Глава 7. Калейдоскоп
Редкий день солнечный, никто не докучает. Шипилку загнали на крышу сарая с книгой по внеклассному чтению.
– Хватит собак гонять, – через форточку отбрила меня Лёля.
Взяв покрывало, альбомы с красками, новый калейдоскоп, я тоже выбралась загорать на своей крыше, наблюдая передвижения на улице. Ничего примечательного для зарисовки карандашом, слишком зелено и ярко. Наконец-то я решила рассмотреть сказку в калейдоскопе. Мозаика светилась, перемещалась, завораживала и не повторялась. Неведомый мир кружился, манил, удержать его было невозможно, чтобы запомнить узор, перенести линии на бумагу. Мои попытки были напрасны, я старалась аккуратно положить игрушку, чтобы набросать восхитившие меня объемные многогранники, коих в жизни просто не бывает. Но шуршание легкое и, увы… уже не вернуться.
В калейдоскоп можно смотреть вечно, не отрываясь.
Неземное строение загадочной вселенной поглотило меня. Это был мой мир, который я никому не хотела объяснять, чтобы услышать в ответ о детских фантазиях, враках и прочем отрицании иных измерений.
Они есть. Я побывала там.
Брат приставил лестницу, нашел меня.
– Ты заснула, что ли? Так и сгореть недолго. Спускайся, Шипилка тебя потеряла, ее в Палюгино послали за хлебом, пойдем, мамка просила самим обедать...
Собрав ящик с красками, я спустилась через чердак в темные сени, алмазные искры закружились вокруг от резкой перемены света. Я всё еще была не в себе, но это была моя тайна.
Надо заметить, что мы пользовались старыми названиями магазинов и улиц, как старожилы. Мы шли в булочную Палюгина. Хозяин стал нарицательным именем. На втором этаже дома были квартиры, но первый этаж так и остался любимым магазином Посада, что в квартале от Пассажа (торговых рядов). Невзрачные наследники хозяев жили рядом, не догадываясь о том. Мы ходили в Горелинскую библиотеку, больницу, учились до восьмого класса в училище, которое закончил Фурманов, герой Гражданской войны, прославленный фильмом «Чапаев». Школа нам очень нравилась, несмотря на гимназические строгости. В будни черный фартук, черный бант и наоборот. Учителей мы не боялись, трепетали от уважения вполне искренне.
Они были особенными, из тех времен.
Шипилка брала то, что ей наказали купить не по записке, а по памяти, а мы по прихоти. Мы вволю навыбирались-рассорились из-за разных конфет и вдруг увидели торт «Сказка», но с единственной розочкой, что и взяли в итоге. Дома началась дележка, никто не хотел уступать сгусток крема. Квадрат под линейку был разрезан по диагонали.
– Это и есть обед? – удивилась подруга, наотрез отказавшись пробовать, иначе она не сможет обедать, а всех нас накажут.
– А нас-то за что?
– Ну, меня-то не выпустят, пока не поем.
– Понятно, – огорчились мы.
– А маме вы что-нибудь оставите? – спросила она, наблюдая, что Серый уплел полкило торта и пощипывает от моего куска. Я всегда ела долго и медленно. Тарелки мы не доставали, чтобы не мыть посуду.
– Надо оставить, – настаивала она.
– Зачем? – Серый перестал заглатывать тающие во рту бисквиты.
Шипилке нравилось воспитывать нас, я слушала ее, а брат презирал девчоночьи поучения, у него на всё находился не менее занудный ответ.
– Тебя уже два часа ждут с хлебом к обеду, а ты всё копаешься. То, что мама любит, мы тоже купили. А зубы я чищу яблоком, это лучше зубной пасты, точно говорю.
– Муська, а куда ты пропала? Мы тебя звали-звали, – отступилась Шипилка от брата.
С невозмутимым видом я впервые осознанно соврала, что заснула… я уже жила своим измерением времени и пространства, еще не умея назвать его и доказать умникам.
Шипилка посетовала, что прочитать-то она прочитала, но ничего не помнит из полутора глав. Серый потребовал отдать ему сдачу, и подруга поддержала его, что надо сдачу отдавать маме. Не добив торт, я показала ему фигу.
