У Линды Бауман началась собственная история, та, которую она переживала лично, о которой можно было думать на уроках, после школы и за ужином. Идею стать лучше и всем понравиться она не бросила, и продолжила собирать свой характер и привычки, работая над собой изо дня в день.
Так почти незаметно подкрался подростковый возраст, период адаптации детского разума ко взрослой жизни. Линда Бауман научилась ладить с окружающими её людьми, точнее сказать, отлично притворялась, потому что по большей части ей не нравилось ни одно общество. Её настоящая, внутренняя натура никогда бы никому не пришлась по душе, а вот девушка с улыбкой на лице, всегда на позитиве, добрая и отзывчивая, не нравилась разве только старому слепому и глухому деду.
Линда Бауман стала душой компании, её ждали везде, с кем она хоть немного была знакома, любили её голос, когда она пела, её умение заражать всех оптимизмом и самом интересное, что люди полюбили её истории, которые она рассказывала тёмным вечером на скамейке.
Девушка всегда шла всем на помощь, почти не разбирая, действительно ли кто-то в ней нуждается, или же просто, попытка обмануть на деньги. Она настолько желала всем понравиться, что часто стала попадать в неприятности, разум перестал воспринимать сигналы, означавшие опасность.
- Привет, у меня сегодня грандиозные планы на вечер, ты в теме? – спросила Машка, на другой стороне стационарного телефона.
- Да, конечно! – Линда Бауман внимательно разглядывала дисковод с цифрами.
- Как на счёт двойного свидания?
Перед глазами девушки промелькнули пара неудачных встреч, и внизу живота собрался странный комок.
«Боль?» Нет, «спазм?»
- Так ты пойдёшь? Ты же моя самая лучшая подруга и даже день рождения у нас в один день, а мне одной как-то не очень.
- Я пойду, - ответила Линда Бауман и улыбнулась.
Говорят, что в подростковом переходном возрасте, главное не упустить момент, когда детские травмы могут превратиться во что-то большее и ужасающее, но тот, кто это говорит, явно не имел дело с трудными подростками.
Встреча была с самого начала странная и намекала на недетское времяпрепровождение. Собрались в квартире одного из парней, на столе стояли стаканы, шоколадные конфеты и бутылка коньяка.
- Да пей уже, кто сейчас на трезвую голову вообще общается? – сказал парень с лысым черепом и вмятиной на нём же с правой стороны. Другой, посимпатичнее, уже обнимался с Машкой.
Линда Бауман уже пробовала спиртное, и с друзьями и дома на праздниках, пока мать не видит. Но здесь было, что-то другое, что-то в этот раз говорило о ненормальной обстановке, о страхе, и ему подобных чувствах.
- Будем! – девушка подняла стакан и залпом выпила содержимое.
Как и до этого, горло резко обожгло, изнутри в нос ударил горько-пряный запах, а через две минуты, в голове стало пусто. Не настолько, что эхом слова по черепушке отдаются, а приятно пусто, словно все ненужные мысли вышли перекурить.
- Вот, заешь шоколадкой, - протянул лысый наломанный кусочек, - Хорошо, да?
Линда Бауман кивнула и подумала, что вроде всё неплохо, для тревожного чувства.
- Мы хотим уединиться и оставим вас не на долго, - прошептала Машка, на ухо подруге и вышла с парнем в соседнюю комнату.
- А мы будем уединяться? – спросил лысый и прикоснулся губами к щеке Линды Бауман.
- Можно, - пожала плечами девушка, с желанием просто положить голову на подушку и немного полежать с закрытыми глазами. Но каждый понял всё по-своему.
Он не приставал, просто поцеловал и спросил, что она испытывает, она ответила то, что требовалось по её правилам, чтобы всем нравиться.
Ничего страшного не произошло, только поцелуи и прикосновения, но в какой-то момент Линда Бауман резко встала и, отталкивая парня, выбежала в коридор. Быстро обувшись, распахнула дверь, оказавшись на лестничной площадке.
- Ты куда? Что случилось?
Послышались голоса позади, но девушка уже неслась по ступеням вниз, а затем по вечерней улице. Как она вернулась домой, было непонятно, но словно в мгновение ока она оказалась у себя в комнате. Села на кровать и поджала под себя ноги.
- Мне было больно? – спросила она вслух саму себя, - Нет. Приятно? Я не знаю. Так что же происходит со мной, когда я начинаю что-то чувствовать?
Девушка схватилась руками за голову и заплакала. Внизу живота снова начал увеличиваться странный ком, он рос и рос, пока не заполнил всё тело, и не начал давить изнутри. Дыхание участилось, словно за плечами был марафон, руки задрожали так, что даже не могли сжаться в кулаки, а ком всё давил, пытаясь порвать кожу, чтобы выбраться наружу. Но кожа не рвалась, ком не выбирался.
Линда Бауман взял с полки тонкое лезвие, и сделала всего два неглубоких пореза на запястье. Ком вырвался на свободу и тонкой струйкой крови сполз на зелёный потёртый коврик у кровати. Глядя на багровые пятна, девушка быстро пришла в себя. Вся боль, что была до этого внутри, словно испарилась, а на её месте появилось новое чувство, облегчение.
Несколько дней девушка ходила сама не своя, не понимая, почему ей стало так легко и комфортно. Принимать мысль, что при виде крови её жизнь становиться терпимее, она не желала, ведь это неправильно. Нужно, просто быть как все, а если на душе плохо, то сама виновата, иди лучше дома приберись, или сделай что-либо полезное. Хандра бывает только от лени.
