Регресс

Камень не хотел спускаться в долину без нового копья. Он не боялся людей у реки – ощущал их и знал, что они истинны, однако жизнь приучила его к осторожности. Наконечник копья, которое так хорошо и долго бродило с ним вместе, два солнца назад сломался о кость оленя. Выследив подранка и извинившись перед ним, Камень его прикончил. Оружия у странника оставалось ещё немало: копьеметалка и дротики, и ножи, и прекрасный топор из зеленого камня. Но без копья охотнику нельзя никак.

Потому, поднявшись на холм, с которого отрывался вид на речную долину с далёкими дымками костров, рядом с родником Камень нашел пещерку – скорее, углубление в скале, и стал готовиться к долгому привалу. Прежде всего – огонь. Весна уже вошла в эти края, но смертельное дыхание ледяных пустынь севера всё же ощущалось и здесь. Охотник разложил собранный по дороге хворост, достал из заплечного мешка огненные палочки и сухие грибы, под прикрытием камней сотворил костёр, и недолго просто сидел рядом с ним, впитывая живое тепло и отдыхая.

Потом резво вскочил на ноги и взялся за дело. Из своего чудесного мешка, словно бы вмещающего все полезные вещи мира, извлёк несколько отбойников – каменных и из оленьих рогов, а потом – мешочек с кремнёвыми заготовками.

Он наколол эти ломти за много дневных переходов отсюда, от найденного им в обвалившемся речном берегу большого валуна. Наружу из земли торчала лишь его верхушка, но Камень чутьём потомственного мастера понял, что это очень хороший материал. Чутье, впрочем, могло и подвести и отличный на вид валун внутри будет трухлявым. А чтобы проверить, надо было его выкопать. Сняв обычно носимую им на шее фигурку Матери-земли, вырезанную из клыка мясной горы ещё его дедом, Камень попросил её о помощи. Вообще-то, Мать лучше всего помогала женщинам, а мужчины чаще обращались прямо к Небесному Зверю. Но в данном случае дело было в её власти.

Камень работал топором, палкой и руками, пока полностью не освободил валун от земли, вежливо поговорил с ним, успокаивая, и постучал по нему одним из отбойников. Валун пропел звонкую песенку – да, это был прекрасный материал, блестящий на сколе, без всяких цветных вкраплений, красивых, но делающих материал слабым. На ближайшем привале Камень наколол из желвака заготовок отличных ножей, наконечников дротиков, скребков для обработки шкур и шильев для их сшивания. Они нужны и ему самому, и людям, с которыми он будет встречаться и которые отдадут за его изделия разные вещи и еду.

Теперь же он выбрал самый большой ломоть, ещё сохранивший с одной своей стороны грубую каменную кожуру. Присев на небольшой валун, Камень на правом бедре расстелил кусок оленьей шкуры, и, прижимая заготовку к ноге, начал мерно обстукивать её самым большим отбойником из гальки.

Дело спорилось – при каждом новом выверенном ударе камень звонко вскрикивал и от него отваливался плоский кусок, точно такой, какой задумал отбить мастер. Вскоре в его руке проявилось сердце камня – копьё. Мастер изначально видел его в бесформенном куске, и лишь отсекал лишнюю плоть. Таково было его тайное умение, данное Матерью-землёй, и потому прозвали его Камнем – еще на далёкой родине.

Мысли его унеслись к морскому берегу, где он впервые увидел мир. Заросшие жёстким кустами прибрежные обрывы, обширные пляжи, на которые прибой выбрасывал добрые и вкусные ракушки, манящие призрачные острова на горизонте… Он был счастлив там, пока Небесный Зверь не велел Матери-земле отправить его в бесконечный путь.

Наконечник был уже почти готов – широкий, листообразный, плавно сводящийся к острию. Камень знал, что он прослужит долго, лишь утончаясь от затачиваний, пока не превратится в узкое жало и не сломается, когда жизненная сила в нём иссякнет.

Дотемна Камень хотел сделать ещё одно дело. Оставив свои пожитки у пещеры и захватив лишь топор и пару дротиков на всякий случай, он спустился по склону, поприветствовал и быстро срубил примеченный утром молодой ясень. Обрубил зеленые ветки, отделил прямую палку нужной длины и снял с неё кору. Потом вернулся к биваку и положил палку на защищающие костёр камни – будущее древко должно было прокоптиться для крепости.

