В течение нескольких недель после землетрясения выжившие жители Блока были сосредоточены на восстановлении маленького уголка мира. Они не задумывались о том, что находится за его пределами. На горизонте виднелись только разрушенные города, простирающиеся в бесконечную пустоту. Хотя «Блок» стал своего рода тюрьмой, выжившие полагали, что помощь где-то рядом, что за бесконечными разрушениями ещё сохранилась жизнь.
Со временем пришло новое, тревожное осознание. Звуки, которые когда-то наполняли воздух, – сирены, гул моторов, даже редкие звуки рушащихся зданий – растворились в глубокой, гнетущей тишине. Ветер дул по пустым улицам, разнося лишь пыль и эхо.
Первой тишину заметила Ева. Вместе с Оскаром и Матео они прочёсывали дальние районы города в поисках оставшихся припасов. Они ушли дальше, чем обычно, за пределы знакомых руин, мимо улиц, где здания стояли, как старые деревья, опираясь друг на друга.
Добравшись до края некогда оживлённого шоссе, Ева остановилась. Она стояла посреди дороги, хмуря брови, и смотрела на пустырь, простиравшийся до самого горизонта. Солнце стремилось к закату, отбрасывая длинные тени на раскуроченный асфальт. Но не руины пугали её. А тишина…
– Вы слышите это? – спросила она, повернувшись к Оскару и Матео.
– Что слышите? – Оскар растерянно посмотрел на неё.
– Вот именно, – тихо сказала она. – Ничего нет. Ни самолётов. Ни звуков двигателей машин. Ни людей. Просто... ничего.
– Может, это только вокруг нашего города ничего не осталось. Возможно, люди всё ещё где-то там пытаются выжить, как и мы, – попытался отмахнуться от этой мысли Матео.
– Слишком долго, – пробормотал Оскар. – Слишком долго мы никого не видели. Ни спасателей, ни военных. Черт, даже падальщиков уже нет. Если бы люди всё ещё были где-то там, мы бы уже кого-то из них встретили.
Все трое стояли в тишине. Мысль, которая не давала им покоя уже несколько недель, месяцев, а то и больше, наконец обрела форму. Казалось, мир затих.
Выжившие, надеявшиеся раньше на спасение, теперь по ночам обменивались нервными взглядами у костра. Радио, которое нашёл и отремонтировал Оскар, молчало, а помехи постоянно напоминали об огромной пустоте за пределами их маленького анклава. Они пробовали разные частоты, сканировали эфир в поисках каких-либо признаков жизни. Ничего.
– Возможно, связь не работает, – сказал проповедник Грин спокойным, но неуверенным голосом. – Может быть, помощь уже в пути, но это занимает больше времени, чем мы думали.
Даже Сэмюэль не мог скрыть сомнений, которые закрадывались в его мозг. Чем дольше тянулось молчание, тем больше ему казалось, что мир за пределами их «Блока» просто... исчез.
Последующие дни были отмечены странной тишиной. Выжившие занимались своими делами: восстанавливали убежища, собирали еду, укрепляли оборону. Но в их движениях чувствовалась какая-то тяжесть. Осознание того, что они остались одни, давило на них, как физический груз.
Некоторые, как проповедник Грин, ещё крепче держались за свою веру, настаивая на том, что всё это – часть божественного плана, что их пощадили не просто так. Другие, как Энни, стали отстраняться, погружаясь в собственные мысли. Виктор и Оскар, всегда отличавшиеся прагматизмом, столкнулись с чувством глубокой изоляции.
Матео, хоть и продолжал писать свои картины, стал более тихим. Его искусство, некогда яркое и полное жизни, приобрело более мрачный, интроспективный оттенок. Феникс, которого он нарисовал много месяцев назад, теперь казался не столько символом надежды, сколько напоминанием об их хрупком существовании.
Проповедник Грин наконец-то произнёс слова, которые многие выжившие так долго ждали.
– Если мы – все, кто остался, то так тому и быть, – сказал он однажды вечером, стоя перед костром. – Никто не придёт на помощь, будем сами о себе заботиться. Пора принять реальность такой, какой она есть, и жить с Божьей помощью в том месте, которое помогло нам выжить.
– Но как? Как мы сможем жить в таких условиях до конца дней своих? – испуганно спросила Ева.
– Мы не знаем. Но, может быть, в этом и есть смысл, – уклончиво сказал проповедник Грин.
В последующие дни выжившие жители Блока стали по-другому смотреть на свой маленький анклав. Теперь это было не просто место для выживания. Это было начало чего-то большего, чем они сами, большего, чем город, большего, чем мир, который они потеряли. Безмолвие земли было не просто концом. Это было началом.
И впервые после землетрясения они не просто выживали – они жили.