Самым дорогим трофеем воина считалась женщина, даже возраст не имел значения. Однажды Правитель получил в подарок северянку, возмечтавшую быть равной ему. Нигде не приближали самок, живших в поселениях только для рождения детей. Многочисленные отпрыски правили близлежащими племенами. Мальчики для забавы заводили себе тигрят, львят, детенышей пантер и ягуаров. Девочки рождались редко, времена были весьма воинственны. Разумеется, сыновей матери видели недолго…
Белокожая вела себя бесстрашно, расхаживая по каменным плитам, ожесточенно что-то рассказывая и показывая, Правителя завораживал воркующий поток незнакомой речи, но он понял по рисункам на песке, что нужно строить большой дворец, мрамор должен быть гладким, как ее кожа. Следовало обменять ее, а не привязываться непонятными чувствами, отвлекающими от набегов желанием поскорее увидеть ее. Она обещала чудо и подарила ему дочь. С этой необычной девочки в крепости начались смуты. Поневоле затеялось строительство, осваивание плодородных земель под посевы, развивались ремесла, складывалась новая иерархия в управлении. Факир не вмешивался, но доложил, что непостижимым образом дочке известна судьба матери, что надо придумать достойное дочери Правителя положение, чтобы ее никогда не постигла участь самок.
Визит к грозному Правителю прошел необычайно легко, словно тот уже знал, как возвысит свою единственную дочь выше собственного правления с условием, что дочку будет опекать свита. Было решено, что волшебство Факир передаст ей, что вполне устроит всех. Алфея росла в противоположном крыле дворца, имела стражу вокруг своих покоев. Когда малышка обходила строй, стражники вставали на одно колено, держа шлемы на колене и сложив у ног оружие. Она заглядывала в глаза, читала мысли, и решала судьбу воина. Факир брел темными коридорами дворца, чувствуя надиктованные Алфеей мысли. Ему было ясно, что рыжая девочка уже негласно завладела мыслями отца, свитой, и хотела править толпой. Однако, он не мог вникать в ее замыслы, видел только белую стену…
Боги немилосердны: торжество омрачено гибелью юнца. На спешном ритуале прощания его свежевыструганная фигура с распахнутыми крыльями, ростом почти в два метра, охвачена легким прозрачным пламенем, источающим аромат тающей смолки. Рядом полукруглый помост такого же медового цвета, с которого шаманящий старец рассыпает порошок, вспыхивающий радужными искрами. Зарево окружают жрицы, мерно колеблясь в такт исступленной печали. Босые ноги тонут в песке, а гибкие тела раскачиваются по ходу Солнца и после замирающего вскрика в обратную сторону. Девушки, склоняясь, касаются волосами земли и, вдруг отшатнувшись от действа, запрокидывают лица к набегающим тучам, словно вымаливая полнолуние.
И только дочь Правителя в раздумье продолжает шествие между костром и живыми воющими цепями, откидывая пряди с лица, и в который раз не внимает срывающемуся голосу служителя: «Остановись, девочка, нельзя отказаться, Алфея. Я не могу допустить безумия, ибо так предсказали звезды. Это преступление, ненужные жертвы всегда преступление». Старик не может смириться, повторяет: «Нет, Алфея, нет! Остановись. Не оставляй нас». Сухие комья подкатывают к горлу, судорожно перехватывая дыхание, темный клобук сполз на кустистые брови, оттеняя резкие черты воина. Он мог одной ладонью пригвоздить ее к месту, но не посмел коснуться светящихся волос, так непохожих на космы соплеменников. Длань, занесенная над непослушной головушкой, дрогнув, выдает гневную дрожь, заметную только ей. Проходя мимо помоста, она удивленно вскидывает брови в ответ на неуместный шепот.
Ночь снизошла на Волчий холм. Полная луна восхищает лучами, отвесно упавшими на избранницу. Долгий плачевник сменяется неистовым восторгом, захлестнувшим и ее. Казалось, огненные языки перестали шипеть и замерли, едва она взошла на помост, не оставляя тени. Игра пламени — едва ощутимый танец. Прощаясь с первой жертвой своего владычества, она вглядывается в лицо, почти живое, только чуть отрешенное от мира. Толпа ликует.
При въезде колесницы он уберег ее на шальном повороте. Ей некогда думать о смертных, коих бесполезно предупреждать о забаве. Но продолжается танец огня, она наяву вспоминает сон-прикосновение и слышит зовущий голос. Алфея касается ладоней крылатых, ее волосы, взметнувшись от жара, оседают медлительно, ледяные пальцы впервые трогают невозмутимый профиль. Кто сумеет понять блаженство небесных объятий? Душа, приникшая к душе. Земное теряет смысл. Потеряло. Она соскальзывает с помоста, как в воду, ни трепета, ни шума вокруг не замечая, обволакивает изваяние всем своим существом, смыкает намертво руки на древесных бедрах, устремив взор в немигающую толпу и не находя понимания. Ало заструилась туника, спадающая с хрупкой смугловатой фигурки, едва осознавшей женственные формы. Свита отпрянула к толпе, онемевшей в гуще ночи. Огонь ласкает тела, не причиняя вреда. Ни боли, ни ожогов, только легкое пощипывание инеем покрывает с головы до пят. Алфея, словно со стороны, видит себя, видит чернь, в страхе покидающую место обряда, не желая помнить обуглившиеся фигуры. Дикари не оглядываются на голубоватое свечение, предрассветное. Свирепые воины бессильны. Все боятся чуда, и в жаркий полдень любопытные не найдут следов ночного действа, ибо память-погоня не оставляет пепла.
Факир действительно постарался, но ничем не мог помочь. Менялась стража и астрологи, в покои никто не входил. Он заглянул в сон Алфеи. И вновь распластанный юноша с золотыми кудрями отброшен колесницей на спелые колосья, она церемонно склоняется к нему для прощального поцелуя. Свита торопится продолжить путь, но отстраниться уже невозможно — она заключена в объятия. Единственный повод приблизиться к богине и сорвать поцелуй — смерть. Несчастный почему-то не желал умирать. Пробуждением не удается снять память тела о прикосновении. Необъяснимое невозможно стряхнуть. В изумрудной овальной зале зеленые портьеры спрятали стены, но богиня недовольна. Свита поправляет Орион, вплетенный в волосы, ей подают тунику цветом в небосклон с каймой зари, окутывают нежно. Она не улыбнулась. Не ждите кроткого вздоха — легкость колесницы еще не забыта, ибо Автор выдыхает лишь огонь откровений… Факир приукрасит безбожное человечество, посулит им мир, покой и стабильность. Племена привыкнут, будут более покорны перед непонятным. Возможно, богиня оставит им право найти чудо из чудес, прикоснуться к божественной тайне, которую она ощутила в день посвящения. Но снова снятся золотые прутья окон, сорванные замки, раны оставляют следы, мрамор не студит, пепел обжигает свежие ссадины. Алмазный ошейник с годами врастает в изящный изгиб шеи, уже не мешая, и пока не может медленно душить черную-черную пантеру в пустыне миражей, где будет утерян торопливый последний глоток воспоминаний. Так пройдут тысячи лет. Бездарно. Воин духа прав и сейчас: ненужные жертвы всегда преступление. Обреченные жить вступают в мир, который неведом. Так было угодно Автору. Герои романа вернутся не однажды, но мучительная медлительность преодолеет хаос, ибо память-погоня — огненный ветер.