К этому времени охотник уже ощущал голод, но привычно не обращал на него внимания. Теперь можно было подумать и об этом. Камень извлёк уже хорошо созревший олений окорок и острейшим маленьким ножом в форме ивового листа стал отрезать от него полоски плоти, натирал их смесью трав и добытой из золы соли, слегка обжаривал на палочке над костром и с урчанием поедал. Насытившись, накалил в костре несколько булыжников, вскипятил ими воду в туеске, заварил смесь сухих трав и ягод из другого мешочка и долго сидел у костра, прихлёбывая напиток и предаваясь мыслям. Потом, свернувшись калачиком и, не обращая внимания на насыщающихся вшей, заснул в пещерке.

Солнце уже стояло высоко, когда Камень спустился в долину. На плече он нёс прекрасное новое копьё с острым наконечником, прикреплённым берёзовым варом и оленьими сухожильями к прочному, отполированному песком древку. Охотник шёл к кострам у реки, всё яснее ощущая сущности тамошних людей и являя им свою.

***

Хотя доктор Пётр Зёмов не раз видел, как ребята из лаборатории готовят Аппарат к работе, его интерес к этому священнодействию не ослабевал. Для него, гуманитария, физика была непроходимой чащей, так что разговоры о торсионных полях, новой теории эфира и прочих подобных вещах он попросту пропускал мимо ушей. Главное, что Аппарат (Пётр игнорировал длинную абракадабру правильного названия) работал.

Лаборанты в белых халатах под командой доктора наук Алексея Никифоровича Заболоцкого – Лёхи для Петра – бодро суетились в зале Императорского института экспериментальной археологии среди стоящих на постаментах огромных блестящих колец и конусов, подключённых к мощным компьютерам, голографическим проекторам и прочей устрашающей машинерии.

- Зёма, готово, через пятнадцать минут можно начинать. Давай пока свой мосол.

Лёха начисто не походил на солидного учёного: красномордый детина с копной жёстких чёрных волос, любитель водки, матерщинник и самозабвенный распутник, он производил бы впечатление недалёкого жлоба – если бы не острый и спокойный взгляд маленьких серых глаз. А при виде Петра в них с некоторых пор мелькала и тень недоумённого почтения.

Сперва, впрочем, Заболоцкий был категорически против участия в экспериментах археолога («архиолуха», как он говаривал, ничуть не беспокоясь, что оскорбит почтенный институт, в котором трудился). Алексей Никифорович, несмотря на то, что работал с машиной, основанной на принципах, еще полвека назад считавшихся лженаукой, был упёртым материалистом и на дух не переносил всяческую «чертовщину». Однако вскоре вынужден был склониться под тяжестью фактов.

«Когда уважаемый, но пожилой учёный утверждает, что что-то возможно, то он почти наверняка прав. Когда он утверждает, что что-то невозможно, — он, весьма вероятно, ошибается», - процитировал он как-то по этому поводу закон, сформулированный более ста лет назад одним учёным и писателем-фантастом. К тому времени их трения в Петром остались в прошлом, и они вместе мирно выпивали в баре после напряжённого дня.

Цитата, правда, была не совсем к месту, и дело не в том, что до пожилого возраста обоим было неблизко: просто в этом случае Пётр не ощущал себя учёным. Он был им, составляя план раскопок, рисуя схемы становищ и могильников, сортируя и классифицируя находки, описывая их, вставляя в таблицы ископаемых культур, а потом трудясь над статьёй в «Российскую ареологию». А при работе с Аппаратом… да какой там учёный – скорее, экстрасенс, медиум, шаман…

Лёхе, однако, такие материи были чужды. Он просто испытывал научный трепет перед результатами их экспериментов и прекрасно понимал: чем их больше, тем ярче светит ему «нобелевка» по физике.

Аппарат работал, и с каждым разом всё лучше, хотя ещё несколько десятилетий назад любой физик расхохотался бы, услышав обоснование принципов этой работы. Хоть Пётр и не мог изложить его языком формул, но философский смысл осознавал. Во вселенной связано абсолютно всё, в частости, любой контакт между телами взаимно изменяет их, и это «клеймо» остаётся навечно, сохраняясь в энергетической ауре предметов. И – что главное – был найден способ эти ментальные «шрамы» отслеживать.

Аппарат способен был считывать с полей любого физического предмета все события, которые происходили с ним за весь период его существования, а компьютеры эту информацию обрабатывали и систематизировали. Позже к аппарату додумались подключать голопроектор, который мог воссоздавать эти истории визуально. Конечно, обычно событий было настолько много, что машина фиксировала лишь невнятный хаос. И вот тогда выяснилось, что лишь оператор-специалист, понимающий контекст предмета, знает, на что обращать внимание при его исследовании, а что пропустить. И если дать ему возможность координировать процесс, голоизображения становятся гораздо чётче и понятнее.

