Глава 88. Вслед Баркову
1 июня 2003г.
ЭнСК
Madam,
Я столько времени не
писал писем, что позабыл, как это делается. Впрочем, я вообще ничего не писал.
Я по-прежнему в газете,
и всё те же проблемы. Газету делаю, но получаю пятую часть прежней зарплаты. Уход-приход,
а толку нет. Всё это уже просто скушно. Энск – чрезвычайно скучный городок с
претензией на столичность. Будто бы всё городское, но города нет. Людей мало.
С какой-то стороны это
даже хорошо. Живешь себе анахоретом на отшибе. Гости к тебе не ходят, сам
ходишь только на работу. Красота.
У нас было тепло,
сейчас выпал прекрасный снег, свежо, солнце. На горизонте выглядящие
декорациями катастрофические горы. До них далековато, но смотреть приятно.
Возвышает.
Всё никак не удается
выбраться в С-Пб. (я уже не говорю о Москве). Бывшая уже во Франции с сыном,
иногда приезжает. О.К. живет с сыновьями на ул.Восстания, прямо рядом с
вокзалом. Великие возможности, но нет средств. Когда будут? Абсолютно не
уверен, что в ближайший (даже) год. И так тут еле перебиваемся, вот такие
гнусные времена материальные. Да и прошлый раз вырвался случайной милостью
нежданной – повидаться с ребенком, кой-чего подписать. Сын подрос, радует
очень, помнит и любит. Это много.
Ну вот, начало
положено, начал писать письма. Может, прорвет.
***
Умоляю Вас, Madam,
Щадите мои чувства и
впоследствии присылайте ваши фотографии без мужей. Я ценю семейный колорит.
Более того, ценю ваше семейное (относительное) спокойствие. Но. Помню парад
женихов той зимы. Не мое дело. Не мое, увы!
Для Вас я всегда готовый
Кавалер Долгих Сквозняков, Рыцарь Черного кабинета и протчее, протчее, протчее
– то есть телом и душой готов! Простите гусарство (кстати, в очередной раз за
это и уволен из университета).
О эта длинная песнь
коридора на Шпалерной!
Иду за Вами, несущей
чайник (розовое платье, полночь…), и т.д. и т.д.
Главное – я сзади, я
охотник… Но охотницей были Вы. Есть Вы.
Самое интересное, что
писание этого письма есть прелюбодеяние. Так что примите грешника. Я еще
вменяем?
***
Вы знаете, я, кажется,
попытаюсь объяснить один момент. До нашего знакомства (розовое платье, полночь)
я был влюблен. Это была женщина-потрошительница. Когда она увидела, что я
развожусь, она разыграла блудливую кошку, радующуюся каждому коту. Она владела
мной три года. Наконец случайно (случай-но) мы оказались в квартире, которую я
снимал, ей показалось, что ее подруга мною овладевает. Была белая ночь, и ее
белое лесбийское тело. Я только тогда узнал ее принадлежность, она была
обрушена, я был всем: и женщиной, и мужчиной, и она сошла с ума. Потом она
написала мне, что чувствует меня животом. Это странная женщина черной весны и
агонии. Сейчас она безобразна. В прошлом году ее инсценировка взяла
(скандально) золотую маску.
Это ваша сестра, ежели
Вы берете цветаевскую тему. Эту тему мы с ней разыграли в 1985-1989 годах. Она
была сильна. Но когда я брал ее в последний раз, она сказала: «Какой ты
сильный». Она, кажется, наконец-то почувствовала себя женщиной. Мы не слышались
три года.
Madam, бойтесь этой
темы. Меня она съела. Она хотела и белокурую наяду, и меня, и раздельно. Всё
это в прошлом, но очень в настоящем…
Вы еще не устали? Вы в
подмосковном отдыхе?
***
Я хватаюсь за тебя, за твое
изображение (на этих фото нет ни одного удачного). Я хочу докричаться до тебя,
но ты мужняя жена (он-то понимает, что я не…). За окном гудки, крики блудниц,
воскресение, на втором этаже из открытого окна доносятся божественные кряки
Дангласса, какой-то девчонке повезло).
***
Пишу через шесть часов.
Все оказалось проще. Женщину, которую я встретил у киоска, позвал твоим именем,
мы прошли в новую квартиру с шампанским. Она была изрядно весела, но как ни
странно – молода. И в Вашу честь я любил ее, любя Вас, в Вашу честь она
кричала, не понимая, что это Вы кричите… (цветом волос она напоминала вас, а
разговорами просто убивала, эстетка периода Кузьмина, она жила в Питере). В
общем, когда мы совокупились, она заявила, что знает имя женщины, которую я хочу
всегда. Я ответил, что она дура, после чего наше ночное общение стало более
эрективным. Но я не забывал каждый раз, кончая, шептать ей в ушко: Ламмермур…
Вымысел от начала до
конца, но это то, что могло бы быть не только во сне.
