Почему цикл «Иранский дневник» — это не просто шпионский триллер, а пугающе точный диагноз нашему времени? В современной литературе Иран обычно предстаёт в двух ипостасях: либо как карикатурная «Ось зла» с безумными аятоллами, либо как экзотическая декорация для слезливых историй об угнетении. В своём цикле «Иранский дневник» автор выбирает третий, самый сложный путь. Он показывает Иран как огромную лабораторию, где ставят эксперименты не только над атомом, но и над человеческой душой. И делает это с большой любовью: к стране, религии и персонажам. Цикл, состоящий из трех повестей — «Исфахан», «Шираз» и «Фордо», — это жанровый хамелеон. Он начинается как холодный процедурный триллер в духе Джона ле Карре, делает резкий поворот в интеллектуальную альтернативную историю и заканчивается мощной постапокалиптической драмой.

Почему цикл «Иранский дневник» — это не просто шпионский триллер, а пугающе точный диагноз нашему времени? В современной литературе Иран обычно предстаёт в двух ипостасях: либо как карикатурная «Ось зла» с безумными аятоллами, либо как экзотическая декорация для слезливых историй об угнетении. В своём цикле «Иранский дневник» автор выбирает третий, самый сложный путь. Он показывает Иран как огромную лабораторию, где ставят эксперименты не только над атомом, но и над человеческой душой. И делает это с большой любовью: к стране, религии и персонажам. Цикл, состоящий из трех повестей — «Исфахан», «Шираз» и «Фордо», — это жанровый хамелеон. Он начинается как холодный процедурный триллер в духе Джона ле Карре, делает резкий поворот в интеллектуальную альтернативную историю и заканчивается мощной постапокалиптической драмой.

Это история о зимней дороге, где стираются границы между законом и бесправием, честью и выживанием. О двух непохожих путниках, чья вынужденная встреча в снежном плену заставляет их пересмотреть всё: один — слепоту государственных указов, другой — цену собственной свободы. «Ледяной почтарь» — это суровое и лиричное путешествие в самое сердце русской зимы и человеческой совести, где самое важное послание доставляет не тот, у кого есть официальные полномочия, а тот, у кого есть для этого причина.

Этот дневник мне передал знакомый бомж Коля, мой давний приятель. Он нашёл его в соседнем дворе, в мусорном баке. Предлагаю эту удивительную рукопись вашему вниманию.

Москва — это облако. Деревня — колодец. В облаке живут алгоритмы.В колодце — дед. Он не обрабатывает запросы.Он зашивает раны. Не отправляет уведомления — шепчет голосом твоего отца. Он слышит, как течёт крыша его цифрового черепа, и единственный способ починить её — создать в деревне новую легенду. Это не киберпанк.Это — колодезный панк. История о последнем аналоговом боге цифровой эпохи.

Перед нами разворачивается насыщенная событиями и внутренними противоречиями жизнь мастера, чья страсть к искусству соседствовала с мучительным душевным разладом.

История о мужчине, который, спасая отца-альпиниста на опасном перевале, вынужден столкнуться с бурей не только в горах, но и внутри себя, чтобы преодолеть годы молчания и обиды.

Это рассказ о самом ценном сокровище детства — купленном всем двором кожаном мяче, который стал центром вселенной и символом дружбы. После несчастного случая с младшим товарищем мальчишки сплачиваются, чтобы помочь, и их общее достояние превращается в «медаль» за пережитое вместе. Взрослый герой, глядя на современных детей с их личными гаджетами, с грустью вспоминает ту эпоху, где счастье было не в вещах, а в чувстве неразделимого «мы» — и носит в кармане старый пятак как талисман той утраченной связи.

В эту ночь Мария с трудом заснула. Она все время думала о своем детстве, и о том, что Димина жизнь могла быть такой же, как у нее в детстве…

Маша так и не узнала, кому тогда пыталась позвонить ее мама. Потому что меньше чем через пять минут Арина уже не знала, на кого злится больше – на Машу или на того, кому собиралась позвонить – никто не брал трубку.

Эпизод из пиратской жизни, вторая мировая война, далёкое будущее земной цивилизации, покорившей Космос. …Люди говорят, что Эдвард Инглэнд раньше был вполне порядочным малым, не любил издеваться над пленными.

Ключ они нашли в дождливый субботний вечер, когда скука прогнала их даже от сериалов. Идея разобрать антресоль в прихожей витала в воздухе года два, но руки доходили только до того, чтобы забросить на нее очередную коробку с ненужным, но вдруг «еще может пригодится».

Пираты. пираты, пираты ...мы подходили всё ближе и ближе. Скоро до королевского фрегата осталось не больше пары кабельтовых, и уже были видны не только жерла пушек в открытых орудийных портах, но и лица матросов, с весёлым интересом рассматривающих нашу бригантину.

Она была одна в бархатной коробке. Единственная, торжественная, завернутая в темно-бордовую фольгированную рубашку. Её аромат — обещание горького какао и пьяной вишни — витал в комнате призраком былой роскоши.

В моей голове давно крутится один проект. Нечто вроде личной антологии — собрания текстов, которые не просто тронули, а переписали меня. Художественных книг и рассказов, после которых ты уже не можешь дышать по-старому, смотришь на мир через новую, только что прорезавшуюся линзу. Это не просто список любимого — это карта внутренних земель, локация тех глубин, куда меня затянуло течением чужих слов. Иногда мне кажется, что я сам состою из этих прочитанных и впитавшихся в плоть страниц. Что мой внутренний голос — эхо множества голосов, хор авторов, спорящих и соглашающихся друг с другом у меня в грудной клетке. И этот проект — попытка их расслышать, разобрать по партиям, понять, как именно они сложились в ту мелодию, что звучит во мне сегодня.