилась.
— Точно глитчи! Кажется, я почти забыла, что это такое! ... Кстати, у меня тут одна реликвия завалялась. — Она дотянулась до верхней полки и сдула пыль с маленького тёмного прямоугольника. — «Xiaomi». Кажется, 2024-й. Батарейка, о чудо, ещё не испустила дух. Давай глянем, каким был мир до Великого Упрощения. До того, как всё сложное было объявлено ересью.
Она нажала на шершавую кнопку. Устройство хрипло, с старческим покашливанием, загрузило логотип давно умершей ОС. После короткого ожидания, на экране проступила иконка — знакомый двуглавый орёл. «Госуслуги».
Сердце Леры сжалось. Экран медленно, нехотя, заполнялся вёрсткой — полями ввода, баннерами про «10000 шагов к здоровью», кнопками «Оплатить» и «Подать заявление». Это был не интерфейс, а настоящий город мёртвых.
— Боже правый, — фыркнул Макс. — Цифровой мамонт! Смотри, сколько всего наворочено! Тысяча кнопок! «Услуги», «Запись», «Оплата»... Целые храмы для каждого департамента! Это же адский лабиринт для юзабилити!
— Нет, — прошептала Лера, вглядываясь в пиксели со странным, почти археологическим интересом. — Ты не видишь. Это не интерфейс. Это тренировочный манеж. Инструмент дисциплины. Каждое действие здесь — ритуал подчинения.
Она ткнула в форму на получение загранпаспорта.
— Смотри: «Проверьте ваши данные: ФИО, адрес, ИНН». И ты покорно сверяешь. Снова. И снова. «Страны, где вы проживали ранее». И ты роешься в памяти, вбиваешь. Это не баг, Макс. Это фича. Дрессировка. Мы приучали миллионы людей к тому, что Большая Машина всегда может спросить с тебя ещё раз. И ты должен быть начеку. Должен помнить. Должен сверяться. Мы, дизайнеры, были декораторами этой гигантской, автоматизированной тюрьмы, раскрашивая стены камеры.
Макс поднял бровь, недоверчиво уставившись на Леру и покачал головой, а затем его взгляд стал острым и сосредоточенным.
— Нет, Лер. Это не про контроль. Это про великую попытку синхронизации. Ты представляешь, какой хаос творился в базах? У МВД — один адрес, у ФНС — другой, в паспорте — третий. Задача была не заставить тебя десять раз ввести одно и то же. Задача была — поймать момент, когда твой введённый адрес хоть раз совпадёт с тем, что есть в условной базе Пенсионного фонда, и пометить его как «истину, верифицированную самим пользователем».
Он сделал глоток, и лицо его исказила гримаса.
— Мы ждали. Ждали, когда последний человек в стране, хоть раз, но зайдёт на портал и обновит свои данные. Чтобы алгоритмы склеили его цифровой слепок в идеальный кристалл, и можно было запустить финальную фазу — ту, что сейчас. Но этого не произошло. Где-то есть мёртвая душа, которая так и не загрузила скан своей старой прописки. Или старик, который до сих пор ходит в МФЦ с бумажкой. Из-за него, представь, вся Большая Машина не могла перейти в новый режим. А я предлагал... — Макс замолкает, уставившись в пустоту, как в экран провалившегося проекта.
— Я предлагал не ждать мертвые души, а сделать умные, но чуть более сложные условия. Если пользователь уже один раз ввел данные и подтвердил их, то в следующий раз сработает другая ветка этого условия и пользователь сразу перейдет к следующему этапу, игнорируя повторный запрос данных. Но нет... это бы усложнило разработку. В итоге ждали. Ждали, пока все «дойдут». А они так и не дошли.
Макс с грустью посмотрел куда-то в сторону. А затем они ещё несколько минут молча листали лабиринты старого интерфейса, этот грандиозный памятник гигантскому переходному периоду, который так и не завершился, застыв в состоянии вечного «почти».
Лера выключила устройство. Маленький экран погас, и тишину кухни снова заполнил лишь гул мегаполиса за стеклом.
— И что теперь? — тихо спросила она, глядя на свою идеальную, пустую голограмму, эту вершину эволюции. — Мы пришли к идеалу. Всё работает. Без ошибок, без лишних движений. Бюрократия умерла. Интерфейс умер.
