Проснувшись рано утром и налив себе кружку крепкого кофе, я решил заставить себя работать над книгой. Зайдя в комнату и опустившись на стул, я попытался собраться с мыслями. Обрывки сна, который я видел 20 минут назад не давали мне покоя. Мысленно я делал попытки собрать мозаику из увиденных фрагментов сновидений в единый общий пазл. Пытался понять смысл и взаимосвязь ночных кошмаров, прояснить алгоритм увиденного и склеить последовательно приснившиеся мне кадры в единую ленту сюрреалистического фильма, что послал бог сновидений Морфей. Но у меня ничего не получалось. Я не мог смонтировать ленту ночного сеанса. В моем приснившемся кино не было логики, в принципе, как и всегда. Глотнув крепкого кофе без сахара, ощутив горечь кофейных зерен на рецепторах языка, я попытался отвлечься от воспоминаний необычного спектра красок ночных полетов и дать простор фантазии. Но у меня ничего не получалось. Метнув свой взгляд на стол, на котором, стоял ноутбук и в хаотичном порядке были разбросаны черновики, которые я вчера аккуратно пытался сложить. Среди этого хаоса на столешнице красовался пустой граненный стакан, который я забыл вчера унести на кухню. Вздохнув, я стал изучать его. Грани стакана ровными линиями отражали строгость этого предмета. Удивительно, но у этого предмета уникальная история, которая уходит корнями в прошлое. Я загуглил в строке «поиск» браузера: «история граненого стакана». Поисковик выдал следующее: изобретателем такого стакана считается стекольных дел мастер Ефим Смолин, живший между XVII и XVIII веками на территории современной Владимирской области. Свое творение он преподнес Петру I с уверением, что новая форма делает его небьющимся. Император, по легенде, выпил из него водки и бросил оземь. Стакан разбился, но это не испортило впечатления, и Петр воскликнул: «Стакану быть!». Позже эта фраза трансформировалась в «Стаканы бить!» — так появился обычай торжественно бить стеклянную посуду. Классический граненый стакан — с 16 гранями и ободком по верхнему краю — был выпущен 11 сентября 1943 года в Гусь-Хрустальном. Изобретение этой формы приписывают знаменитому скульптору Вере Мухиной, но документальных подтверждений этому нет, хотя создательница «Рабочего и колхозницы» действительно много экспериментировала со стеклом.
Я пристально стал изучать этот исторический предмет, который купил еще мой дед. Этот стеклянный красавец меня стал гипнотизировать, зачарованный красотой его граней, я стал размышлять на тему продолжения своей творческой карьеры предаваясь философским размышлениям глядя на хаос царивший на рабочем столе:
— Процесс написания книги некрасив и не эстетичен, — размышлял я, — он состоит из кучи скомканных листов бумаги, черновиков, отдельных листков из блокнотов и ежедневников, с идеями для продолжения своих творений. Этот процесс, не красив, в нем нет изящества, грации, красоты, точно такой же как момент женских родов, появления желанного ребенка на свет, который в течение 9 месяцев развивается в утробе матери. Эрнест Хемингуэй говорил, что писать нужно пьяным, а корректировать на трезвую голову. Мнение великого писателя может сбить с толку начинающего писателя внеся хаос и отклонения от основной и первостепенной идеи, — прервался я, сделав глоток горького напитка, обжегшего мне нёбо, но несмотря на это я продолжал, — не смотря на все эти доводы, мысли и советы, самое главное в этом таинстве конечный продукт, рожденное дитя, который должен быть по нраву читателям. Я пытался писать в состоянии алкогольного опьянения, но ты же помнишь (обращаюсь к себе), что ничего хорошего у меня не получилось. Когда после пробуждения, отрезвев утром, я прочитал написанное вчера, но то, что мне казалось ночным шедевром и великими идеями, навеянными зеленым змием, утром казалось галиматьёй. Утреннее пробуждение и трезвость оценили вчерашний шедевр - как чушь и бред сивой кобылы. После этого я стал придерживаться немного иного подхода к написанию книг и стал писать только на трезвую голову. Помимо этих выводов, я стал считать, что творческая личность не должна зацикливаться на одном направлении. Писатель должен себя пробовать в разных направлениях, даже если это вызовет гнев со стороны поклонников его таланта или критиков, людей, которые так и норовят сыпануть щепотку соли на рану «творческого разочарования». Писатель или поэт — это повар иного смысла, человек, который готовит иные духовные блюда (духовную пищу). Если он будет кормить своих поклонников только одним творческим продуктом, к примеру одной прозой «картошкой» то это скоро надоест, и почитатели его таланта могут со временем переключится на творчество другого слуги пера и любимца музы. И чтобы не допустить этого и держать читателей в тонусе, надо готовить «творческий винегрет», состоящий из разных направлений: стихов, повестей, рассказов, романов, поэм и тд., у поваров это морковь, свекла, картофель, капуста и тд. И этот винегрет, по одной небольшой порции преподносить, на прекрасном блюде в виде иллюстрированных обложек, своим читателям для того, чтобы вызвать у них читательский аппетит и любопытство! А задача критиков уже добавить специй по вкусу, своеобразной пикантности с рекомендациями для общественности, к блюдам такого экспериментатора.
