Маруся разыскала Милли по новому адресу, год спустя не обнаружив ее в привычном кабинете, и не в самый подходящий момент. Мир обыденный и прочный, рухнул вместе с бесценным Вадиком – прямо на операции. Это частое явление у хирургов. Три инсульта подряд. Капельницы почти год, кормление с ложки. Работа. Участки – чужие. Толпы больных под дверью кабинета. Дети, конечно, школа. Садик. Вадима поставили на ноги, перевели на таблетки, как панацею от паркинсонизма, что, соответственно, делало его уже не мужем. Милли честно созналась, что начала страдать от нехватки гормонов и, что нуждается в кошачьем опыте подруг, дабы преодолеть физиологию. Вадим все понимает, и только раз обмолвился: «Помни, это грех». Милли помнила, но она была живая. Необходимость всегда нужнее, чем радость.
На кухню вошли дети. Муся оглядела «чижиков» и удовлетворенно заметила, что все придется впору, что дома что-нибудь еще найдется, надо порыться в сумках.
- Привезу в следующий раз.
- Какое все же баловство, – посетовала Цапля.
- Что за нужда, да и рано брать десятилетнего пацана в загранку?
- Все денег стоит, – важно заметил старший сын Милли.
- Пусть привыкает к нормальным условиям и цивилизации, – устало буркнула Маруся. – Я сейчас задаю нужное направление. Пусть видит сам – куда следует стремиться.
Переубеждать ее было просто некогда. Следующая встреча случилась через год. Улетайкина быстро выскочила замуж и уже сбежала. Правда, она стала более осмотрительной. У нее был предлог – взять сына на каникулы в Европу. Муж из бывших – потомок первых русских эмигрантов дал ей месяц на оформление бумаг, в ожидании каникул сына. Машину Форд-эскорт с откидным верхом она благоразумно оставила в Союзе. Уже по кардиограмме Милли поняла, что с Васенькой она встретилась. Мучитель грозил ей новыми катастрофами, только что устоявшейся жизни и психики.
- Маруся, а ведь тебе нельзя его видеть, – участливо заметила Цапля.
- Кого именно? – Начала кокетничать Маруся.
- Ты знаешь, сама, чем это у тебя всегда заканчивалось!
- Че-е-ем? – Нараспев скрытничала Маруся.
- Психозом, дура, или инфарктом! – Не выдержала игры Цапля.
- Тебе и работать нельзя, кисонька. Ходишь под Богом. Показать?!
- Можешь, только я в этом двоечница.
- Мы знаем, – вздохнули девочки.
- Мусь, не надо бегства. Не надо стихийных бедствий. Поживи спокойно.
- Живу. Муж ничего не узнает. Янек оченно-оченно вежлив, тактичен. И очень-очень другие очень. Только Улетайкин отказывается отдавать Игнатку за кордон. Скучно болтаться там одной. Что хотела я посмотрела, изучила, попутешествовала. Отдохнула. У меня душа болит.
- И в одном месте свербит, – Цапля перешла на грубости.
- Да, Маруся, кошка шкребет – на свой хребет, – добавила грусти Милли.
Маруся увядала, при всей холености и звучности фамилии. Это не мертвая хватка Зоси Черной, которая ничуть не менялась с годами. Черный кот сверкнула хищным глазом на модные побрякушки и обозначила свой интерес: «Кожа молодая, гладкая!» Это значило, что муж ее очень даже устраивает и в постели – тоже. Муж Зоси все еще преподавал, но уже открыл собственное дело. Она не работала, но очень стремилась обрести свободу под видом работы. Она решила стать сексопатологом, лечить от импотенции мужчин. Ей это всегда удавалось. Ей не хватало общения и привычного восхищения сильного пола во множественном числе. Кокетка Зося стала наводить порядок в мыслях подруг, чтобы не унывать, она распорядилась:
1) Быстро всем сменить любовников, ибо все мы – существа совершенные, и найти идеальную половинку нет возможности, а у кого они были найдены, так уже пообветшали;
2) Кадрами пользоваться без душевных и денежных затрат;
3) Не отпускать бразды правления;
4) Не идти на поводу, как нельзя этого делать ни с детьми, ни с больными;
5) Лапша на ушах не может являться поводом к ухудшению материального положения;
6) Ни в коем случае не позволять управлять и, тем более, позволять
пользоваться собой – как собственностью или прислугой бесплатной!
- Милостивая пани Драмилесская, оставайтесь ею, пожалуйста.