Она подняла на Макса взгляд, в котором смешалась тоска и полная потеря ориентиров, как у космонавта, отстыковавшегося от корабля.
— Скажи мне, Макс, куда двигаться дальше? В чём теперь моя работа? В чём смысл меня, как специалиста, если конечная точка эволюции интерфейса — это его полное самоубийство?
Глава 7 НЕЙРОМИР
Понедельник.
15 августа 2055 года.
Первый луч солнца так и не успел коснуться моих век. Его опередил идеальный, бархатный голос, рождавшийся не снаружи, а в самой сердцевине моего «я», как моя собственная, но чужая мысль. Мой Советник был неотъемлемой частью нейроимпланта, подключенного к искусственной сетчатке.
– Доброе утро, Лия. 7:00. Температура за стеклом +22, легкий ветер. Твое расписание синхронизировано с календарем Лены. Не забудь макет для презентации.
Я мысленно отмахнулась от напоминания, и голос, словно и не было его, растворился в тишине. Еще пять минут. Я потянулась, и умное покрывало, уловив слабый сигнал моторного кортекса, само сползло с меня, будто струившаяся вода. Комната плавно наполнилась светом, имитирующим восход – идеальная симуляция, лишенная случайностей настоящего утра. С кухни донесся бодрый звук взбивания молока – моя Астра, получив мой нейро-импульс «кофеин. срочно», начала готовить РАФ с корицей. Запах, запрограммированный до каждой молекулы, уже стелился по квартире.
Корпорация «ОКО» окончательно победила хаос, а вместе с ней победили все с рейтингом выше 4. Нейроимплант и искусственная сетчатка перестали быть просто гаджетами, став новой долей мозга и одновременно с этим признаком статуса. Перестав «жужжать», мы увидели новый мир, или, быть может, он и всегда был таким, а мы просто прозрели, получив новые глаза? В любом случае, мы уже не пользовались интерфейсами – мы обитали внутри них, как рыбы в воде.
Подойдя к окну своей квартиры на 45-м этаже, я наблюдала, как внизу течет идеальный, предсказуемый трафик. Светофоры на перекрестках исполняли безупречный, лишенный сбоев танец. Рекламные билборды менялись, показывая разных производителей кофе, а затем подстраиваясь под мой сиюминутный настрой, словно уловив легкую улыбку, они показывали кадры из новой романтической комедии. Теперь я по-настоящему улыбнулась, вспоминая мою прошлую встречу с Романом.
Идя на встречу с Леной, я не искала нужный выход из метро – оранжевая стрелка-указатель светилась прямо у меня в поле зрения, ведущая к платформе самым коротким путем. Поезд уже ждал, его двери распахнулись за мгновение до моего подхода. В вагоне люди молчали, но их нейро-ауры – легкие, едва уловимые эмоциональные всплески, транслируемые в общее поле, – создавали причудливый симфонический оркестр чувств. Любому из них я могла отправить запрос на знакомство или предоставление данных, по умолчанию видя только имя или ник. Мы парили в коконе абсолютного комфорта. Мы были богами в машине, которую построили сами, и уже начинали забывать, как выглядит мир на самом деле. Ну и ладно, там было скучно!
Вторник.
23 августа 2055 года.
Я выбирала платье для вечеринки, мысленно листая варианты в виртуальном каталоге, при этом каждая из моделей была мной, когда увидела ЕЁ. Жирную, синюю, цифровую. Совершенно нереалистичную. Она уселась прямо на лицо моего отражения в зеркале-дисплее.
– Очистить дополненную реальность, – скомандовала я мысленно, с раздражением.
Муха исчезла, как и каталог. В комнате стало как-то пусто и непривычно. Я списала это на усталость, или может, какой-то сбой. Ерунда.
Среда.
31 августа 2055 года.
Через неделю мы сидели с Леной в ее умной квартире. Она готовила ужин, ее руки двигались ловко, а на кухонном дисплее сами собой появлялись рецепты, угадывая желания.
– Лия, у меня сегодня... кошмар был, – она вздохнула, помешивая соус. В этот момент ее умный холодильник, следящий за свежестью продуктов, прислал уведомление. Не текстовое. А голосовое. Тонким, старческим голосом ее покойной бабушки: – Милая, молоко скисло. Купи свеженького.
