Господин Случай умеет и любит шутить. Душещипательная уловка о вечной любви (но в иной жизни!), помогала Игроку соблазнять девушек и с изысканной грустью расставаться с ними. Седеющий журналист (каким он был когда-то, а ныне…) задумался над записанной фразой. Его взгляд привычно устремился в конец аллеи, безотчетно интригующей воображение. Да - он старый. Дон Жукан, известный Плут и Гуляка, Игрок и Шут устало проводит по лицу, словно это поможет развеять очарование впервые приближающейся незнакомки, которая почти не преследовала его. Он давно решил, что сразу забыл ее, вынужденно эмигрируя из распадающейся страны (не стоит об этом), путешествуя с континентов на дикие острова, которые он почитал за дом свой, - оттуда на материк и вот. Ничего не нашел лучше, как невольно очутиться здесь, у покинутого крова, на рассохшейся бревенчатой лавке. Он вернулся - как обещал. Но кому?
За спиной аллея, ведущая на набережную к древней церквушке. Он не заблудится на своем - бывшем своем бульваре. Вот и дом, где тридцать лет прожил, да-да, с хвостиком. А вот, влекущая алле-ея. Зачем он здесь? Чтобы бегать за покинувшей мечтой, отравившей бесконечностью одиночества? «Чем безграничней выбор…» - Ну еще бы, мэм, помню, даже во сне. Помню бриллиантовые всполохи волос, ослепительнейшее безумие, моя (?!). Ха-ха-ха. Только Не-О-кому подарить алмазные острова, Клеопатра или Беатриче не была моей, вероятно, она умерла.
Барышня остановилась, услышав душераздирающий хохот. Еще тоньше и холодней, чем он думал. Почему-то белое платье почти прозрачно, две узкие ленточки на голых плечах. Удивительно. Из-под легких оборок выглядывает туфелька, сожалеющая о прерванном шествии. Но также лениво в кокетливом зонтике кружит солнце! Нетающая и не таящаяся улыбка светла необычно - без иронии, без угрозы, без страсти, увы.
- Что с вами, сударь? Вам дурно?
Он онемел от неожиданности, не верит видению. Не она, нет-нет. Но не уходит, ждет ответа с детским вниманием.
- Кто вы?
Он утратил дар мурлыкающего кота, ластившегося к чаровницам. Испариной покрылся лоб Гуляки, забывшего, что он искусный Игрок и Шут. Он даже не решился, да и забыл, встать, разговаривая с девой, дабы не вспугнуть грезу. Девушка захлопнула зонтик и радостно ответила.
- Я? Княгиня Касиния, вернее, просто княжна Ксаночка.
Он очнулся, ибо следует подняться и галантно приложиться к мило подставленной ручке, предположив забавное недоразумение. Сумасшедших на бульваре стало двое. Это приятнее, чем одиночество.
- Мы ведь уже встречались, где-то в прошлом веке? Верно, Ксани, простите, княжна Касиния?
Он ловко обмахнул скамью рукописью, словно шляпой, приглашая присесть, пробуя на вкус имена для глупышки. «Лукавые искорки заманчивой игры приняты благосклонно», - решил он.
- Я не могу этого помнить, но вас я давно знаю.
- Да-а? И кто же я?
Глаза блудливого Охотника в меру оживились.
- Вы? - Она рассмеялась шутке графа, известного проказника. - В детстве я тайком срисовывала ваш портрет, а мама сердилась и велела отдать акварель.
Он, чуть смутившись от возможного отцовства, забеспокоился. «Вот как. О каком же портрете мы говорим?» Он спрятал бодрствующее опасение в любезной улыбке.
- Ну, сначала это были наброски, затем уже акварели. Много. А уж потом, когда княгиня успокоилась, написала маслом в голубом мундире с серебристым аксельбантом. Сейчас он висит в малой гостиной.
- Что? О чем ты? Какая княгиня?
- О! У нее вечные секреты, но она немного проболталась. Не удивляйтесь, таковы все дамы. Я все знаю. Вы белый граф и покинули Россию. Так получилось. Отплыли в Константинополь, отступились, а она не сумела или просто не успела. Папа говорит, что они сделали выбор. А кто же, не понимаю. Почему – белый, если мундир синий?
- О чем ты говоришь, подумай! Какой век сейчас?
- Княгиня сетует, что скучный. Она предупреждала, что только очень близким открывают такие тайны. А я всегда мечтала ответить, что я княжна Касиния. И вы не рассмеялись мне в лицо.
- Значит, я граф. И не помню об этом. Интереснейший сюжет. Где твоя мама, она жива? - Спросил он, затаив дыхание.
- Да, конечно. Я всегда возвращаюсь к ней.
- Ты очень похожа на нее, правда? - еще осторожней выпытывал он.
- Я всем напоминаю княгиню, но больше манерами и нарядами. Вам нравится платье? Она такая мастерица выдумывать фасоны.
- Постой-постой, не запутывай меня. Княгиня - не твоя мама?
Он едва не задохнулся от потрясающей разгадки, плеснувшей в глаза ядовитым туманом эйфории забвения.
- Я так и говорю, что была у них с визитом. Они живут близко - на проспекте, особняк за перекрестком.
- Побудь со мной, девочка, или я сойду с ума.
Голос Касинии будит щемящие нотки грусти. Колокольчиком с того света озвучиваются яркие, незабвенные кадры великой разлуки, преследовавшие в сновидениях, такие живые и ощутимые даже на вкус и запах. А следы ее прикосновений, ласка, утонченная до изнеможения… Ксюша так беззаботно все объясняет: роскошный дом под Петербургом, сосновый бор в подмосковном имении, дворцы и тайные квартиры. О, Боже, что ж я там творил… Балы, кавалькады, мотовство и руссейшая беспечность аристократического круга! Кажущаяся бесконечность мраморных ступеней колоннады, галереи, летние сады и зимующая экзотика оранжереи. Он не мнил себя провидцем. Ему всегда казалось, что это слишком знакомо для первого взгляда экскурсанта.
- Неужели то не был сон?
- Я чуть не плачу, когда слышу рассказы о былом. А они смеются как-то странно, что мурашки разбегаются.
- «Такие потери уже не потери, если смертельные метаморфозы случаются слишком часто, как в двадцатом веке крушений», - с философским безразличием они успокаивают меня. Но княгине далеко не все равно, она хитрит, вернее, долго боялась, что не узнает вас никогда. А портрет получился как живой. Лет пять она возилась с работой - находила новые черты у вас. А папа молчал, словно ему это все по душе. Он тоже странноват. Маман и сейчас содрогается от собственной глупости. Она реалистка, а он удивительно бесстрастен, то есть ничуть не ревнует княгиню Алфею. Скажите, только честно, Возлюбленная - это ее девичья фамилия или же ваша?
- Я не помню… - растерялся граф.