- Не вздумай, возвращать сына.
- Правильно! Бери ребенка и уже не возвращайся.
- За нас не волнуйся.
- Мы лучше к тебе приезжать будем.
Таков был вердикт девичника. Все насмеялись до слез. Но как бы то ни было, Маруся изобрела благовидный способ вернуться, заранее спланировав мягкую посадку. Зося появилась на пороге кабинета нежданно, зная приемные часы.
- Они разведутся. Черный демон не перестает звонить. - Жаловался Улетайкин.
- Пусть оставит его для постели. Гормоны нужны организму. Ее благополучие слишком видимое и хрупкое, так не годится, – принялась за дело Зося, искавшая Цаплю, чтобы провернуть аферу для Маруси, которая отказывалась делить квартиру сына.
- Сын отказался оставаться в Праге, невзлюбил отчима.
Цапля заикнулась, что, якобы, Маруся оставляла маклеру деньги на новую кооперативную квартиру, и, кажется, ее лихо прокатили.
- Что решит стая? Кто это может быть?
- Кто-кто?! Знаешь кто.
- Имен она никогда не называла.
- Мо-ве-тон, – ядовито продекламировала Белая Марусину манеру выражаться.
- Она не будет возвращаться к Улетайкину…
- Это совсем плохо.
Цапля доложилась подругам, что купила участок на оставленные деньги, мебель, которую надо где-то распихать, пока вернется Маруся.
- И надо искать жилье! Снимать, покупать.
- Да, что-то делать надо. Она не терпит притязаний, ясно было, как день, что забугорный брак пустые хлопоты в казенном доме.
- Она нигде уже не приживется.
- Это всем ясно, кроме нее самое.
- Пострадавшие истцы сами возвращают ее в ненавистное прошлое.
- Зачем так изысканно? Мужья вынуждают ее возвернуться к этому уроду.
- Почему-то ей не верят.
- Действительно, их эротические фантазии такое накрутят, что Марусе никогда…
- Марусе! Что она вообще-то смыслит?! Она же специалист по психам. Меня их претензии вводят в шок! – Вспыхнула Зося Черная.
Белая Цапля вяло повела сигаретой.
- Знаете, надо принимать меры, готовить платформу. Она скоро сбежит. Нищая и больная.
- Как всегда… Она – не я.
Стая готовилась и не ошиблась в предположениях. Маруся любила делать выводы вслух. Милли практично отмечала их правильность, но их применение требовало некоторого принуждения. Полезные процедуры малоприятны.
- Это мой крест. Моя погибель. Я ненавижу его, ненавижу себя за притяжение к нему, свою слабость. Я не могу простить даже не измены, а своих развеянных иллюзий. Я дрянь, но за собой оставляю шлейф обманчивой надежды, что я их – придурков – все-таки любила. Это так их возвышает в собственных глазах. Счастливы только круглые идиоты, Милли. Я стараюсь заранее убедить поклонников в том, что просто – не судьба, я вдохновение, а не причина катастрофы. Это душеспасительный бальзам на раненные души.
- Искаженные души, Маруся.
- Ты права. Как обычно. Я себе противна. Там ведь еще сын родился.
- У тебя?
- Мечтай, дорогая. Он снял им дачу, кормит их.
- И только?
- Обычная история.
- Я одного не пойму, Марусь: эта девочка его любит или просто хочет устроиться в жизни? Но ей-то всего двадцать пять! Зачем так унижаться, быть нелюбимой содержанкой, зависеть от прихоти непорядочного мужика? Он наверняка рассказывал ей о тебе, о других – более достойных, чем она. Он скучнейший человек и не терпит одиночества.
- Да-а… Скучные пустые люди, которые и сами понять не могут, что, собственно, они хотят, самые страшные люди. Таким надо кем-то питать свои фантазии. Они ищут страстей. Они обкрадывают чужие души, эмоции, мысли. Энергетические вампиры.
- И ты, дурища, со своим щедрым сиянием беспечности. Мы-то знаем, какой ценой ты платишь за свой веселый характер, светлое биополе.
- Он никогда не звонит, если мне плохо или я болею, нет сил. Едва я тряхну гривой, соберусь поразвлечься, его звонки застают меня на пороге. Я не иду на контакт, не реагирую на оскорбления, а он затевает скандал. Представляешь, все это в присутствии мужа. Улетайкин по моему лицу знает – кто на проводе!
- Это совсем неприлично. Надо себя блюсти. С мужьями как-то разобраться.
