Меня во дворе звали Пашка. Павликом я был только для мамы, бабушки и классной руководительницы. А в нашем мире, ограниченном пятью панельными пятиэтажками, теплотрассой и песочницей, существовали четкие правила, свое братство и бесконечное лето, с тополиным пухом и ароматом печеных пирожков из нашей кухни на первом этаже.
Главной ценностью были не вещи, а статус. А статус добывался умением. У Серёги, например, был самый крутой «самострел» из бельевой резинки и проволоки, который не ломался даже после десяти выстрелов. У Петьки — феноменальная способность свистеть с двумя пальцами во рту так, что слышно было аж на соседней улице. А у меня… У меня была лучшая в мире бабушка, которая по пятницам всегда пекла огромный противень пирога с яблоками. И этот запах, струящийся из открытой форточки, был моим негласным пропуском в любую дворовую авантюру. Потому что после приключений я всегда приводил «голодную банду» на кухню, и бабушка, ворча, нарезала нам по теплому, ароматному ломтю.
Но однажды случилось непоправимое. У самого младшего в нашей компании, у карапуза по кличке Полосатый (потому что ходил в тельняшке, ему ее отец откуда-то привез), пропало главное сокровище — настоящая фронтовая гильза от снаряда, доставшаяся тому от деда-фронтовика. Когда мы играли в «войнушку», она была нашим знаменем, таким священным Граалем. Мы обыскали все: каждый куст, каждую яму, перекопали всю песочницу, заглянули под все лавочки. Ничего.
— Украли! — мрачно констатировал Серёга, сжимая в кулаке свой самострел. — Это наверняка Васька с шестого подъезда. Он на неё давно глаз положил.
Васька был на год старше и слыл дворовым авторитетом. Идти к нему «на разборки» было страшновато. Мы сидели на трубе теплотрассы, уныло швыряя камешки, и чувствовали, как рушится весь наш мир. Без гильзы наша «рота» теряла честь.
Вдруг Петька, самый тихий и вдумчивый, присвистнул.
— Стоп. Мы вчера, перед тем как домой бежать, где в неё «снаряды» (то есть, шишки) заряжали?
— У гаража, — хмыкнул я. — Потом дождь пошёл.
— Так. А куда гильзу дели?
Мы все замерли. Вспомнили. Чтобы «снаряды» не намокли, мы засунули гильзу… в ту самую дыру в фундаменте гаража, которую считали своим потайным сейфом!
Толпой, сломя голову, мы помчались к гаражу. Дождь был сильный, лужа у фундамента стояла огромная. Полосатый, не раздумывая, полез в грязную воду и сунул руку в дыру. Лицо его вытянулось: гильза была полна мутной воды, но цела! Он вытащил её, сияя, словно золотой слиток.
Но радость была недолгой. Гильза была спасена, но сам Полосатый, вылезая из лужи, поскользнулся и грохнулся, сильно расцарапав колено до крови. Он сморщился, пытаясь не заплакать, но предательская слеза все же скатилась по щеке, оставив чистую дорожку на чумазом лице.
Вот тут и сработали неписаные законы двора. Серёга, не говоря ни слова, отстегнул от своих шорт значок с изображением ракеты — свою гордость. Петька достал из кармана единственную жвачку «Турбо», мятую, но в обертке. Я посмотрел на грязного, еле сдерживающего слезы, младшакa с его драгоценной, но мокрой гильзой.
— Всё, — сказал я авторитетно. — Идём ко мне. Бабушка пирог сегодня пекла.
И мы пошли. Не как победители, а как отряд, выполнивший миссию. Полосатый, прихрамывая, сжимал гильзу. Серёга нёс свой «самострел». Петька насвистывал победный марш. А я думал о том, что через пять минут мы будем сидеть на кухне, есть тёплый яблочный пирог, а бабушка будет смазывать Полосатому колено зелёнкой, ворча: «Эх вы, солдаты неумытые…» И гильза, отмытая и блестящая, будет стоять посреди стола, как самый главный трофей. Не потому что она фронтовая, а потому что мы её нашли. Вместе. И это было самое важное открытие того дня: настоящая ценность — это не гильза, и даже не пирог. Это твои друзья, которые не бросят, даже если ты мокрый, грязный после лужи и с разбитой коленкой.