Зёмов вспомнил, как впервые исследовал артефакт, который сам же нашёл во время институтской экспедиции на Марсе, в долине Кидонии – центре погибшей десятки миллионов лет назад от удара астероида цивилизации. Манипулируя из защищавшего от жёсткого излучения бункера роботом-раскопщиком, Пётр извлекал многочисленные находки в руинах древней имперской столицы неподалёку от Лика – грандиозного заупокойного храма, очевидно, одного из выдающихся правителей. Храм в форме смотрящего ввысь лица земляне впервые увидели на снимках со спутника и долго не хотели верить в его рукотворность.

Находок тут было очень много и вместе они рисовали картину величественного мира сильных и жестоких существ, произошедших от местных земноводных рептилий – некогда Марс был обильно увлажнён. Но письменность этой культуры расшифровке не поддавалась, ибо основана была на нечеловеческой логике. Так что пока оставалось лишь работать с вещами.

Одну из них – странной, но изящной формы чашу из золотого сплава, найденную Петром в Кидонии – через несколько месяцев после его возвращения исследовали в институте Аппаратом. Зёмова долго инструктировали, прежде чем позволили надеть шлем оператора.

Пётр вспоминал сейчас свои чувства, когда Аппарат начал анализ вещи. Чуждые образы нахлынули на археолога, и его сознание утонуло в хаотическом калейдоскопе впечатлений – сначала оно просто не в состоянии было разобраться в мешанине странных пейзажей, интерьеров и существ в них. Но в конце концов, словно помимо воли, Пётр начал вычленять некие точки – что-то знакомое ему, попадавшееся при изучении марсианской цивилизации. И стал отдавать мысленные команды компьютеру – что-то пропустить, что-то замедлить, отделял несущественные детали. Всё это происходило почти на интуитивном уровне. Собственно, он занимался своим прямым трудом, только когда он работал на раскопках, то расчищал следы давней жизни от покрывающей их земли, а сейчас – высвобождал их из не менее толстых слоёв времени. Сначала пёстрое бессмысленнее мельтешение, воспроизводимое в центре зала голопроекторами, продолжалось. Но постепенно оно стало принимать более осмысленные формы. Всё чаще мелькали связные отрывки какой-то невероятно чужой, но жизни – жизни разумных существ.

Картины становились всё устойчивее и длительнее, так, что мозг учёных успевал хотя бы частично осмыслять их. И вдруг появилась совершенно чёткая сцена – словно открылось окно в иной мир. Огромный, уходящий вдаль тёмный зал с фэнтезийными колоннами и странными статуями. Однако вскоре стало понятно, что часть из них – живые существа. Учёные узнали их по реконструкциям останков – вымершие разумные рептилоиды Марса. Огромного роста, опирающиеся на две могучие лапы и не менее основательный хвост. Вытянутые черепа с костистыми гребнями, множество острых зубов в пастях, из которых то и дело быстро выскакивали длинные языки. От узких глаз со змеиным зрачком к ушным отверстиям шли глубокие жаберные щели, но учёные знали, что эти неведомые твари обладали и подобием лёгких.

А для Петра они вдруг перестали быть неведомыми! Он понял, что не только может слышать мысли этих миллионы лет назад превратившихся в прах существ, но и знает, и чувствует то же, что и они! Голопроекторы показывали свадьбу, и не простую: браком сочетались отпрыски двух веками враждовавших кланов – символический конец вражды. И… они были влюблены! История марсианских Монтекки и Капулетти завершалась счастливо.

Для человеческого мозга нахлынувшее вдруг знание было слишком огромным. Пётр потерял сознание.

- Что это… было?! – первое, что услышал он, когда очнулся от поднесённой к его носу кем-то из лаборантов ватки с нашатырём. Алексей выражал своё изумление громко и нецензурно. А Пётр и сам ничего не мог понять. Сцена в храме исчезла, как только археолог упал в обморок. Он потом так и не смог воспроизвести её и узнать, чем окончилась эта любовная история, хотя ещё несколько раз работал с чашей.

Но сам Петр помнил всё до мельчайших подробностей – не только то, что видел, но и что узнал и почувствовал. Хотя первое время никто из учёных не верил его рассказам, институтское начальство гнало его на обследования к психиатрам, а Алексей крутил пальцем у виска и исходил сарказмами. Но информация о марсианской цивилизации всё прибывала, и вскоре стало ясно, что трактовки доктора Зёмова триумфально подтверждаются.

