Шёл XV век, междоусобные войны раздирали страну на части. Всё мужское население, кроме стариков и детей, было брошено на поля сражений. Под вековым дубом, заключив друг друга в страстные объятья, стояли юноша и девушка. Они хотели принести клятвы, прощаясь, возможно, навсегда.
— Клянись, что вернёшься! — прошептала она, впиваясь пальцами в его простёганный дублет. В её глазах стояли слёзы, но не слабости, а ярости против судьбы, разлучавшей их в самый разгар цветения любви. — Клянись этим дубом, что увидишь, как седеют мои виски!
Девушка была очень настойчива, она не потерпела бы отказа.
Он смотрел на неё, словно стараясь вобрать в душу каждый её вздох, каждый лучик света, игравший в её влажных глазах. Сердце его разрывалось между долгом и отчаянием. Ах, как же воин хотел остаться со своей прекрасной девой.
— А ты поклянись, что будешь ждать! — голос его сорвался. — Что не позволишь памяти обо мне померкнуть, как бы долго ни длилась эта проклятая война! Я не хочу, чтобы наша любовь знала увядание и забвение! Пусть лучше… — он на мгновение замолчал, подбирая страшные, но идущие от самого сердца слова, — пусть лучше смерть разлучит нас, чем жизнь без тебя! Пусть наша любовь останется такой — яркой, как молния, даже если ей суждено длиться всего миг! Пусть никогда не коснётся её седина будней и ржавчина разлук! Пусть огонь сожжёт нас дотла, но не сделает тлеющими углями.
Он сказал это с пылом юности, не ведая, что слова, рождённые болью, обладают особой силой. Ветер, гулявший в кроне древнего дуба, на миг затих. Воздух под сенью листьев стал густым, словно мёд. Казалось, сама вечность прислушалась к их клятве.
— Клянусь, — выдохнула она, прижимаясь лбом к его груди. — Любить тебя до тридцати лет и умереть в один день, если уж не суждено нам больше встретиться в этой жизни.
Они не знали, что дуб, под которым стояли, был немым свидетелем тысячелетий. Он помнил клятвы королей и шёпот влюблённых. И некоторые из них, самые сильные, он впитывал в свои кольца, делая их законом для тех, кто их произнёс.
Они поцеловались на прощание — жарко, с горьким привкусом слёз. Он ушёл на войну. А она осталась ждать под дубом, даже не подозревая, что их отчаянная мольба о вечной юности чувства стала приговором на тридцать долгих жизней. И стала их первой жизнью.
Он не вернулся с той войны. Она, как и клялась, дождалась его тридцатилетия, а на следующий день её нашли бездыханной под всё тем же дубом — сердце просто разорвалось от тоски. Так начался круг. Дуб чётко знал своё дело, он замыкал круги уже не раз.
Второй их жизнью была жизнь при дворе знатного вельможи. И наши влюблённые не подозревали, что история повторится снова. Во время чумного бунта они погибли в страшном пожаре в день её тридцатилетия. Пожар был подобен пылавшим между ними страстям. Они оставляли после себя только выжженную землю.
Пятая жизнь совпала с эпохой великих географических открытий. Дочь богатого купца и бедный пилигрим плыли в Новый Свет на одном корабле. Он назывался «Фортуна», но, по нелепому стечению обстоятельств, корабль налетел на скалы. Дата в судовом журнале была зловеще знакомой. Вода стала их холодным брачным ложем.
Пятнадцатая жизнь пришлась на век пара и железа. Вовсю гремел технический прогресс и индустриализация. Заводы, фабрики, поезда и пароходы ... Им не суждено было наслаждаться этими благами цивилизации дольше 30 лет. А ведь они могли бы столько увидеть ... На швейном производстве обвалилась крыша и унесла жизни несчастных влюблённых. Стальные балки, символ прогресса, стали символом их рока.
Жизнь двадцать девятая. Вихрь Второй мировой. Он — лётчик, она — медсестра в полевом госпитале. Они бросали пылкие взгляды в редкие моменты тишины. Их сердца горели и бились в унисон, даже когда он был в небе, а она на земле. Их нашли вместе после бомбёжки, их руки были сплетены так крепко, что санитарам пришлось разжимать окоченевшие пальцы. Свист падающих бомб стал похоронным маршем для их юной любви.
Двадцать девять раз их души встречались, чтобы разгорелся пожар, и двадцать девять раз их чувство, не успев перерасти в зрелость, обрывалось на взлёте. Кольца на срезе дуба, хранившего их клятву, смыкались, не имея начала и конца. Но тридцатый круг должен был стать особым. Накопившаяся за столетия усталость душ начала кристаллизоваться в смутную память. Проклятие дало трещину.
Тридцатая жизнь. Наши дни. Россия.
