Гениальное предвидение Ж. Верна и ошибки Г. Уэллса
В 1921 году Уэллс приезжал в Советский Союз.
Он был рыж и весел. В чемоданах у него были запасы провизии. Сын его, молодой химик, весело танцевал, гремя ключами.
Уэллс ходил по Петрограду, очень красивому и очень голодному. Сын его удивлялся тому, как дёшевы у нас цветы. Цветы в магазинах тогда продавались.
Герберт Уэллс с Горьким пришёл к старику Павлову. У Павлова в комнатах было неуютно, дрова лежали под роялем, на полу лежала не то брюква, не то картошка. Рыжеволосый, сытый англичанин, принимающий робость свою за скептицизм, свою рассеянную познавательность за свободу и реализм, начал щупать дрова, как материал на пальто, и дивился на толстые, брюхатые корни на полу.
Седой Павлов повернулся к переводчику и сказал: "Переведите ему, и я пойму, что вы переводите". И тут он заговорил высоким и резким голосом:"Он будет смотреть так, как, я показываю, или я его сейчас вышлю вон".
И Уэллс начал смотреть на гениальную работу Павлова слегка устало, как человек, не умеющий сосредоточиться.
Между тем это - писатель очень крупный. Но он писатель усталой страны и усталого класса.
Вернувшись домой в Англию, Уэллс написал брошюру о России. Там рассказывает он о своём свидании с Лениным. Уэллс спрашивает:
- А промышленность тоже придётся так перестраивать - сверху донизу?
- А известно ли вам то, что уже начали делать в России? Электрификация России? - отвечал ему Левин.
"Дело в том, что Ленин хотя и отрицает, как правоверный марксист, всякие "утопии", - писал Уэллс, - но в конце концов сам вдался в электрическую утопию. Он всеми силами поддерживает план организации в России гигантских станций, которые должны обслуживать целые области светом, водой и двигательной силой; он уверял меня, что две такие опытные станции уже существуют. Можно ли вообразить более смелый проект в обширной плоской стране, с бесконечными лесами и неграмотными мужиками, с ничтожным развитием техники и с умирающими промышленностью и торговлей? Такого рода электрификация существует уже в Голландии, говорили о ней и в Англии, и весьма возможно, что в этих густо населённых и промышленно развитых странах она увенчается успехом и окажется делом полезным и экономным. Но вообразить себе применение её в России можно лишь с помощью очень богатой фантазии. Я лично ничего подобного представить себе не могу; но этот маленький человек в Кремле, повидимому, может; он видит, как пришедшие в упадок железные дороги будут заменены электрическими, видит, как вся страна покроется сетью таких дорог и как разовьётся новая, коммунистическая промышленность. Он говорил с таким жаром, что, пока я его слушал, я почти поверил в возможность этого".
О своей доверчивости Уэллс говорит с улыбкой.
Через десять лет он был снова в СССР. Вероятно, предпочитал не вспоминать своих предсказаний 1921 года.
Эта ошибка в предвидениях Уэллса не первая. Она объясняет прежние ошибки в его социальных и технических утопиях: Уэллс не верит своему времени и не любит его, потому что не понимает. Своими романами он уходит от современности в будущее, как из одной комнаты идут в другую. По будущему он гуляет с той же усталостью и рассеянной невнимательностью, как по современности. И потому вместо людей находит морлоков, вместо совершенной техники находит в будущем тысячелетии немного улучшенные машины своего времени.
Болезнь, которой страдает, Уэллс, называется здравым смыслом, благоразумием. Он не понимает качественных изменений будущего. Для него будущее - это сегодняшний день, несколько улучшенный. Уэллс не хочет увидеть диалектику развития техники. Он знает тройное правило или задачу о бассейнах: в час выливается столько-то через одну трубу, а за три часа через две трубы выливается столько-то.
Всё это неверно, потому что уровень жидкости в бассейнах изменяется, а поэтому изменяется скорость течения. Прямой логики развития, формальной логики в природе нет. Проведение её в природу создаёт нелепость. Это хорошо показал Марк Твен в главе "О прорывах реки" ("Жизнь на Миссисипи"):
"Соблаговолите выслушать: В продолжение ста семидесяти шести лет Нижняя Миссисипи сократилась на 242 мили. В среднем это пустяк в одну милю и три восьмых в год. Поэтому всякий рассудительный человек, который не ослеплён предрассудками и находится в здравом уме, может сосчитать, что в древне-неолитический силурийский период, как раз миллион лет тому назад, от прошлого ноября, Нижняя Миссисипи была свыше чем в один миллион триста тысяч миль длинней, и висела над Мексиканским заливом, как бесконечная нитка. Пользуясь тем же приёмом, всякий может сосчитать, что через семьсот сорок два года от нынешнего дня Нижняя Миссисипи будет иметь в длину всего лишь милю и три четверти, улицы Каира и Нового Орлеана сольются, и оба города будут приятно вести общую жизнь под покровительством одного мэра и одной городской ратуши. Что-то ослепительное есть в научных приёмах".
