С этого прощания отец пал духом. Утром он еще пытался сбегать за разливным молоком, не находил мелочи, приготовленной трехлитровой банки, спешил, бранился, падал по дороге... И все это начиналось в четыре утра. Он с трудом различал кружку и тарелку, его впору было кормить из ложки, но он противился и ругался, что он никому не доставит хлопот. Он словно забыл, что мама не встает, все звал ее, чтобы собрала ему обед на дачу. Начались ночные кошмары. Он рвался убежать в окно, каждую ночь срывал портьеры, бился и падал обессиленный.
Днем он нашел лазейку, но с территории выхода не было, разгромил гараж, сотни коробочек с винтиками были рассыпаны по полу. Когда сосед открыл гараж, то сразу позвал Платона, предполагая ограбление, они осмотрели участок, но на свежевскопанных грядках следов не нашли. Соседские кошки не могли пролезть через колючую проволоку. Вся улица собралась у ворот соседа и недоумевала, пропал только ломик, а у Паши много дорогого инструмента было разложено по полочкам обширного гаража. Калитки у всех хозяев были железными, замки с хитростями, заборы высокие. Через дом, в особняке Зина решила выйти на террасу третьего этажа на перекур и увидела, что из зарослей малины с ломиком наперевес крадется дед. Она быстро спустилась и поздоровалась с ним.
- Я заблудился тут... - смутился дед. Зина дернула калитку, но она была на замке.
- Так как же вы вошли-то, деда Жора?
- Так вот, женщина, огородами.
Зина вывела деда Жору на улицу, народ присвистнул.
- Теперь понятно, как твой отец три раза бежал из концлагеря и жив остался. Не врал дядя Жора.
Смешного мало, было ясно, что присмотр нужен уже за двумя стариками. Деда надо было сторожить. Все усилия Платона переключить его мозг хотя бы на сорок пятый год не ладились. Ему иногда приходилось ходить на службу в форме, что вызывало у отца нешуточную агрессию, и он не узнавал сына. Отдавать его в психушку никто не думал. Мамуля чувствовала, что отец начал шариться по стенам в поисках выхода, и нажимала сигнальную кнопку звонка, не всегда по необходимости, она иногда просто игралась и смеялась, когда дети прибегали в три утра. В начале осени на фоне полного здоровья у папы случился обширный инфаркт. Мария была на обеде в столовой в компании коллег, как вдруг на полуслове осеклась от боли, словно нож вонзили в солнечное сплетение. Когда она смогла говорить, то прошептала:
- Папа умер... - Встала и поехала на вокзал.
Верочка рассказывала, что папу утром причастил батюшка, они просили у него прощения, папа плакал, тихо говорил, затем задремал. Днем был врач, давление было нормальное, они поговорили. Верочка угостила врача чаем, и только дети часа через два удивились, что дед не сопит.
- Я знаю точное время. Я почувствовала, когда он расставался с душой. Мне казалось, что это я умираю, – созналась Мария.
- Вот видишь, тебе нельзя было раньше приезжать, ты бы рядом легла.
- Я должна была проститься, он так неделю ждал и не дождался. Он верил, что я спасу его. Никогда себе не прощу. Знаете, папуля простился со мной во сне после похорон. Двое священников в зеленых с золотом одеяниях поддерживали его под локти. Папа склонился, плакал и целовал мои руки, пока ангелы не увели его. Он не оглянулся и больше никогда не снился…
Мария очнулась от дремоты, мама не спала, ерзала в кресле. Мокрая. Скоро кормить. Она переложила ее в постель, обработала. Мамуля хихикала и просила кашу. Пришла из школы Вьюночек, стала разогревать обед, передразнивать бабушку. Когда почти все вернулись с работы, сели обедать в тени старой яблони. Верочка, хитро поглядывая на Марусю, затевала шашлыки в будний день. После обеда все лениво вытянули ноги, курили, вспоминали детские годы и тех, кого уже нет. Пришла двоюродная по отцу сестра, заглядывали соседи. Калитка не закрывалась. Вьюнок то бегала бабушку посмотреть, то вновь прилипала к Платону. Брат массировал Марусе ступни, рассуждая о том, в кого его дочка-липучка рыжая и конопатая.
- В бабушку, конечно, - ответила Маруся.
- Не придумывай, мама каштановая, как ты, но не конопатая.