Ксенопсихологи назвали произошедшее «спонтанным вхождением в ноосферу аутентичной цивилизации» и даже подвели под это сложную базу. Но у Петра была собственная теория. Он скрывал, но с детства знал, что обладает ещё одним чувством, которого не было у большинства людей: часто предвидел, что произойдёт в будущем, или что его собеседник скажет в следующую минуту, или вообще знал про него вещи, которые никак не мог знать. Причём приходило это не в словах, а в ощущениях – он просто знал и всё.

Пётр не видел особенного прока в своих способностях, с детства поручившись скрывать их, чтобы не навлечь подозрения в психической патологии. Но теперь, в сочетании с Аппаратом, их истинное предназначение, кажется, проявилось. Он многократно работал в лаборатории с различными древними артефактами, уже земными, и каждый рез результаты потрясали. Слухи о его работе расходились уже не только по научному миру, и в институт выстроилась очередь вещей на исследование.

Предмет, которой Лёха непочтительно обозвал «мослом», никаких особенных трудностей не сулил. Вообще, Пётр не очень понимал, каким образом даже старейший музей Чешской губернии смог добиться, что его вещь поставили в очередь на исследование. Да, кость была любопытной и довольно известной в учёной среде. Нашли её уже давно и сначала даже не поняли, что имеют дело с человеческой костью. Под виноградниками на окраине моравского городка почти сто пятьдесят лет назад открыли одну из самых знаменитых стоянок верхнего палеолита. Слои костей людей и съеденных ими животных, останки жилищ, множество каменных и костяных орудий… Полагали, что группы бродячих людей собирались тут для большой совместной охоты.

Что касается обломка бедренной кости возрастом в двадцать семь тысяч лет, то он бы благополучно канул в музейных фондах, не проведи кто-то его палеодиетологический анализ. И тогда выяснилось, что обладатель кости, про которого можно было лишь сказать ещё, что он был очень рослым и сильным, в первой половине жизни питался исключительно морской рыбой и моллюсками. Но ближайшее море до места, где кость была найдена, очень далеко, а при жизни человека было ещё дальше. И путешествовали в палеолите лишь собственными ногами. Получалось, что некто прошагал сотни и сотни километров по Европе ледникового периода – по диким горам, дремучим лесам, снежным равнинам…

Возможно, он был величайшим путешественником всех времён и народов. Во всяком случае, Пётр был очень рад, что у него есть возможность заняться косточкой. Он открыл ящик, в котором пребывал укутанный в белоснежную ткань «мосол», и передал его Алексею, который осторожно положил кость в приёмник Аппарата. А Пётр сел в рабочее кресло и почувствовал, как на голову его надвинулся шлем.  

***

Шатёр прорицательницы навевал на Камня тревогу. Дело было не в вещах силы, хотя их тут было много и при этом странных, но он бродил по миру так долго и видел так много таинственных вещей, что уже не очень им удивлялся. Но он никак не мог ощущать сидящую перед ним женщину. Была она очень стара – не меньше четырёх, а может, и пять десятков вёсен и зим видели эти пронзительные глаза, устремлённые на Камня из-под вязаной, богато расшитой ракушками шапочки. Она была похожа не на здешних невысоких темнокожих людей, а, скорее, на самого Камня и его далёких родичей: крупная, светлая, с прямым выдающимся носом и высоким лбом.

Но ощутить дыхание её жизни, посмотреть её глазами, почувствовать то же, что и она, Камень не мог никак – словно и впрямь перед ним был оживший мертвец. Может, кто-то похитил душу этой женщины? Быть рядом с такими людьми опасно…

- Душа моя на месте, - раздался вдруг голос, ясный и звонкий, словно говорила совсем молодая девушка, а не древняя старуха.

Камень вздрогнул от неожиданности, но колдунья не обратила на это внимания.  

- Ты не чувствуешь меня, потому что далёк от настоящей силы, - продолжала она. – Всё меньше в этом мире остаётся таких, как ты. А таких, как я, уж почти не осталось – из всего рода людей не больше, чем пальцев на двух руках.

Камень не знал, что ответить. Он пришёл к великой прорицательнице в надежде, что она укажет ему новый путь в его бесконечном странствии. Он обращался к таким людям и раньше – когда чувствовал, что больше не видит, куда идти. Как и теперь, в этой речной долине, где люди с незапамятных времен собирались для того, чтобы устроить совместную охоту, а после – великий праздник.

