Буран несколько иначе раскидал бунтарей, но это не решило проблем. Где пилотам удалось приземлиться и переждать ураган, там и сгружали сектантов в спасательные хижины.
Председатель колхоза в Припяти весьма ласково принял странных монархов, накормил, напоил от пуза, как водится. Люди были готовы слушать сказки о царствовании, но услышав ересь, гости были крепко биты. Им пришлось самим собирать пластиковые домики, оставленные на всякий случай, и жить в отдалении от селян, подворовывая живность, соблазняя неосетованных молодок, прикормивших красавцев в белых одёжах.
«Тупиковая ветвь развития» - обозначили генетики и забыли о них. Но разведчики наблюдали, искали и находили все необходимое. Тридцатый клон ушел на кордон, и естественно не вернулся. Его по-человечески было жаль, только он ничуть не сокрушался, не возмущался, как братья. В чернобыльской глуши оказалось поселение монахов, одетых в рубища, как на картине Репина «Бурлаки на Волге», впрочем, как и все колхозники.
Беззлобные трудяги сеяли-пахали, кормили-доили. Зерно гуртовали под открытым небом не от лени, а от избытка. И все вручную да на волах. Выпить и поесть они тоже умели, а потом запеть заунывно и красиво… Молоко рекой лилось по деревянным желобам в лес, на прикорм дикому молодняку. Волки санитарили вокруг хуторов, собаки мало отличались от них в охоте на крыс. Лисы мышковали средь бела дня, даже косули не боялись людей, выходили полюбопытствовать на опушку леса. Домашняя птица жила своей жизнью, бродила, где вздумается, нежилась на воде в прудах, никто ее не считал. В чащу никто не лез, не хватало времени прорубать древнюю дорогу.
Главный эколог запросил опытные образцы, они согласились меняться, стали примерять штаны, рубахи и любой кусок техткани. Бойкие бабы, насупившись, заказали ситчику на юбки, выйдя в обтягивающих комбинезонах, прикрывали мясистые телеса рядном (домотканым и грубым). Бахилы привели их в восторг! Ноги в шрамах, исколотые стерней, сразу почувствовали облегчение. Счетчик Гейгера немного фонил, но не зашкаливал. К вечеру пришел грузолет, чтобы защитных костюмов хватило на всех, и мена состоялась. Вместо юбок приспособили заготовки для ДНК-сканирования с учетом габаритов женщин. Дополнительно задобрили рулонами тканей со склада, пыльными, залежавшимися, но крепкими, нитками, иглами, булавками, чем просто покорили людей. Они выстругивали иглы из лучинок, шили лыком. В благодарность они нагрузили нежданными подарками, плодоносной живностью, окороками и домашними колбасами из погребов, горами овощей и фруктов. Но крепко осерчали, что летчики не пьют, не едят, как монахи…
По доброй воле пошли на послушание иеромонахи Авель, Илларион, Михаил, не желавшие оставить мешковатые котомки, деревянные весла вместо посохов, переодеться. Питались они, как птички, по зернышку, семенами льна или конопли, вероятно, им претил образ жизни родных, вот и сбегали в скит. В жизни все неоднозначно, ошибаются генетики, вынося приговор.
Обустроив молельную и крестильную для ученого центра, засеяли свое поле у реки, от холода согласились на комбинезоны с бахилами, но свои рубахи и лапти надели поверх, дабы не пачкать. Начинали с крещения малюток и с азов, строить храм не торопили, ничему не удивлялись, всем все прощали, отпускали, пищу сами себе добывали, утверждая, что жить в долг чужим хлебом грешно, самим трудиться на себя следует, ежели не младенец и здоров. Быть больным тоже зазорно, ибо следует блюсти себя, укрепляться духом. Не смеет человек позволять болезни управлять собой, голова управляет зрением и руками, и ногами, и помыслами.
Сборные кельи обложили срубом, лишив стены подзарядки, света и тепла. Тихо плакались в молитвах, копая веслами-лопатами, что в этом климате лен и конопля не выросли должным образом, что к весне не во что будет одеться, что лампадного масла не отжать… Снопы увязали и притопили в реке, дабы размочить стебли на волокна. Ткацкий станок они уже собрали, вырезав детали из дерева. Отшельники не жаловались, не просили ни о чем, чурались даров, ножом и топором сделали все необходимое для хозяйства. Народные умельцы, сбежавшие из колхоза, знали вектор выживания в любых условиях и восхищали ученых!
Пришлось посылать к ним Доктора, чтобы увещевать и учить пользоваться новыми технологиями, а не лучинами. Благо, что привозную воду с добавкой эликсира они пили послушно, узнав о трагедии крысиной чумы.
- Не бойся гибели своей, - ответствовал батюшка Авель, - бойся гибели ближних своих. Когда любимые уходят, душа мертвеет, человек не живет. Любите все живое, мертвым мы не нужны, только молитва нам остается. Жаль, что только так вы Бога звать начинаете.
- Батюшка… - смутился Доктор, - я женщину люблю ненаглядную… Грешно сказать…
- Ненаглядную? Как славно ты назвал ее! Люби. Ты в ней образ божий видишь, люби. Не грешно любить, грешно потреблять, как пищу, человека живаго, пользоваться им, как вещью… Принимать великодушие любящего за слабость – распространенное заблуждение. До поры до времени бывает всепрощение, а потом…
- Вот бы написали нам молитвы ваши, люди бы научились, - прервал его Доктор.
- Не будем мы писать, бересты не хватит, так запоминайте, чего уж проще?! Ведь каждое воскресение славословим Господа для вас. Запоминайте. Кто сумеет повторить Писание, допущен будет к обучению службам. Вот тебя и старца можем рукоположить, вас учить не нужно, требы-то несложные.
- Батюшка, я доктор, а «старец» - ученый, некогда нам…
- Да, лекарь, каждый своим путем к Богу идет. Вы-вот уже пришли. Трудитесь с молитвою. А мы свое жительство оберегать будем, в миру нам делать нечего. Заведете своих попов, а мы дальше уйдем…
- Память у вас феноменальная! Как же вы станок без чертежей-то сработали, на глаз?
- Спокон веку так детей учат, на песке да на снегу много ли начертишь? Вы-то умудрились на стекле писать и рисовать! А стол, какой гладкий - чудо, стены…Глазомер, конечно, нужен, чтобы срубить точно. Так ведь ничем Господь не обидел. Ладно, уговорили, выберем мы послушников, сами чувствуем, что не понимаем ваш дикий мир.