Часто такова наука Уэллса.
Некоторые технические предсказания, сделанные им, опровергнуты. В книге "Предвидения", написанной около 1900 года, читаем:
"Признаюсь, как я ни пришпориваю своё воображение, оно отказывается понять, какую пользу могут приносить подводные лодки. Мне кажется, что они способны только удушать свой экипаж и тонуть. Подбрасывая под великана торпеду, вы имеете столько же шансов причинить ему существенный вред, сколько имел бы человек с завязанными глазами, стреляющий из револьвера в слона".
Уэллс не предусмотрел перископа и рассеянно выбросил вещь, как выбрасывает ребёнок прибор, принятый за непонравившуюся игрушку.
Его предположения о будущности летательного аппарата робки и слишком логичны. В год, когда братья Райт уже работали над созданием аэроплана, Уэллс пророчит управляемые аэростаты:
"Я полагаю, что наиболее практичное устройство управляемой воздушной машины должно быть основано на механизме, подобном плавательному пузырю рыбы. Это будет мешок из тонкой, крепкой, непроницаемой материи, наполненный газом и способный расширяться и сокращаться. К ряду таких сокращающихся пузырей будет подвешена длинная платформа с горизонтально распущенными крыльями".
Предположение о плавательных пузырях неясно и принципиально неверно. Неправильность создания аппарата по образцу живого организма понимал ещё Леонардо да Винчи. Тем более неправильно брать за образец организмы, живущие в иной среде. За десять лет до того, как Уэллс написал свою книгу, русский изобретатель Циолковский уже спроектировал управляемый аэростат, более совершенный, чем загадан Уэллсом. Совершеннее были и первые же управляемые аэростаты (цеппелины), появившиеся в воздухе. Рядом Уэллс сообщает, что ставить пушки, вообще вооружать летательные аппараты, будет, вероятно, невозможно.
Уэллс предвидит возможность создания бронепоездов, но они, по его мнению, пользы принести не могут.
"Я допускаю даже возможность своего рода сухопутного броненосца, к которому уже сделан шаг блиндированными поездами. Но лично мне не нравятся и не кажутся надёжными эти громоздкие, неповоротливые машины, как сухопутные, так и морские. Я непоколебимо верю, что проворство в движении и меткость оружия действительнее всяких грузных защит".
Снять бронепоезд с рельсов и сделать из бронепоезда танк Уэллс не смог, хотя о возможности распространения автомобиля в другой главе он пишет. Единственным серьёзным новым оружием в будущей войне признаёт Уэллс привязные аэростаты. Но это было уже очень не ново в годы, когда он писал свою книгу.
В главе о путях сообщения в XX веке Уэллс пишет:
"Я умолчал о будущем изобретении летающей машины. Но я сделал это не по неверию в возможность такого изобретения и не потому, что упустил из виду его будущее влияние на судьбу человечества. Я не считаю только вероятным, что воздухоплавание способно вызвать существенные перемены в системе транспортов и сообщений".
Оказалось, что Уэллс в 1900 году уже не верит в то, о чём писал за семь лет до того в романе "Война в воздухе". Как мусор, выбрасывает Уэллс почти все технические опыты эпохи, которые определили тогдашнюю технику. Положение почти невозможное для утописта, но Уэллс с ним справляется. Он переносит в будущее преимущественно те технические новации, которые уже не были новинками когда писал он свою книгу.
Изобретены аэропланы, радио. Пишет Уэллс новую книгу "Когда спящий проснётся". Там он описывает достижения техники через двести лет. Будут маленькие двухместные аэропланы, радиогазеты и радиокниги. Всю энергию для машин будут давать ветряные двигатели. Решение энергетической проблемы очень примитивное. Снова техника в его романе почти не двинулась вперёд.
Большого блеска в своих романах достигает Уэллс, когда из области научной фантастики он переходит в область фантастики наукообразной, практически ни при каких условиях и никогда не осуществимой.
Материал, непроницаемый для земного тяготения, изготовленный Кавором, технически невозможен. Для того, чтобы закрыть штору из каворита, нужно усилие, превосходящее силу, с которой снаряд притягивается к земле, т. е. практически закрыть штору нельзя.
Сюжеты фантастических романов Уэллса построены очень умело. Его невозможные машины придуманы остроумно и дают материал для создания занимательных ситуаций. Но литературные качества романа и ценность научных предвидений, включённых в сюжет, - не одно и то же.