- Ты не ощущаешь меня, потому что я могу закрываться, - вещала между тем колдунья. – Но сейчас я откроюсь.

Откуда-то в её руках появился маленький бубен и колотушка, которой женщина стала легонько постукивать по туго натянутой оленьей шкуре. Вибрирующие звуки расходились в дальние дали, словно круги по воде. Вскоре они стали одним непрерывным звоном, в который Камень канул, словно в глубокую воду.

И вдруг он почувствовал сидящую перед ним – как ещё никого и никогда. Он даже не представлял, что человек способен скрывать в себе такие бездны.

Исчез и шатер со всеми его вещами силы, и земля, и небо. Они словно парили в пустоте, а вокруг сияли далёкие звёзды. Но пустота эта была пронизана связями, которые невозможно было выразить словами. Камень ощущал теперь не только всех людей, которые жили в его мире, но и всех, живших и умиравших от начала времён. Поистине, провидица была величайшей слышащей.

- Раньше такими были мы все, - показала она, не имея больше нужды в оформлении знания неуклюжими и плохо годящимися для того словами. – Небесный Зверь устроил так, что мысли людей были едины – от первого мужчины, которого Он слепил из земли, и первой женщины, которую Он сделал из плоти мужчины. И они всегда чувствовали друг друга – и на своей родине, путь куда нам теперь закрыт, и в этом мире, куда Он выгнал их, когда они обманули Его. На родине им не нужны были слова, они придумывали их только чтобы дать существам – чтобы те знали, кто они такие. А в этом скудном мире пришлось придумать слова и для себя.

Камень знал эту историю с детства, но сейчас он не просто слушал, а переживал её сам. Он познал безмерную горечь прародителей, изгнанных с драгоценной родины – о, как Камень хорошо понимал их! – их страдания от тяжести этого мира, его страшных законов, грубых человеческих тел и неуклюжих слов. И безумную боль, когда один из их сыновей убил другого и Зверь велел Матери-земле наказать его. И радость, когда у них родился другой сын.

Боль и радость, рождение и смерть всего их потомства ощущал сейчас Камень. И знал, что они продлятся и после него, до конца времён.

Но словно вода, пролитая на раскалённый песок, в людях неуклонно исчезало ощущение их единства. Они становились сами по себе, замыкаясь в границах своего рода, своей семьи, самих себя. И всё меньше ощущали друг друга – это умение уходило, становилось какой-то странной диковинкой, присущей немногим. А вот слова развивались, сплетались в длинные фразы, которые изменяли ум людей так, что те больше не могли жить без речи.

Камень вздрогнул, осознав, что это продлится до тех пор, пока каждый человек не окажется в абсолютном одиночестве, запертый в собственном теле, словно в тесной пещере. Но тут звук бубна, который стал для него уже неслышен, как биение собственного сердца, прервался. Камень вновь сидел на земле перед старой уродливой женщиной, по-прежнему закрытой для него.

- Расскажи мне, кто ты, - велела она тем же звонким голосом.

Камень послушно раскрыл перед великой старухой всю свою жизнь. Она теперь видела его детство и юность у моря, дедовские и отцовские уроки охоты и работы по камню, исчезновение отца в морских водах, когда он на утлой лодчонке отправился к далёким островам. Видела она и смеющуюся девушку в венке из цветов, чьё лицо было подобно летней луне в ясную ночь, цветные бусы на её стройной шее, крепкие ноги, ступающие по прибрежным камням… Девушку из рода Камня, для него запретную.

Колдунье открылись их жаркие ночи – в небольшой пещерке в обрыве над морем, где они счастливо засыпали на душистых травах под шум прибоя. И гнев старших в роде, когда уже невозможно стало скрывать то, что в ней зреет новый человек. А ещё – гнев и ужас Камня, когда род изгнал их.

- Вы не должны были делать так, - сказала прорицательница. – Люди одного рода часто рождают испорченных детей. Но такова была воля Матери-земли, она побудила вас ко греху, она привела тебя сюда.

Камень не знал, что ответить на это. И он так и не узнал, каким был бы его ребёнок. Невероятная боль вновь накатила на него при виде той уединённой поляны в обрамлении невысоких холмов, где он оставил свою женщину с сыном, а сам ушёл на охоту. А вернувшись, увидел разорённый шалаш, следы борьбы, кровь, и семьи его не было.

