– Диспетчер, диспетчер! Я двадцатый, двадцатый! На режиме!
В наушниках Корольков слышал ровный рёв двигателей, вышедших на режим. Ими, двигателями, надлежало отработать строго расчётное время, под заданными углами на Канопус и Мицар. Наступил срок изменения орбиты станции «Плюс» согласно технологической карте. По выгорании обеих батарей электродов. Всё зашито в автоведение, ему, пилоту второго класса Королькову – только контроль. Вдруг нештатка.
А нештаток не бывает. Уже три пятилетки солнечная энергостанция исправно гонит ток на Землю и все объекты ближнего Космоса.
– ...спетчер! – услышал он в наушниках. – … цать первый! ...жиме!
Напарник, Машара, значит, тоже вышел на режим. «Минус» изменит параметры орбиты синхронно с «Плюсом», и энергопоток разве что чуть дрогнет, мигнут туда-сюда цифры на главном пульте перед диспетчером. Дежурство нёс Прозоров, сам Прозоров. Корольков хорошо его знал. Как не знать того, кто строил и Плюс, и Минус, и весь ансамбль станции солнечной генерации.
– Даю синхрон! – послышалось в наушниках. – Внимание на табло!
По связному дисплею уже бежал обратный отсчёт: десять, девять, восемь… Ноль. Рёв изменил тон, вдавило в кресло. Дисплей стал серым. Порядка четырёх «же». Вот – опять зелёные цифры. Слегка приподняло над креслом.
– Конец режима! – отрапортовал Корольков.
– Не выключайся, – ответил прозоровский баритон. Казалось, от него пахнет одеколоном «Северное сияние», которому старый космостроевец не изменял, сколько Корольков был с ним знаком.
Пауза – можно быстро обозреть приборы, на которые смотришь реже других. Скорость стационарная, семь тысяч триста километров в час. Ускорение, угол к осям на Канопус и Мицар, центростремительное, двигатели уравновешивают могучую силу притяжения Солнца. Расход плазмы. Автоведущий держит все параметры идеально, колебания, если и есть, неуследимы глазу. Картинка на связном – сам Прозоров, вот он, седоват, горбятся от неимоверной силы плечи, длинный нос смотрит в данный момент влево, что-то там происходит. Корольков дал поворот камеры. Что видно диспетчеру?
Гигаваттметр главного пульта бежал вниз. Мощность падала.
Корольков ткнул «общий доступ» – в паузах динамики регламент разрешал. Стало слышно всех, находившихся в зоне энергостанции, весь хаос вызовов и ответов.
– ...пада-йет! – по мягкому акценту Корольков узнал оператора каналов Вальядареса.
– Отставить панику, вижу лучше вас, – отпарировал Прозоров.
– ...петчер, диспетчер! Время связи! Что док-вадывать в центр? – а это Юрасек, связист.
– Сдайте смену Марвани, разрешаю досрочно, и ко мне в пост.
Цифры на гигаваттметре всё бежали, бежали. Мигала рядом красная стрелка, направленная вниз.
– Матушка, Матушка! Я Электро-Ноль! – Прозоров вызывал Землю, центральную орбитальную станцию солнечной энергосистемы. – Режим энергопотребления всем, кроме Земли, один-один, для Земли сохраняй текущий! Связь постоянная!
Это означало, что в системе солнечной электрогенерации что-то засбоило.
– Ноль, Эль-Ноль, Прозоров! – ответили с Матушки. – Пересчитываешь?
Разумеется, Прозоров уже отдал команду пересчитывать положение всех девятнадцати рабочих станций солнечного конвективного динамо, как называли энергосистему те, кто строил её и работал на ней. Переток плазмы в глубине солнечного эллипсоида, из точки, которую называли «Родник», в точку под названием «Прорва» – все названия в системе были русские – пересекая магнитные поля сверхпроводящих катушек, расположенных на этих станциях, рождал по магнитогидродинамическому механизму ток, собираемый электродами Плюс и Минус. По каналам, образованным заряженными частицами в межпланетном газе, он достигал Матушки – энергоподстанции на орбите Земли, и менее значимых подстанций на космических объектах – лунных, марсианских и прочих базах. Расположение всех девятнадцати катушек – требовалось непременно простое число, чтобы избежать паразитных эффектов симметрии, – Плюса и Минуса поддерживалось с жёсткостью кристалла при абсолютном нуле. Для того и нужны были такие, как Корольков и Машара, корректировщики орбит.
Пальцы Прозорова исполняли на клавиатурах основного и вспомогательных компов органную рапсодию. На лбу ижицей вздулась жила. Местной вычислительной мощности не хватало, расчёт не сходился.
– Матушка, я Ноль! Прошу подключения резервных вычмощностей!
– Даю, Емельяныч! – не по инструкции отозвался дежурный диспетчер Матушки. Он тоже хорошо знал Прозорова.
Повинуясь его руке, вычислительные мощности Академии Наук – Москвы, Новосибирска и Минска – подключились к решению задачи диагностики солнечной энергостанции.
Красная стрелка неумолимо показывала вниз. Цифры бежали. Слегка замедляясь, но всё ниже и ниже. Прозоров уже снял с орбиты Королькова и Машару. Что толку висеть в пустоте, сжигая горючее, когда комп мелет и мелет сумасшедшие, разбегающиеся цифры, изводит жидкий гелий, греясь от натуги, – а решения даже не брезжит. Ему и самому пора было сменяться. Сменный диспетчер Граченок вплыл в люк – в рабочих модулях не было искусственной гравитации, она была только в «бочке», жилом отсеке экипажа, – отбарабанил: «Смену принять готов» – и завис за мощной спиной Прозорова, всё не отстёгивавшего ремней кресла дежурного.