В этом письме остается
только одна пошлость…
И Вы этого хотите?
Представляете, как я (спокойный и гениальный) целую вас во все места, вторгаясь
вдруг туда, куда Вы не пускаете случайных спутников (даже муж бывает допущен по
странной прихоти, как исцеление от головной боли и от его занудства! Ведь
именно так?!). Madam, два сантиметра от левой груди, полтора сантиметра ниже
пупка целую –О–! Мы будем любить без поз, ибо ты+я=естественность.
***
Madam,
Начинать письма нужно
всё-таки в состоянии вменяемом, хотя я не хотел бы извиняться за предыдущее, мы
столько лет знакомы, можем позволить себе всякие тексты. Я даже позволил
ничтожество, но отправил намеренно, знайте, Madam, каков он поэт. Сидит,
надирается алкоголя, слушает Requiem и пишет даме сердца пошлости.
Впрочем, как известно,
Моцарт был пошлым человеком. Но куда нам до него? Мне более стыдно за вихляющий
почерк (вот оно эстетство «гения»!).
В городе стало
внезапно жарко. Легкое летнее одеяние. Любимое время голодного. У меня ощущение
беседы через столик за полночь. Я всё пытаюсь втолковать прелесть равнин,
холмиков и впадин телесных, а Вы всегда о горнем. А спина устала.
И всё-таки простите, Madam,
я не должен был… Пройдя столько срывов за неполный год, один обозначил на
бумаге.
Зачем?
Теперь я пишу рассказ.
Письмо. И сонет – попеременно. О, простите аналогию, но опять (eros) ощущение
ночи в одной постели с женой и любовницей.
О-ля-ля! За окном из
праздно гуляющей тачки звучит нечто парижское…
***
Простите, Madam, за
формат бумаги. Я снова нищ и снова пишу, будто бы мое единственное слово может
помочь. Я смотрю на Вашу милую цирковую фотографию и думаю: не вожу ли я Вас за
нос?
Неужели я то, что
представляю. Каким я кажусь Вам?
Ведь я пишу не только
траурное и зазеркальное (безумие одиночества). За стеной ухрапывает
жена-алкоголичка, дочку отвел к своим. Вчера написал и даже отправил…
Вот нелепый пример
легкого подрезания вен (пошло?), но это моя кровь, посылаю ее Вам. Просто
лезвие и моя бесчувственность.
Итак, я в очередной
раз уволился со скандалом. Кажется, это всем нравится. Не думай, я очень
серьезен. И то, что даже предпослал тебе в развлечение, – только одна сторона.
Мне надоели эти гении! Гению – гениталии, разверстые навстречу, а семя (о,
семя!) оплодотвори мою мысль (не чета Вам).
Господи, о чём я…
Я бродил по городу
жаркому и никого не встретил. Привел девочку домой, а там полубезумная мать.
Сейчас я включил Requiem громко. Сие очищает. Она не слышит. Ну вот, еще одна
капля крови в вино и я счастлив, думая о Вас. Простите, думать о вашем муже не
имею возможности. Вы живете, как живете, как можете.
Не читать же Вам Анну
Снегину?!
Чепуха! Я же знаю наше
безумство. В нас вечно живет ливень по пути из Мариинки! А мы никогда не
свидимся – внезапно приходит на ум.
Я пью вермут и
трезвею. Как бы я хотел вернуть один вечер на Шпалерке или Ваське! Но улица
пуста, коммуналка давно расселена, черного кабинета не существует в бесконечном
коридоре, он ныне светел и декорирован. И всё-таки был дверной проём в стене,
ровной стене со стороны улицы, никаких пристроек снаружи. И всё-таки после
ступеньки темнел вход в черный кабинет, всегда сквозило сбоку… А Вы в легком
шелковом халатике вздрагиваете, нет, Вам не показалось, я тоже вижу чернеющую
нишу. Стены метровой толщины, возможно, место для статуи в генеральской
квартире до революции, потом шкаф или тайник замуровали. Всё может быть,
столько тайн хранят старые дома.
Будем же безумны и
встретимся (только не в безумном бурге С-Пб). Только не притворяйтесь, что Вы
супруга, которую нельзя вести в оперу или лобызать на вокзале. О неряшливое
письмо. Простите. Реквием Моцарта не слишком дисциплинирует. Дарю еще чуточку
крови, чтобы достучаться до Вас.
Лючи, милая,
Леммермилая, я помню и плачу о Вас, я прикасаюсь к самым укромным местам.
А Вы еще помните меня?
А ведь я почти умер.
P.S. Да, сразу
простите за стих, это самый пристойный в стиле Баркова. Одно из развлекательных
эротических, что я написал год назад. Об ином не пишется, да поймут меня
мужчины. Распорядок листов в письме произволен.
P.P.S. Ежели удастся,
прошу срочно выслать Набокова. Это скандал! Просто меня не могут уволить, я
утерял библиотечную книгу. Выручай, милая моя Лючи!