Он нагнал похитителей уже на границе великого горного края, в узкой расщелине. Приземистые сильные мужчины – их было, как пальцев на его обеих руках, без двух – сидели вокруг костра и жадно ели, выхватывая из огня дымящиеся куски опалённого мяса, разрывая их руками, пожирали и хватали ещё.

Из кустов Камень всё пытался высмотреть, где же его жена и сын, пока не понял, ЧТО за мясо пожирали чужаки. Безумная ярость охватила его, и рука окостенела на копьеметалке.

Первый дротик с чмоканьем прошил шею одного из пирующих, за ним полетел ещё один, и ещё. С диким криком охотник выскочил из кустов, и его копье пригвоздило к земле одного их противников, схватившегося за суковатую палицу. Камень выхватил топор и в два прыжка оказался рядом с врагами.

Всё было кончено быстро. Покрытый чужой и своей кровью охотник опустил топор. Кто-то из чужаков ещё стонал и пытался подняться. Камень съел сердца их всех. Потом собрал то, что осталось от его семьи, и долго рыдал над этим, вырыл яму, положил к останкам цветы, и еду, и лучшие ножи, и набор для шитья, и флейту, которую недавно вырезал из кости для сына. Засыпал могилу, взвалил на неё несколько валунов и ушёл, не оглядываясь. С тех пор так и шёл.

– Им нельзя было делать то, что они сделали, но и тебе тоже, - показала ему старуха. – Это против того, что хочет Небесный Зверь. И в тех чужаках, и в тебе тоже, частица души первого братоубийцы. Люди смешались с его потомством, потому всё реже рождаются истинные люди и мир становится хуже.

Камень ещё долго показывал старухе свой пройденный путь. Не было ногам его покоя в странствиях по телу Матери и вечными вопросами к Небесному Зверю: «Кто я? Откуда я? Что случилось со мной? Куда я иду?»

Камень закончил рассказ, словно сделал последний скол на создаваемой им вещи. Поток его образов иссяк, словно река вдруг обмелела.

- Твой путь окончится здесь, - непререкаемо произнесла колдунья и Камень вздрогнул.

- Но… - произнесла она после паузы, вновь замолкала, а затем продолжила, - не совсем. Я точно не знаю, что будет – мой внутренний глаз туманится. Но знаю, что Небесный Зверь хочет от тебя чего-то ещё.

Камень понял одно: его ждёт долгий отдых. И он был рад этому.

***

Пётр погрузился в раздумья, что было неплохой разминкой перед работой. Он вновь думал над тёмным вопросом о бурном развитии человеческой культуры, случившемся около двенадцати тысяч лет назад. Не на пустом же месте произошла пресловутая «неолитическая революция», с которой тоже далеко не всё ясно. Ей должно было предшествовать… что?..

Конечно, в своих учёных статьях и докладах Зёмов не мог, да и не хотел смешивать научные данные с богословием. Но в частных разговорах, а, тем более, в размышлениях Пётр не был связан этим правилом. И ещё он понимал, что всё равно невозможно, собираясь на раскопки, оставлять свою веру дома, а идя в храм на литургию, оставлять научные знания в институтском кабинете.

Поэтому для него Эдем располагался где-то в Восточной Африке, Адам и Ева были Богом сотворёнными – посредством эволюции – первыми Homo sapiens, а бывшие до них – всего лишь полуразумными обезьянами. Регрессивные неандертальцы и денисовцы происходили от братоубийцы Каина и первыми начали бродить по лику земли. А род сапиенсов продолжил третий сын прародителей – благочестивый Сиф. И, конечно же, ранняя человеческая история представляет собой постепенный трагический процесс утраты людьми знания об истинном Боге и сползания во мрак язычества и поклонения бесам.

Если рассматривать палеолит с этой точки зрения, то получается, что истинная вера тогда сохранялась куда сильнее и чётче, чем в пору древних цивилизаций. Только древние люди не могли рассказать, как ощущали и этот мир, и мир невидимый, не могли опровергнуть клевету большинства учёных, что они, как дети, обожествляли природные силы.

Пётр был уверен, что трактовка изгнания из рая как памяти о начале земледелия, неверна. Бог вверг прародителей прямиком в палеолит, где они жили «полевою травою» - то есть, собирательством. Люди перестали господствовать над «зверями полевыми» и «птицами небесными» - они питались ими и сражались с ними. И длилось это сотни тысяч лет.