Двойственность социальной и технической фантастики Уэллса только кажущаяся. Основная ошибка технических предвидений Уэллса в том, что он не учитывает качественных изменений техники, а между тем перестраивают материальную культуру именно качественные изменения, а не количественные. Переход от лошади к автомобилю больше меняет мир, чем увеличение скорости автомобиля 60 до 150 километров в час.
Но и в социальной утопии Уэллса ошибка та же. Он берёт классовые и экономические отношения, сложившиеся в капиталистическом обществе, и доводит их до морлоков. Качественного изменения социальных отношений, возможности бесклассового общества он не предвидит, не верит в неё.
Другой утопист, создававший свои романы во второй половине прошлого века, Жюль Верн, был удачливее. Он жил в эпоху, когда буржуазная наука ещё верила в себя.
Большинство технических предвидений Жюля Верна в нашу эпоху уже осуществлено, к иным мы начинаем приближаться. Жюль Верн сумел не отстать от эпохи, как многие авторы технических утопий, в том числе и Уэллс, а действительно опередить своё время.
Его "Паровой дом" - предвидение танка. В романе "20 тысяч лье под водой", написанном раньше, чем была изобретена электрическая лампочка, предусмотрено десять работ, которые будет выполнять электричество. Предусмотрены электрические: двигатели, освещение, часы, прожекторы, кухня, сигнализация, даже трубки со светящимся газом.
Подводная лодка, которую в 1900 году забраковал Уэллс, на сорок лет раньше описана Жюлем Верном очень точно. Её форма, двигатель, способ погружения предусмотрены правильно. Самое удивительное в этом романе, что теперь там нечему удивляться.
После первых робких опытов Попова и Маркони Жюль Верн предвидел военные летательные аппараты, управляемые по радио, и телевидение. Двадцать лет спустя Уэллс обещал всего лишь радиогазету.
Летательный аппарат Жюля Верна - геликоптер - предмет работы конструкторов в наши дни.
Об автомобиле "Властелина мира", который может превращаться в аэроплан, пароход и подводную лодку, думает сегодняшняя техника. Почти полностью он осуществлён. Есть автомобили, плавающие по воде. Есть аэропланы-автомобили. Танки могут ехать по дну реки, и т.п.
Удача технических предсказаний Жюля Верна так же не случайна, как ошибки Уэллса.
У Жюля Верна нет ни робости перед будущим, ни консерватизма и усталого недоверия. Он по-настоящему любопытен и не ленится думать. Он верит, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего, верит в науку и талантливость человека.
После смерти Жюля Верна в его бумагах нашли больше двадцати тысяч выписок из научных книг. Он внимательно присматривался ко всему, что начинается в науке, умел теоретическую гипотезу довести до её превращения в машину. Жюль Берн верит, что человек станет хозяином природы, хозяином жизни.
"Кто же такой этот Робур-Победитель? Робур - это наука будущего, быть может завтрашнего дня. Продолжает ли его геликоптер свои скитания по воздуху? Вероятно! Явится ли когда-нибудь людям новый Робур-Победитель? Конечно, и тогда он откроет свою тайну, которая изменит сразу весь политический и гражданский строй нашей жизни".
Оптимистическая мечта Жюля Верна, социально ещё не сформировавшаяся, но предсказывающая счастливое будущее человека, - не бесплодная мечта. Она помогает переделывать мир.
Романы Жюля Верна подсказали идеи изобретений замечательным людям. Циолковский признаётся, что о своих ракетных снарядах, о межпланетных путешествиях он начал думать, прочитав Жюля Верна. Замечательный французский изобретатель Клод, автор гениальной конструкции двигателя, работающего на разнице температур в глубине моря и на его поверхности, заимствовал свою идею у Жюля Верна, о чём сам говорит.
Никто не сказал это об Уэллсе.
Попытаемся формулировать.
Уэллс создан усталым капиталистическим обществом, которое не может освоить свою технику.
Техника переросла социальные возможности капиталистического мира, и в сумраке капитализма созданы испуганные романы Уэллса.
"Пища богов" - очень характерный роман. Учёные создают возможность неограниченного роста для органических существ. Вырастают крысы, вырастает крапива, и человечество хочет уничтожить великанов. Наука ушла из дома по сточным трубам, её вынесло ветром, она работает, сминая испуганное человечество.
Испуганная Англия сегодняшнего дня предвещена романами Уэллса.
Научная фантастика Уэллса - противоположная фантастике Жюля Верна - не может быть использована современными романистами в силу своей технической бедности. Социально романы Уэллса чрезвычайно мрачны. Она мрачны потому, что Уэллс мыслит не научно. Для него завтрашний день - это социально ухудшенное, технически мало улучшенное продолжение вчерашнего дня. Никаких качественных изменений не происходит.
Фото: staryy.ru