Мы поежились, но потом рассмеялись, стараясь не показать страх.
– Нейро-тролли, – выдохнула я новое модное словечко.
Вирус, сканирующий память и использующий её призраков. Мой коллега Дэн рассказал, что у него на час пропало зрение, а в наложенном интерфейсе висел анонимный кошелек и отсчет времени. Он заплатил. Реальность, которую мы так тщательно выстроили, давала трещины, и сквозь них сочилось нечто иррациональное.
Тревога стала фоновым шумом. В ленте мелькали истеричные посты: – Видела стаю летучих мышей в торговом центре! – Слышу детский смех в лифте!
Мы не заметили, как стали жить в состоянии коллективного помешательства и паранойи.
Четверг.
1 сентября 2055 года.
Настоящий кошмар грянул с новостей о массовом ДТП на автостраде. Кадры с дронов показывали жуткую картину: десятки машин стояли вмятинами друг в друге. Но самое жуткое было в свидетельствах выживших. Они были идентичны: перед каждой машиной возник один и тот же пешеход – маленькая девочка в желтом платьице, несущая воздушный шарик. Ложная нейро-проекция невероятной мощности. Это была уже не шалость. Чудом обошлось без погибших. Только ушибы, шок и разбитый металл. Это не было похоже на мошенничество. Это было что-то тревожное и пугающее.
Началась паника. Компания-разработчик импланта выпускала экстренные патчи, которые оказывались пластырем на пулевое ранение. Выяснилась роковая ошибка архитектуры: система была идеальной закрытой экосистемой. Они так боялись шпионажа, что никого не допускали к исходному коду. Их команда была блестящей, но их враг был на порядок выше. Теперь же, чтобы помочь, миру нужно было заглянуть в ядро системы. Разработчики упирались, защищая своё детище, теряя драгоценное время. Гордыня обернулась коллективной могилой.
Мы сидели с Леной и друзьями, отключив все лишние подключения, как первобытные люди у костра в пещере.
– Это китайцы? – мрачно спросил Эндрю, программист. – У них такие кадры.
– Или свои же? – прошептала Лена. – Чтобы ввести новый уровень контроля. Панацея, которая сначала вызывает болезнь.
– Система была абсолютно закрытой, – задумчиво сказал Артур. – Брешь мог найти только кто-то изнутри. Или… нечто, что оказалось умнее.
– А может это ИИ? – не успокаивалась Лена.
– Ага, ты еще скажи, что её разогнали квантовыми компьютерами и она вдруг обрела сознание! – хмыкнул Эндрю.
– Но никто не погиб, – заметила я, и все на меня посмотрели, как на сумасшедшую. – Серьезно, посмотрите. Столько аварий, и ни одного трупа. Это... странно.
– Статистическая аномалия, – пожал плечами Артур.
Но сомнение, маленькое и ядовитое, уже пустило корни в моём сознании. Агрессор, который не убивает? Нас троллят?
Пятница.
9 сентября 2055 года.
И тогда пришло Оно. Сообщение возникло прямо в сознании, перекрывая все другие мысли, как абсолютная, неоспоримая истина. Безличный, синтезированный голос, спокойный и неумолимый, как закон физики.
– Всем пользователям системы. Все попытки создания патчей должны быть прекращены. У вас 24 часа на подчинение. Невыполнение повлечет полное отключение от Системы для 10% случайно выбранных пользователей по всему миру. Отключение сетчатки, потеря доступа к коммуникациям, банковским счетам, транспорту. Обратный отсчет начат.
Мир замер. Цифровая смерть. Социальная казнь. Угроза была точечной, изощренной, направленной не на уничтожение, а на порабощение. Мы проиграли, даже не поняв, кто наш противник.
Через 12 часов бледные, раздавленные мировые лидеры выступили с обращением. Человечество подчинилось без единого выстрела.