- Да, ты всегда была наглой. Люди это так называют. Не мы.
- Правда-правда. Со стороны – именно так, дорогая моя кисонька.
- Я знаю, поэтому и возмущаюсь!
- Открыто! При Игнате и муже.
- Не путай! Муж – Янек. Улетайкин – благоверный. Сейчас меня уже не заставить выйти из своей защитной оболочки.
- Одурела ты что ли? Этот паразит жалуется, что все его бабы истерички, рожают без спроса, а ты вздумала его жалеть!
- Масенький-несчастненький, такой хорошенький, никто меня не понимает.
- Известная мужская…
- И детская – песенка.
- Много можно накопать для диагноза. Инфантильность души. Моральный импотент. Я чувствую себя пружиной, которую он сжимает с диким упорством, не опасаясь за последствия – для себя.
- И тебя, дорогая.
- Для тебя тоже, Марусенок милый.
- Игра игрой, но жизнь проходит.
- Озираясь в ужасе на прошлое, я вижу три года школьной любви, пять лет идеального супружества, полтора года очень разумного существования в стадии помолвки, три года восхитительных иллюзий, год-полтора европейского брака. Остальные краткие промежутки я раздарила своим именитым пациентам, вдохновением возвращая их к творчеству. Вот и перешагнула порог тридцатилетия.
- У всех за эти годы что-то вылепилось, сложилось. А у тебя только хрустальные замки, которые ты крушишь с высоты гордыни.
- В тридцать лет я чувствую себя жертвой, достойной своего мучителя.
- Марусь, брось ты свои шизоидные изыски. Возвращайся к нам, если ты уже все решила. Еще есть хороший способ - вести дневник, историю болезни. Записывай все, что тебе приходит на ум. Потом просто исправляй ошибки. Возьми на заметку, через годы посмеемся.
- Самое смешное, что сейчас я позволяю себе роскошь говорить ему в глаза то, что я думаю о нем, любыми выражениями. Спокойно на его «мур-мяу» - отвечаю, как я его ненавижу, а он не верит. Думает, что мы переживаем некий цикл становления личности, что нас уже никто и ничто не разделит, что любовь наша вечна. А нас уж нет. И давно. Мы чужие.
- Он этого не почувствует. Ты слишком светла и слишком остро воспринимаешь всякую дребедень. Правда, Муся, начинай все записывать. Бред больных ты анализируешь, ставишь диагноз, лечишь. На досуге перечитывай с красной ручкой, поправляй. Делай зарисовки новых мест, нравов, характеров. Появится интерес к жизни.
- Точно. Все записывай, присылай мне на подпись. Мужики не могут так чувствовать – как мы – бабы. Не идеализируй вообще! Они мужики, не мысли о них своими категориями! – Взорвалась Белая. – Сколько тебя можно учить, спасать?!
- Действительно, Маруся, прекращай дурью маяться. Брось его.
- Так он не знает, когда я вернусь, и, вообще не знает, что я замужем не в Союзе.
- В России.
- В России, конечно. Странно звучит. Мне просто лень привыкать к новой постели. Естественно, я не его собственность. Размечтался. Во все времена женщине нужна прежде всех благ – искренность в чувствах. Женское восприятие ощущений нельзя объяснить простой физиологией. Здесь Зося ошибается, чем больше любовников, тем бледнее эмоции, но прибыль растет, это верно. Милли, не слушай ее. Не будет второго Вади, а меньшее тебя не устроит. Чудеса не копируются. Повторения не случится. Случилась беда. Вам следует преодолеть ее. Тело – телом, но за порогом былого дома, понимай – счастья, ничего нет кроме грязи. Слава Богу, вы прожили пятнадцать лет душа в душу. Этого всегда мало, но это уже у вас никто не отнимет. С телом надо справляться – как с болезнью. Ни у меня, ни у Черной никогда не было цельности, все условности. Не повезло. При умопомрачительном успехе у сильной половины человечества мы не узнали ни одного дня, похожего на ваш с Вадей. Успех кружит голову и не позволяет заметить единственного – родного! А как нам завидовали, стыдно вспомнить.
- Как странно слышать от тебя правду. Послушай, Марусь, как ты собираешься дальше быть? Где жить? Кое-что можешь забросить ко мне. Ты и сама знаешь, что грех тратить здоровье на пустое.
- Не знаю. Я еще не определилась, но разумные ходы не спасают игры. Всякий раз он спрашивает: все ли у меня в порядке?