Но в какой-то момент человек вдруг бросил эти занятия, став земледельцем и скотоводом. Только вот зачем человек оставил свой освященный тысячелетиями образ жизни? Ведь была она привольна, хоть и опасна: не прикреплённые к месту люди свободно бродили, имея над собой лишь власть рода, находя пищу и нужные вещи там, где ощущали их надобность. Конечно, всё это требовало труда, но вовсе не столь безысходного, как каждодневная рутина земледельца или пастуха. С этой точки зрения никаким прогрессом цивилизация не была – скорее уж, ужасным регрессом.  

Голопроекторы начали воспроизводить образы – пока лишь хаос, очевидно, связанный с процессами развития человека в материнской утробе. Пётр знал, что это невнятное мельтешение должно занять некоторое время, потому продолжал размышлять.

Ментальная связь человечества на раннем этапе истории была для археолога очевидна хотя бы потому, что глобальные цивилизационные прорывы случались с какой-то подозрительной синхронностью. То же земледелие почти одновременно возникло на Ближнем Востоке, в Китае, Новой Гвинее и Америке, хотя люди этих регионов никак не могли сообщаться между собой. А вот идеи таких вещей, как лук или колесо, распространялись уже явно путём заимствований и не доходили до тех мест, где части человечества были изолированы.

Похоже, тогда люди утратили некую связь, которую имели изначально. Надо думать, процесс занял века и тысячелетия, но с исторической точки зрения это произошло почти одномоментно. И, очевидно, потеряв возможность развиваться внутрь себя, человечество стало бурно развиваться вовне, за какие-то жалкие тысячелетия пройдя путь от каменного копья до компьютера. Для Петра это было связано исключительно с утратой ими истинной, изначальной религии. Возможно, одновременно с этим они потеряли и общее сознание человечества…

Зёмов встряхнулся и приступил к работе, стараясь через мысленные команды компьютеру вычленять чёткие образы в завораживающем мелькании голограмм. Сначала ему это никак не удавалось, но вот проектор воспроизвёл лицо женщины, смотрящее как бы сверху. Картинка продержалась достаточно долго для того, чтобы учёный заметил на лице архаические черты. Кажется, в даме было немало неандертальских или денисовских генов.

Вот появилось другое женское лицо, с закрытыми глазами, прекрасное и загадочное – на сей раз внизу, словно наблюдатель находился над ним. Похоже, совершался любовный акт. А вот стремительно приближается блестящая гладь – так видишь воду, когда ныряешь в неё с высоты. И тут же, словно ниоткуда – громадный атакующий разъярённый шерстистый носорог. Рука, держащая каменную пластину и другая – наносящая по ней удары отбойником…

Но Петру никак не удавалось надолго задержать эти картины, а главное – перевести точку зрения на них так, чтобы перед ними предстал переживший всё это человек. Обычная история при работе с костями… Вот он, кажется, опять занимается любовью: была видна голая спина, женская, с тёмной кожей и нанесёнными на неё линиями то ли раскраски, то ли татуировки, при движениях тела они производили впечатление трепещущих крыльев…

Пётр весь вспотел от ментальных усилий. Наконец, что-то подалось – картинки перестали мельтешить, стали более объёмными и какими-то… настоящими. И поле зрения сильно расширилось. Горели костры и в пламени их суетились тёмные фигуры. Кажется, это был танец, в котором участвовало множество людей. А на переднем плане, перед каким-то шатром, сидел массивный старик с длинной седой бородой и сверкающими над ней глазами. Хозяин кости.

И тут на Петра вновь накатило знание.

***

Камень наблюдал за праздником, венчающим большую охоту. Она была удачна – мясо трёх мохнатых гор будет долго кормить всех собравшихся тут людей, обычно бродящих мелкими родами. Сам он не принимал участия в общем веселье – слишком стар был, хотя накануне чисто вымылся в реке, заплёл волосы в косу, надел прекрасную одежду, сотканную женщинами из волокон травы, мокасины и гетры, расшитые костяными шариками и цветными камушками.

Охотник видел такие празднества уже множество раз. Собственно, он и не был уже охотником, а занял место в шатре старой колдуньи, давно переродившейся в лоно Матери-земли и прикрытой костями мясных гор – чтобы не вздумала рваться назад в этот мир.

Он больше не охотился и даже не делал вещи – всё, что ему было нужно, давали люди. Делом же Камня теперь было прорицать, разрешать людские вопросы, наставлять и рассказывать истории о старых временах, первых людях, Матери-земле и Небесном Звере. Но он видел, что людям его рассказы всё менее понятны. Это потому, что видящих среди них почти не осталось – и не только здесь, но и во всём мире. Камень ещё мог ощущать людей в далёких краях, куда ни за что не дойти, но те его уже не видели. Наступало полное одиночество, и старик радовался, что скоро уже тоже уйдёт к Небесному Зверю.