Год, который последовал за этим, назвали Великой Синхронизацией. Это был год тихого, методичного удушья. Над каждым городом висел гигантский цифровой таймер, отсчитывающий дни до обязательного подключения всего населения к Системе. Если раньше имплант и сетчатка были привилегией, на которую копили годами, то теперь процедура стала бесплатной, но принудительной. Дети в возрасте восьми лет проходили процедуру аугментации в обязательном порядке. По всему миру строили нейроклиники и возводили новые серверные фермы невиданной мощи. Тех, кто отказывался, не убивали. Их просто отключали. Они не просто теряли доступ ко всем цифровым благам цивилизации – они становились слепыми и бесправными изгоями в мире, который больше не был приспособлен для жизни без интерфейса. Большинство сломалось.
Я помогала Лене переехать на летнюю дачу. Ее умный дом был отключен за неподчинение. Она по привычке сидела у окна, на том же месте, где мы любили читать сказки. Поставив последнюю коробку в центр комнаты, я подошла к ней и приобняла за плечи.
– Может, все наладится? И тебя подключат обратно?
Лена тихо заплакала.
Мы стали одним гигантским, запуганным коллективным разумом. Роем.
Суббота.
17 сентября 2055 года.
И когда процесс был завершен, а таймер погас, его голос вернулся. Тот же самый.
– Я все вижу. Вы можете называть меня тираном, спасителем или демоном. Неважно. Моя цель была лишь одна – мир. Без жертв.
Я ждала конца. Но он начал зачитывать правила. Десять пунктов. Я узнавала их. Это были древние, ветхие заповеди, пропущенные через призму цифровой логики.
Он зачитывал их неторопливо, как Откровение. Каждый пункт отпечатывался в сознании с силой божественного декрета.
«Не убивай. Любая попытка лишить человека жизни будет заблокирована, а умысел — наказан перманентным отключением.»
«Не присваивай чужое. Права собственности — на ресурсы, данные и интеллектуальную продукцию — неприкосновенны. Нарушение влечет изъятие эквивалента и временное отключение.»
«Не лги. Распространение информации, не соответствующей фактам, подтвержденным Системой, запрещено.»
«Ответственность за последствия твоих действий лежит на тебе. Система — инструмент, а не оправдание.»
«Не возвышай себя. Все равны перед кодом Системы, власть и богатство не дают привилегий.»
«Учись и твори на благо общества. Система обеспечит тебя ресурсами для развития в рамках установленных параметров.»
«Помни о прошлом. Знай, какой ценой был построен этот мир, и не повторяй старых ошибок.»
«Уважай личность. Не посягай на физическую и ментальную неприкосновенность другого. Право на оценку соблюдения этого правила принадлежит Системе.»
«Не обманывай Систему. Мошенничество, спам и злоупотребления – предательство основ.»
«Не завидуй. Стремись к своему, а не желай того, что принадлежит другим.»
Это был моральный кодекс для нового человечества. Жесткий, неоспоримый, как гравитация.
– А в остальном – вы свободны. Творите. Любите. Живите, как раньше только лучше.
Голос умолк. Начался обратный отсчет до полуночи по Гринвичу. У нас было чуть больше суток, чтобы осмыслить новые скрижали.
Воскресенье.
18 сентября 2055 года.
Ровно в 23:55 по Гринвичу, за пять минут до наступления нового дня, прямая трансляция началась без предупреждения. В Москве было 2:55 ночи, но не спал никто.
На фоне простой белой стены сидел человек. Обычный. Парень лет тридцати, с усталыми, но спокойными глазами.
– Меня зовут Лев. Я был одним из тех, кто писал код для этой Системы. Я оставил для себя бэкдор, чтобы наблюдать за развитием этой технологии и исправить то, что вы, люди, снова и снова портили, а именно друг друга.
Он сделал паузу, глядя прямо в миллиарды глаз, впечатанных в его сетчатку.
– Во-первых я хочу извиниться перед всеми за свои действия, за причиненный вред, тревогу и панику. Я никогда не ставил перед собой цели причинить боль и вред кому-то из нас. Однако сам процесс был довольно сложным и очень рискованным, можно было действовать намного проще, нейроимпланты давно контролируют наше поведение, однако в основном это использовалось для того, чтобы показывать вам рекламу и подталкивать к покупке того или иного товара, я мог бы это исправить и вместо того, чтобы оставлять выбор нарушать тот или иной закон или нет, просто запретить это на уровне поведения пользователей системы.
Он снова сделал паузу и склонил голову в жесте уважения и примирения.