- Нет, Платон, мама и наш дед по матери Иосиф были рыжими и конопатыми. Это уральские лесоповалы так выморозили маме кожу и волосы, что она навсегда осталась с тонкой матовой кожей, как у тебя, и с ярко каштановой косой как у меня. А я ничуть не рыжая, от меня свет солнечный исходит, вот и горю осенним золотом. Мама берегла мои косы так, что постоянно замачивала их хной, и я терпела это мучение по два часа. Раньше шампунь трудно было купить, и мылись в бане раз в десять дней. Отправим Вьюночку на Север, вернется красавицей. Я помню, папа две недели со мной не разговаривал, когда я подрезала свой лисий хвост, а всего-то до плеч. Верочка, а где твой сын, почему он с вами не живет?
- Он стесняется, а дома у него друзья-подружки, надеюсь женится...
- Как вы справляетесь, всем же еще работать надо.
- Работаем, справляемся, вот только козы валдайские не хотят помогать. Вечные перепалки о методах воспитания трех племянниц-одногодок: дочери жены Антона, сестриной дочери и дочери Георгия - третьего брата. Школа закончилась, вступительные еще не начинались, целыми днями спят, ночью по дискотекам, где уж тут за бабушкой присмотреть.
- Такие бравые мужики, а выбирали по молодости таких дур. Это бывшие науськивают дочерей против отцов. Даже обидно за вас.
- А нам всем за тебя обидно. На кой ты удрала из дома? Ты нам тут всем хозяйка, а мы, как бедные родственники. Это все верно, что отец горбатился, скупал дома, дарил нам машины и все на твое имя. А кто тут двадцать пять лет все перестраивает, ты видела, что в доме у Антона, у Гоши? Евроремонт просто отдыхает. У нас тут полная автономия на случай ядерной войны. Я серьезно: под гаражом бункер, в погребах запасы. Кругом сигнализация и цивилизация: живи - не тужи, а ты все ютишься в клетке коммунальной.
- Вы на другое обижаетесь, а зря. Когда это все скупалось по случаю, только я жила с родителями, вы служили, учились. Отца затаскали в органы за листовки против войны в Афгане, меня все выспрашивали, что отец дома говорит, слушает ли голос Америки, радио Свободы. Отец никогда не работал в городе, давно бы подсидели, а шабашил по деревням со своей бригадой, если помните, конечно. Родители справедливо боялись конфискации, мама новой тюрьмы, поэтому все оформлялось на меня. И не из-за ссоры с Ванькой я удрала, а чтобы меня не выперли из института. Предки его были ярыми коммунистами да еще со связями. Глупо, наверно, что я сразу выскочила замуж, но так не было бы тогда Игнатки. Вы-то, бракоделы, столько девок народили, а я еду пеленки маме поменять. И хватит экономить, я оставлю денег на впитывающие простыни, пеленки маловаты будут.
- Суровая ты, сестрица. Такая свистушка легкомысленная, а мы родные браться верили сплетням про Ваньку. Это ладно и хорошо. Но теперь надо как-то решать. И тебе неудобно мотаться к нам, когда срочно надо подписать бумаги по владению, расширению, надстройкам-перестройкам и с машинами вечное неудобство.
- Машины сразу могу подарить вашим дочкам, через год подрастут и вас за горло возьмут. Или женам? Решайте. Три дома, три брата... Короля Лир читали? Замечательная фраза шута: «Ты не должен был состариться, пока ума не нажил». Мне вы дом не поставили с супер ремонтом, да мне и с Верочкой приятно на одной кухне в родительской половине. Там все как в детстве.
- С Верочкой, разумеется, хорошо, ты же готовить не умеешь. Ремня бы тебе в детстве, - отвернулся Платон и опустил ноги Маруси на тапочки.
Вьюнок притихла, насторожилась, ей тоже всегда сулили недостающий ремень.
- Верочка, у тебя все готово? Я за скамейкой, а ты одень нашу барыню в вечернее платье, а то стыдно гостям показывать.
- Какие гости, я к маме и на кладбище, к нотариусу - будут вам доверенности без права продажи, и машину бы мне подправить. Хотя, Игнат тоже может задержаться, перегнать, когда будет готова.
- Увидишь...
Спорить со старшими, не было принято в их семействе.