Убегая с Шипилкой, я жаловалась, что он кладет всю мелось в переполненную копилку, которую я иногда трясу на мороженное. У моего деревянного с палехской росписью гриба крышка отвинчивалась, а у него была приклеена напрочь.
– Нет, так нельзя. Мама говорит, деньги счет любят, я всегда безошибочно отчитываюсь, а за это и получаю на карманные мелочи.
– Я мою посуду молочную, вот мы с тобой меняем две пустые бутылки или три банки сметанные на одну полную молока. А он заберет корзинку со стеклотарой и просто сдаст на деньги, кладет в свою кубышку. Конечно, мне обидно, всегда тратим мои деньги.
– Муська! У детей не бывает «своих» денег! Ты выскочка и зазнайка! – одернула меня воспитанная Шипилка.
– Ну, тогда и сдачи не бывает, – съехидничала я, показав братцу язык.
– Ладно, – согласился он, – вот тебе летнее задание. Переезд – не отговорка для школы. Будешь учить таблицу умножения. Ошибешься хоть раз, сдачу силой буду отбирать.
– Силой?! – я вытаращила глаза, словно испугалась. – Это я папе ничего не говорю, а то получишь фигулю вместо трёшки-пятерёшки для своей матрёшки.
Мы остановились у Галкиного дома. Мам-Люся забрала корзинку через окно, приглашая и нас отобедать, но мы отказались в один голос, жирный крем всё еще стоял в горле. Даже пирог с малиной не соблазнил нас, но Шипилка уже подала нам тёплый пергаментный сверток, шепнув, что мы бессовестные, а это для нашей мамы. Брат постукивал сломанной веткой по ладошке, предупреждая, чтобы я не вздумала царапаться и пищать. Мог бы уже догадаться, что это концерт, действующий только на мамулю.
Ждать, когда выпустят на волю Шипилку, я вновь отправилась загорать на крышу – досмотреть и осмыслить запавшее в душу чудо цвета и света. Я меня были дорогие акварели, настоящая папка бумаги, но ухватить лиловый закат и выразить его на бумаге никак не получалось, вот с карандашом было проще, раз-два и набросал зевающую кошку…
Я действительно глубоко уснула, мгновенные картинки менялись так, что я успевала их запомнить, потрогать, насладиться.
Как это назвать, если не чудо?..
Очнулась я лишь в двадцать два года, катаясь с первенцем на качелях. Огненный ветер рыжих волос отхлынул от лица, открыв мир, простой и ясный мир счастья, выплеснувшийся в первые стихи. Я никогда не забывала озарения, просто раньше не могла найти слов восхищения, да и множество юношеских радостей не оставляли времени на уединение в мечте. Вот так вот я стала поэтом, а не художником.
Для художника я не знала меры в яркости цвета в красках и просто махнула рукой на детскую привычку рисовать. Да, было больно каждый год сдавать экзамены в художественную школу, получать пятёрку за рисунок и трояк за живопись, и слушать приговор, что мест нет. Через годы родители объяснили, что, видимо, причина была в их биографии, ведь они получили по рогам.
Унывать мне не приходилось, при моих способностях к черчению и конструированию моделей платьев я вполне могла поступить в текстильный институт на художника-модельера, куда собиралась и Шипилка и ее новые подруги. Поскольку я была на год младше, у меня было время научиться шить правильно и хорошо. На досуге я извлекала изрезанные ткани, дошивала платья, юбки, брюки и блузки. Кстати, это переломный момент, когда вдруг возникает потребность не просто попробовать свои силы, но и довести идею до завершения, увидеть результат и, нарядившись в новое платье, улететь на танцы.
Голова закружилась от успеха, драки за мое внимание начались еще в десятом классе, дело дошло до того, что пора было уезжать, пока меня не прибили из ревности. Так ситуацию воспринимала мама. Уезжать из обжитого места родители не хотели, тем более брат служил в армии, поэтому меня отправили учиться в Москву, где я скоропостижно вышла замуж.
Качели
Огненный ветер рыжих волос –
Я к солнцу взлетаю –
Мир ясен и прост!