Роман резко открыл глаза. Сердце бешено колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Ещё секунду назад он чувствовал запах гари и пороха, а теперь в нос бил терпкий аромат утреннего кофе из соседней квартиры. Он отрицательно потряс головой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Эти видения — отголоски бомбёжек, шум пирсов, скрип телег — преследовали его всё чаще. Скоро тридцать. И с этим возрастом приходил не просто страх, а твёрдое знание: развязка близка. Он был здоров и полон сил, но смутное предчувствие, витавшее в воздухе, не отпускало. Он был талантливым реставратором старинных икон, и его всегда тянуло к образам с печальными глазами. Теперь он начинал понимать — почему.
В тот же миг, в своей мастерской на Арбате, София неуловимым движением уронила чашку. Костяной фарфор разбился вдребезги с тихим звоном. Но её сердце заколотилось не из-за этого. Её пронзило острое, необъяснимое чувство — будто кто-то очень близкий зовёт на помощь. Она, художница-ювелир, вдруг ясно увидела перед собой не огранку камня, а старый, могучий дуб. И почувствовала солёный вкус слёз на губах. До её дня рождения оставалось три недели.
Их столкнула судьба на вернисаже в ЦДХ. Роман пришёл посмотреть на коллекцию старинных крестов, София — представить свою новую серию украшений «Кольца судьбы». Их взгляды встретились поверх голов шумной толпы, и время остановилось. Не было необходимости в словах. Они узнали друг друга. Не по фотографиям, не по голосу — они узнали боль двадцати девяти прощаний, отпечатавшуюся в душах.
— Я тебя искал, — тихо сказал Роман, подходя к ней. Его голос был спокоен, но в глазах бушевала буря.
— Я знала, что ты придёшь, — так же тихо ответила София. По её щеке медленно скатилась слеза. — На этот раз мы опередили судьбу. Но ненамного.
Они стояли, держась за руки, среди оживлённой толпы, два одиноких островка в океане общей памяти. И понимали, что главная битва у них ещё впереди. Битва с клятвой, данной под сенью дуба много веков назад.
Слова были лишними. Вместо вернисажа они оказались в мастерской Софии, заваленной эскизами и старыми картами мира. Обрывки воспоминаний складывались в жутковатую мозаику. Дрожь шла по телу от одной мысли о таком бурном прошлом.
— Дуб, — первым нарушил тишину Роман, проводя пальцем по старой карте Подмосковья. — Всё всегда возвращается к нему. Первая клятва. Первая смерть. Он — хранитель этого безумного круга.
— Но мы нашли друг друга до, — возразила София, сжимая в кулаке серебряный кулон в виде кольца. — Раньше судьба сталкивала нас уже в последние мгновения жизни. А сейчас ... у нас есть время. Пусть немного, но есть. Это значит, что-то изменилось.
— Или это последний фортель судьбы, чтобы боль прощания была острее, — мрачно заметил Роман. Он посмотрел на Софию, и в его глазах читалась тяжесть двадцати девяти потерь. Такая глубокая боль, что дна не было видно.
— Нет, — она твёрдо положила свою руку на его. — Я чувствую. Это не ловушка. Это шанс.
Их исследование привело их в глухую деревню за сотню километров от Москвы. Дуб всё ещё стоял там, могучий и молчаливый. При их приближении воздух под его сенью снова стал густым, словно мёд. Что-то чудесное витало в воздухе.
И тут с ними заговорило Нечто. Не голос, а сама тишина, обретающая смысл в их сознании.
«Вы вернулись. Чтобы снова умереть? Тридцатый круг должен быть завершён. Таков закон клятвы».
— Мы пришли не для того, чтобы исполнить обет, — выдохнула София, поднимая голову к кроне. — Мы пришли, чтобы его отменить!
«Клятва, данная от чистого сердца, нерушима. Вы пожелали любви без увядания. Я дал вам её — вечный огонь, который не смогут погасить будни. Ценой вечного расставания на взлёте».
— Это была не любовь! — в голосе Романа зазвучала страсть, которую он носил в себе все жизни. — Это был страх! Страх, что чувство остынет! Мы были глупцами и не знали, что настоящая любовь — это не только пламя! Это и тихий жар очага, который можно хранить всю жизнь!
Воздух под дубом задрожал. Казалось, сама вечность прислушалась к этим словам.
«... Тихий жар очага?» — в «голосе» дуба впервые появилась неуверенность, любопытство. За тысячелетия он слышал лишь клятвы в вечной страсти, но никто никогда не говорил с ним о тишине и покое. Он был крайне озадачен, до глубины души.
— Мы не отрекаемся от нашей любви! — крикнула София. — Мы просим дать ей шанс прожить всю жизнь! Пройти через ссоры и примирения, через радости и трудности! Увидеть, как седеют виски друг друга! Мы принимаем всё — и молнию, и угли в пепле!
Наступила тишина. Самые долгие секунды в их тридцати жизнях.
И тогда кора древнего дуба треснула. Но не от старости, а от того, что из трещины пробился молодой, ярко-зелёный побег. Как символ новой жизни, как юношеский бунт.
«За тридцать кругов ... вы наконец-то поняли. Что ж ... Ваша новая клятва принята».
Песок в незримых часах их судьбы перевернулся и начал течь заново.
Роман и София вышли из-под сени дуба навстречу своему первому общему рассвету. Тридцатой жизни. Настоящей жизни.