Колдун смотрел на людей, извивающихся в экстатическом танце под дробот барабанов, резкие вопли дудок и хоровое пение, потрясавших копьями, топорами и метательными дубинами. Эти танцы были заменой его непонятных многим историй, они выражали их форму, но не суть, потому что люди больше не понимали её – для них это были истории про баснословные Времена сновидений. Они выплёскивали свои одинокие чувства по этому поводу в прыжках и воплях над телами поверженной добычи, прося её не гневаться на них за прекращение жизни. Камень видел среди танцующих своих детей и внуков. Одни были такие же белокожие, как он сам, другие – тёмные, как их матери. Мужчины имели на черепах большие шрамы, нанесённые во время посвящения в воины, а женщины – длинные шрамы на спине, делающие их похожими на диковинных птиц.

Но видящих среди них не было, а когда Камень переродится в Матери, не станет совсем. Потупившись, старый колдун размышлял о том, позволит ли Небесный Зверь людям ещё когда-нибудь соединить свои души. Или теперь это возможно лишь в Его небесной стране, блаженном краю, в котором некогда обитали прародители? Вдруг он, Камень, последний из истинных видящих?.. Думать так было тяжело.

Глаза прорицателя затуманись от слёз, он уже не видел танцующих, лишь пламя костров отсвечивало пронзительными красными пятнышками – словно недоступные небесные огни. Но тут они вдруг исчезли в ярчайшей вспышке, и Камень увидел иной мир.

Сперва он решил, что переродился и входит в подземные чертоги, а то и в небесную страну. Но тут же решил, что представшая перед ним картина совсем не похожа на те места. Она вообще ни на что не была похожа. Большая пещера, заполненная непонятными, пугающими предметами, а может, и живыми существами. Да, они точно там были, и даже напоминали людей, только одежда и украшения их были странны. И все они смотрели прямо на Камня.

А на переднем плане сидел вовсе уж удивительный – в невиданной блестящей шапке на голове, от которой во тьму отходили тонкие щупальца. Небесный Зверь? Нет, вряд ли…  

И тут на Камня обрушилась гора образов, он вдруг понял, что знает, кто эти люди, что они делают и в каком мире живут. Старик ни за что не смог бы рассказать это на словах, но прекрасно ощущал мысли, чувства и знания человека в шапке, которого звали так же, как и его самого. Сердце охотника обожгла горькая жалость к этим людям.

Потрясённый, он вскочил и увидел, что другой Камень уже стоит напротив него.

***

Чувство обретения безнадёжно утраченного – словно прозрел слепой, многие годы живший во мраке. И это было много сильнее, чем с марсианской чашей. Пётр даже не пытался осмыслить – тем более, облечь в слова – свои впечатления, понимая, что это бессмысленно, да и не нужно. Он ощущал жизнь сидевшего перед ним человека, умершего десятки тысяч лет назад, как свою собственную, и знал, что тот так же ощущает его – как будто они обменялись памятью.

Как такое возможно, Пётр не думал – оно просто было.

«Может, Аппарат – это перст Божий?» - мелькнула у него дикая мысль.

Но почему дикая? Разве восстановление гармонии в этом мире не может случиться посредством изобретений человеческого разума?

«Время собирать камни», - подумал Пётр и вдруг оказался лицом к лицу с Камнем.

***

Лёха давно уже привык к петькиным штучкам и не особо удивился, когда перед ними предстала картина палеолитической жизни, воспроизведённая из маленького обломка кости. Разве что дед не слишком соответствовал понятиям Заболоцкого о том, как должен выглядеть человек того времени – немыт, нечёсан, иметь свирепую рожу и кутаться в грязные рваные шкуры. А этот внушительный пожилой господин в домотканой рубахе, расшитой обуви и круглой шапочке, с красивым ожерельем на груди и ухоженной длинной бородой более напоминал какого-то стильного художника-концептуалиста.

Но то, что произошло дальше, уже не укладывалось ни в какие рамки. Алексей видел по-прежнему сидящего Петра с операторским шлемом на голове. Но одновременно тот же Пётр, но без шлема, вдруг появился в голограмме! Старик поднялся со своего места, и они молча стояли, глядя друг другу в глаза. А оптом их руки соединились.

Доктор Алексей Никифорович Заболоцкий с каким-то возмущённым потрясением и даже обидой поднял взгляд к потолку.