Снова потекли недели, постоянная работа над собой, всегда быть кем-то, быстро утомляли, и лишь оставшись наедине с собой, Линда Бауман могла позволить себе немного радости. Она смеялась так, как не делала этого с другими, от чего такая мелочь становилась ярче и желаннее. Танцевала, пока никто не видит, пела, и просто валяла дурака перед зеркалом, наслаждаясь истинной личностью. Пока однажды мать не заметила почти зажившие порезы на запястье.
- Что это? – спросила она.
- Мама, смотри, она как будто дралась с Росомахой, - взвизгнул братишка, доедая утреннюю кашу.
Линда Бауман пыталась стянуть вниз рукав рубашки, но момент был упущен.
- Что это такое?
Девушка не понимала, злиться мать или реально расстроена, и тут же начала врать.
- Я поцарапалась, просто кажется ужасно, но на самом деле ерунда.
А мать почему-то заплакала.
На следующий день Линду Бауман отвели к врачу невропатологу в местной поликлинике. Женщина в халате долго смотрела в глаза, а не на порез, и с шумным выдохом спросила:
- В детстве травмы были?
- Да, - ответила мать, - Ей в три годика арматурой голову пробили между бровью и виском, вся кровь ушла внутрь. Врачи не давали шансов, но она выжила. А в пять лет она на горке копчик повредила, и он теперь согнут пополам, долго ходить нормально не могла. Да это ж дети, с ними вечно, что-то происходит.
- Всё ясно, у неё ПТСР, посттравматическое стрессовое расстройство. Ей нравилось в детстве уделяемое внимание, вот она его вновь и добивается. Пусть попьёт успокоительное и через недельку станет легче.
- Видишь, это всё твоё плохое воспитание, - на выходе из поликлиники произнесла мать, - Тебе что не хватает того времени, что тебе уделяют?
Линда Бауман молчала, она думала, как можно использовать данный диагноз для того, чтобы нравиться другим ещё больше.
Это был пятнадцатый год взросления. У многих подростков он запоминается подарками, первым поцелуем, эмоциями, у Линды Бауман этот год запомнился диагнозами ПТСР, ревматоидным артритом и фактом, что новый год они с братом будут праздновать у отца.
После долгих раздумий дети пришли к выводу, что лучше отправиться к пьющему отцу, чем оставаться с отчимом наедине, так как у матери попадало дежурство на тридцать первое декабря. И вот, Линду Бауман с братом посадили на трамвай в десять вечера, пожелали хорошего праздника и не помахали на прощание.
- Может, он сегодня не будет много пить, ведь он знает, что мы к нему придём? – спросил брат, когда они уже поднимались по лестнице.
Линда Бауман жила здесь до того, как родители разошлись, и это место казалось тёплым и пугающим одновременно.
- Я надеюсь.
Когда перед ними открылась площадка второго этажа, первое что бросилось в глаза, так это длинные ноги в туфлях, торчавшие из приоткрытой двери. Он даже не добрался до коридора.
- Пап! – позвала Линда Бауман и попыталась его перевернуть, так как он лежал лицом вниз.
- Папа умер, - начал плакать мальчик.
Как будто в ответ, снизу донёсся грозный храп.
- Нет, он просто пьян.
Пыхтя, сопя и матерясь, дети смогли затащить отца в пределы квартиры и наконец, присели отдохнуть.
- Я есть хочу.
- Не хнычь, сейчас что-нибудь найдём, он ведь наверняка что-то приготовил?!
Но, ни еды, ни подарков дети отыскать не смогли, на полу валялись пустые бутылки из-под водки, бычки от сигарет и какие-то объедки.
- Пошли тогда к маме на работу?
Линда Бауман посмотрела на брата, тому было всего девять, и она испытала жалость, что ему придётся сидеть всю ночь без праздника и дышать перегаром.
- Пошли.
- А далеко?
Мальчишка быстро собрался и, перепрыгнув через отца, валявшегося посреди комнаты, радостно заулыбался.
Конечно далеко. Восемь остановок по трамваю, а потом ещё минут тридцать по махалле.
- Не заметишь, как сможем быстро добраться.
На первых километрах было действительно быстро и легко, но время подбиралось к полуночи, людей на улице почти не оставалось, лишь редкие машины быстро проезжали мимо по дороге, совершенно не интересуясь, почему двое детей в новый год идут по темноте одни. А самое страшное было, когда пришлось идти мимо старого кладбища, забор которого был не сплошной, а с большими сквозными дырами.
В ночи шумели вороны, всё вокруг шуршало и запугивало своей неопределенностью. Мальчик расплакался, и Линде Бауман ничего не оставалось, как начать притворяться и рассказывать нелепые истории. Поначалу она встретила недоверие в глазах брата, но вскоре и он поверил, что она может быть другой.
- Мы почти пришли, смотри, вот там за поворотом ворота и здание, где работает мама.
За воротами была слышна музыка, весёлый смех, а по эту сторону стояла темнота, холод и двое детей.
- Ма-ма! – позвала Линда Бауман.
Музыка затихла, и послышался мужской голос, срывавшийся на ругань.
- Вы чего здесь делаете? – спросила мама, отодвигая ворота, чтобы дети смогли войти на территорию.
- Папа напился.
- Почему я не могу провести праздник в компании своей женщины? – выбежал отчим. – Почему я должен всегда быть в окружении твоих сраных дармоедов?
- Я сейчас что-нибудь придумаю, - пролепетала женщина, дёргаясь из стороны в сторону.
- Мама, можно мы останемся с тобой? – захныкал мальчик.
- Это же мои дети, я не знаю, куда их пристроить.
Отчим вернулся в здание, оделся и пошёл к воротам.
- Чтобы в своём доме я больше ни тебя, ни твоих дармоедов не видел.
Он ушёл, дети кинулись к накрытому столу, умирая от голода, и только мать осталась стоять на улице, под сквозным ветром, совершенно не понимая, что ей делать дальше.