- Скажи на милость, а почему у тебя должны быть неприятности?! Нет жилья? Есть! Родной и единственный – есть! Хочешь воли – продай тачку, купи клетуху себе. Цапля уже думала об этом шансе. Уж она-то тебя не обманет!
- Почему ты решила, что меня обманывали? Почему?
- Догадалась. Ты ведь никогда в нищете не жила. Дешевых сигарет не курила, без подарков не являлась, у друзей не ночевала. Благодетельные роли великодушной принцессы тебе более к лицу, пани Драмилесская. Оставалась бы ты в Праге.
- Я себе уже подобрала работу. Могу окончательно вернуться, могу оставить – бросить все там, Брашек позаботится, обещал. Сейчас я сына везу к родителям, должна еще вернуться, дабы подать на развод.
- Ладно. Ладно! Ждем тебя. Врачей-специалистов не хватает.
- Жилье – серьезная проблема. Мне не обойтись без машины, но это разумно – продать – пока не разбилась сдуру. Ты полагаешь, это возможно? Я пойду секретарем в инофирму. Не ждите меня.
- Ты и вправду чокнулась окончательно! А как же диплом?! Белая тебя просто живьем съест. Я все понимаю, непредвиденные расходы, проколы, но неужели тебе не стыдно?! Не обязательно мотаться по городу. Это всегда было опасно. Можно консультировать в дурдомах, богадельнях, торчать в диспансере, можно устроиться в более приличное и доходное место. И машина не понадобится! Откройте с Зосей свою клинику сексотерапии. Вы отличная парочка.
- Нет, Милли. Нет. Я уже дала согласие. Меня ждут. А о машине я подумаю.
- Ты меня просто убила… Ты доктор или как?!
- Может быть, зарубежный контракт?
- Там не ценятся советские психиатры…
- Когда это ты была советской? Диссидентка несчастная. Вечный компромат. Это меня с мужем не перестают выманивать в Европу, Америку. Да вот дети и родители связали по рукам и ногам. И еще болезнь Вадима. Он сейчас работает. Диагнозы безошибочные.
- Хорошие деньги – правильный диагноз.
- Что ты! Все за Христа ради – бесплатно! А чурки с родственников тысячи долларов дерут. Да, он не сможет оперировать, но ни разу еще не ошибся. Так тяжко нести этот крест. Так устала от голодухи и стыда попрошайничества. Нашу касту так унизила новая власть.
- Брось медицину.
- Что ты?! Я доктор. Сначала доктор, потом человек, мать и жена. А впрочем, мне так опротивели люди, я тоже отравилась больными, не могу адекватно реагировать на жалобы. Срываюсь.
- Это недопустимо. Больной – не клиент, который всегда прав. Это больной, который не может быть правым, и его надо разгадать, почему и в чем он врет врачу. Не разгадаешь, залечишь.
- Не вреди… Помню. Ты правильно заметила, что больные всегда врут, привирают, не говорят определяющей диагноз ситуации. Надоело! Тем более, что сейчас деньги стали значить гораздо больше, чем при совдепии. Я себе и детям отказываю в элементарном. Мои полторы ставки участкового не прокормят моих троглодитов.
- И? Как ты выкручиваешься?
- С Божьей помощью. Нищие бабки подают. Кто чай, кто конфеты, кто пакет крупы сунет в кошелку, а кто макаронами, но чаще домашними соленьями, картошкой из деревни. Видишь мою дачу – в кабинете. Отвезешь меня с сумками, а то уже мошки от яблок полетели.
Муся поморщилась, вошел новый пациент. Милли писала, не отрываясь, давая команды: раздеться до пояса, повернуться спиной. Милли устала, позвонила Светику в подростковый, чтобы ставила чай.
- У нас гости.
- Доктор, у вас уши не одеты, – сказал генерал, повернувшись к ней лицом для выслушивания сердца. Действительно, дужки фонендоскопа были на шее, а Милли что-то выслушивала с умным видом.
- Это новая модель, очень хорошо все слышно, – лаконично заметила невозмутимая Маруся.
Милли померила давление, что-то черкнула в карте и отпустила опешившего пациента. Они, просмеявшись, сбежали пить чай, оставив на съедение толпе медсестру.
- Время еще есть. Подождут.
- Вот именно. За такие копейки – я бы вообще на работу не пошла. Дурака бы дома валяла.
- Кабы у тебя был свой дом, Муся.
- Будет, Зося.