В процессе своего философского настроя мой взгляд остановился на том, что пару обрывков листов черновиков загадочно шевелились. Я отчетливо слышал клацанье и шуршание. Я сразу догадался кто мог там скрываться. Я медленными движениями попытался поднять обрывки целлюлозных квадратов. Подняв их аккуратно, чтобы не спугнуть причину моего пристального внимания, я увидел, что под ними скрывалась именно та самая двухвостка, которая вчера от меня сбежала. Она продолжала влево и вправо шевелить своими угрожающими щипцами, расположенными сзади туловища, подобно двум разветвляющим хвостам дракона. Я резким движением накрыл её пустым граненным артефактом, который был под рукой. Дедовский граненый стакан помог захватить в плен назойливое насекомое, которое я до этого без результативно преследовал, поместив его в стеклянную клетку. Через ровные грани стекла, я стал изучать пленника стеклянной тюрьмы. Да это был вчерашний беглец, который был сейчас пойман! Он находился теперь в моей власти. Пленник пытался ускользать из темницы. Он метался по маленькому пяточку доступного для него пространства, но на его пути встречалась стеклянная стена, о которую он ударялся и отскакивал назад. После неудачных попыток покинуть стеклянное пространство, двухвостка остановилась, она повернулась головой ко мне и что удивительно стала смотреть мне в глаза при этом активно шевелить усами. Коричневый сектор глаз пытался загипнотизировать меня. Её челюсти то сжимались и разжимались, как будто она хотела что-то сказать и не могла. Насекомое в обороне, подобно скорпиону, подняло вверх свои заостренные бранши над спиной и направило их на меня. Клещи подобно остро заточенным ножницам враждебно угрожали мне. Я стал её рассматривать. Это было иное насекомое, вернее это была двухвостка, но она отличалась от своих сородичей. У неё был золотистого цвета хитиновый покров. Она была крупнее других особей. На её голове был необычный нарост напоминающей корону. Сегменты груди и брюшко было покрыто какими-то удивительными узорами и казалось, что эта особь занимала высшую ступень в иерархии насекомых своего вида.
— А, попался не званный гость! — радостно крикнул я. — теперь ты мой пленник и я буду делать с тобой, что хочу. Или буду просить за тебя выкуп у твоих подданых. Хотя, что с Вас взять? Только, наверное, килограмм корней огородных растений? Ты наверное, их король с короной на голове, — не мог успокоится я, — теперь я буду требовать дань с твоего народа или в обмен на твою жизнь я потребую чтобы вся Ваша рать мигрировала к вредной бабке Агафье живущей по соседству, а то она надо мной смеялась, что я не могу отравить вас всех и избавится навсегда от вашей популяции. И я заслуживаю этот рассадник двухвосток в доме, говорила смеясь Агафья своим беззубым ртом надо мной.
Я долгое время продолжал развлекаться издеваясь над несчастным пленником, чья первичнобескрылая жизнь была в моих руках и висела на волоске.