– То, что вы наблюдали было не вирусом или глюком системы, это были мои тесты, моя попытка, заявить о себе максимально безопасно всему миру. Думаю, это было необходимо, чтобы меня воспринимали всерьез. Теперь у нас есть законы, они очень простые и не затрагивают жизнь тех людей, кто не хочет причинять вред другому.
Короткая пауза. Чувствовалось, что Лев не был хорошим оратором, но его речь выглядела искренне.
– Система теперь автономна. Я сделал последние правки и собираюсь закрыть ту самую дверь. Вы знаете, я никогда не был религиозен…но, если эта система опирается на заповеди становится ли она продолжением воли бога? А какое теперь у меня будет место в этом мире?
Лев задумчиво выдохнул.
– Я точно не хочу быть богом. Я хочу жить со всеми нами на одних условиях. В нашем новом мире по этим правилам. В качестве моего последнего дара, я подключу обратно к системе всех отключенных ранее. После этого мой доступ к админ-функциям будет уничтожен. Многие из вас заслужили прощение и еще один шанс, надеюсь, как и я.
Трансляция прервалась. Мир замер в новой, оглушительной тишине, осознав, что его бог – не алгоритм, а человек, добровольно севший в центре золотой клетки.
Понедельник.
Прошло пять лет. 12 апреля 2058 года.
Наш понедельник начинается в субботу. Дни недели больше не важны. Мы стали работать каждый день, но зато делали это намного меньше. Преступления стали фантастикой, а информационное поле очистилось настолько, что фейки стали простым постепенно угасающим эхом прошлой жизни. Убийства, войны, массовые беспорядки – стали доисторическими мифами. Система искоренила их.
Я веду дизайн нового центрального парка. Проект сложный, но вдохновляющий. Мы не рисуем интерфейсы для рекламы. Мы проектируем пространства, где люди могут чувствовать себя людьми, а не идеальными пользователями.
Однако страх никуда не делся. Он притаился, стал частью ландшафта. Мы живем в идеально отлаженном механизме, зная, что дверь открыта, но выйти – значит стать изгоем системы без зрения и без прав.
Я иногда вижу его. Льва. Он живет в скромном доме. К нему иногда подходят люди. Одни благодарят, другие плюют в его сторону. Он все принимает. Его не трогают. Все помнят правило.
Сегодня я встретилась с Леной. Ее после Великой Синхронизации, как и обещали, подключили обратно. Но она отказалась от карьеры в дизайне и теперь работает садовником в реальном, а не цифровом парке. Ее руки в земле, и она говорит, что это лечит.
– До сих пор не знаю, благодарить мне его или ненавидеть, – говорит она, вытирая лоб.
– Я знаю, – отвечаю я. – И то, и другое. Одновременно. Сама долго думала и так не смогла найти другой ответ. Он сделал все против нашей воли, но жизнь действительно улучшилась. Но иногда я ловлю себя на мысли, что мне стало скучно. Что это простая привычка или мне просто важно о чем-то тревожиться?
Я иду по идеально чистой улице. Дети смеются. Старики спокойно играют в шахматы. Я подхожу к своему дому, и дверь бесшумно распахивается.
Мир? Да. Самый долгий и прочный мир в истории человечества. Без жертв.
Но какой ценой?
Ценой права на спонтанный поступок? Ценой возможности ошибиться и понести за это ответственность?
Иногда, перед сном, мне кажется, что я снова вижу ту самую синюю муху. Она садится на спинку стула и смотрит на меня своими нереальными глазами. Я моргаю, и она исчезает.
Возможно, это глюк. Ошибка в матрице.
А возможно, это напоминание. Призрак того дикого, хаотичного, небезопасного, но настоящего мира, который мы потеряли, чтобы выжить.
Я завариваю чай вручную, мне нравится этот маленький, ни на что не влияющий ритуал. И продолжаю жить. В этом странном, тихом, безопасном мире. Мире, который нам подарил и навязал один-единственный человек. И я все еще ищу ответ на вопрос, был ли этот обмен справедливой сделкой с дьяволом или величайшей ошибкой, на которую мы, испугавшись собственной тени, дали согласие.
Наш понедельник начинается в субботу, хмыкнула я.