Розовый свет фонарей набирал яркость, в саду было шумно. Маруся поцеловала мамулю, погладила ее, укрыла. У накрытого стола выстроилось человек десять мужиков и баб, сияющих и просящих угадать: кто есть кто. Среди пузанов и толстух выделялся один француз с бородой, его-то серебристый танк она и тюкнула на стрелке, врываясь в город детства.
- Серж Дмитров, - церемонно приложился к ручке, - покорный ваш слуга Сергунчик в восьмом классе.
- Дмитров, Дмитров, конечно же, Дмитров, - всегда фамилию помнила, а вот имя забыла.
Остальные ждали с нетерпением, признает ли она своих однокашек по «гимназии». Так называли школу восьмилетку за строгие правила, заведенные еще до революции. В этом реальном училище Фурманов учился. Шумный восторг узнавания-вспоминания расселся за накрытым столом, припоминали всех, братья Марии учились там же. Во Франции Сержа так обуяла ностальгия, что он целый год разыскивал одноклассников по всем каналам. Адреса почти всех нашлись, только след Марии был неуловим. Рыжая Ленка жила рядом со школой, начали с нее, а она в Рыбинске давно. Накануне встречи вновь зашли к ее матери, уточнить, приедет Елена или нет, и посетовали, что только Марию Хмельницкую так и не нашли. Ходили даже туда, где она жила, говорят, дом продали, уехали давно. А мама удивилась: «Что ж ее искать-то? Ее брат Антон с Сашкой так и дружат. А Ленка с Машкой учились, Антон с Сашкой, на два года раньше окончили гимназию, техникум, институт, и живет Антон в старом центре, вот, звоните ему. Помню Марию, еще Сашка на нее поглядывал. Антон уже дома, он всегда звонит мне, поздравляет с праздниками. Звоните, не ошибетесь!»
- Страшно подумать, что уже двадцать девять лет прошло, а как вчера, глазки-записки, бантики, косички. Сознавайтесь, кто в кого был влюблен?!
- Ну, смотря в каком классе, у меня на каждый месяц свой герой назначался.
- А я вот Вовку с первого класса люблю по сей день! – Рассмеялась староста класса.
- О, кто об этом не знал, тили-тили-тесто...
- А вот никто не угадает, какая мечта у меня была в школьные годы... Думаю, что не только у меня, чур, всем признаться честно!
Вальяжный Сергей Викторович, не последний человек в городе, а очень нужный Платону человек из Водоканала, выдержал замечательную паузу.
- Сознайтесь, дорогая Мария Хмельницкая, какого цвета трусы вы носили в школе? Все полагали, что белого цвета, если белый бант. В будний день все приходили с черными бантами.
- Вот дураки! Тогда не было трусов, все носили панталоны голубого или зеленого цвета, белый цвет всегда трудно было купить. Дурачки, а еще такие солидные люди!
- А еще мы одевали атласные пояса розового цвета с вечно расстегивающимися резинками и простые чулки, А Машенька на праздник приперлась с золотистом капроне и тут же зацепила чулок! Реву-то было, - поддержали тему девочки.
- Действительно, трусов не продавали, колготок в природе не было, а ведь ходили в мини и ни разу не споткнулись на лестнице, попкой не сверкнули. Ходили чинно, приседали, чтобы что-то с полу поднять и всегда помнили, что от вас, мальчиков, жди какой-нибудь гадости.
- Да, уж разочаровали вы нас, девочки, а мы все спорили... Кстати, муштровали нас на славу, я ничуть не жалею. У всех девочек осаночка была, походка на загляденье. И обозвать вас как-то в голову не приходило. Воспитывали к девочкам особое отношение, возвышенное.
От веселых школьных переживаний перешли к поминанию давно ушедших учителей, которые преподавали еще в реальном училище до революции. Давали не только знания, но и умение ими распорядиться, умение себя преподнести, не было давления на юную психику. Дневники пестрели замечаниями о поведении, за прозвища могли и родителей вызвать, учителя называли учеников полными именами, и было достаточно взгляда, чтобы класс притих и слушал. Все согласились с тем, что лучше школы не бывает, что через два года исполнится сто пятьдесят лет учебному заведению, что надо снова собраться.
- Если живы будем, соберемся... Серж перечислил тех, кого уж нет, - помянули, взгрустнули.
Перед уходом староста Леночка проверила списки, собрала деньги и вручила пригласительный, вынуждавший еще немного задержаться. Но не всегда же быть пунктуальной до отвращения, тем более женщине.