– Матушка, Матушка, чья смена? А-а, Эрнандо! Дай всем базам сигнал заморозки! Понял? Всем базам – замри! Режим ноль-один!
Это означало временное прекращение всех исследовательских, металлургических, строительных работ в Пространстве. Только жизнеобеспечение.
– А ты, Граченок, вычислителей сюда.
Сменный нырнул обратно в люк. Через считанные секунды все трое вычтеховцев, напялив скафандры, ковырялись в станционном компе.
Полчаса, час. Комп был исправен. Цифры следовало считать правдой.
– Наблюдения Солнца сюда, со всех баз.
– Шальной протуберанец, а, Максим Емельяныч? – и Граченок нырнул за дежурным гелиофизиком.
Но и он ясности не внёс.
– Ну, что так тянем, что бамбук-то жуём? – притопывал носком магнитного ботинка Прозоров. Он мог хотя бы так выражать нетерпение, ремни не давали улететь из кресла.
– Так… запрос данных до околоземной орбиты идёт восемь минут… и обратно столько же… а подумать им там надо или нет? – жал плечами гелиофизик Мбаэла. Крупные губы на сосредоточенной, лоснящейся лиловым и коричневым физиономии ходили чётко, как у диктора. – А до марсианской…
– Отставить! Я в буфет. Вам что захватить?
Перекусывали, не отрываясь от пульта. Ягоды косможеле с залитыми внутрь кусочками консервированного мяса и овощей летели в рот, как будто и не оставляя по себе вкуса. Красная стрелка, бедственно указывающая вниз, словно зачеркнула всё. По экранам мелькала запрошенная и присланная цифирь – данные о состоянии Солнца.
– На умеренной фазе активности. Без возмущений. Квадруполь в расчётный срок, – подбил итог Мбаэла, кивнув сам себе длинной шеей. – Экстра-помех нет.
– А не экстра? – и Прозоров пристукнул кулаком по пульту. Академические вычмощности словно мигнули ему в лад, но ответа на вопрос – что же стряслось? – так и не давали. А энергопоток на Землю всё мелел и мелел.
– Аврал! – разнёсся по внутренней связи прозоровский рык.
«Бочка» ожила. По леерам скользили в раздевалку, бросая читалы, трёхмер-шахматы и прочий досуг. Будили спящих. Одевали друг друга в скафандры. Одетые, по одному, шлюзовались в ангар. Десять минут, в точности по аварийному расписанию – и вылетел первый шлюп.
– Я восьмой, восьмой! Занимаю катушку восемь, согласно…
– Короче, парни, некогда, без устава давай! – подгонял Прозоров. – Прибыл, и ша!
– Третий прибыл!
– Девятый!
– Слушай все! Общая проверка. До витка, до последней пайки!
Приступили к проверке катушек. Регламент отводил на операции по разборке несколько часов. Покрути-ка отвёртками в невесомости, пораскладывай винты и шайбы.
– Разрешаю как начстанции пилотам-неинженерам работать самостоятельно! Без проверки инженерами! – голос Прозорова гудел на всё Пространство.
Технологический послеразборочный перерыв на отдых, естественно, пришлось прокинуть. Отдых – это назад на станцию, это прошлюзоваться-раздеться, это, возможно, смена, а меняться не с кем. Аврал. Никогда не бывало, чтобы все катушки проверялись разом. И Плюс в том же цикле, и Минус. Всегда строго поочерёдно. Плюс и Минус – парой. Но и только. А не гамузом, не аврально.
Граченок водворился в прозоровское кресло и подавал тест-сигналы. Прозоров вынул микрофон из подставки, и, плавая под потолком главной пультовой, бросал иногда:
– Одиннадцатый, один-ц-тый! Гамма-зондом по катушке, по местам входа в охладитель поподробней… Усталостные явления видишь? Могут нарушить проводимость?
Или:
– Шестой, шестой! Изоляция, сами наплавляли – как она?
Он помнил всё. Все подробности предыдущих проверок и мелких ремонтов. Точно сам был станцией, чувствовал катушки как свои мышцы, а энергопотоки как нервы.
– Граченок, ты фиксируй, пиши!
– Диспетчер Рахим-оглы смену принял, – ответили из кресла.
– Без р-рапорта ушёл. Кабак, – помотал головой начальник. – И не взгреешь, сам разрешил. Иншаллах, а, Рахимыч?
– Иншалла, – улыбнулся тот арбузно-персидской улыбкой. – Параметры катушек и электродов в норме.
Зацепившись ногой за скобу одного из индикаторных блоков, Прозоров обеими руками потёр лицо. Большой нос упрямо высовывался между пальцев.
– Ну, вот что! Всем домой! Перекусить и три часа отдыха.
– А сами, Максим Емельянович-ака?
– Цыть! – комически топнул Прозоров свободной ногой. – Марш на буфет!
Витал под потолком и думал, думал, думал. Солнце не может сломаться. А комп – может выдать ошибку, не предусмотренную тестами.
– Приказываю принять рабочую гипотезу: комп свихнулся, строим генерацию вручную! По мнемосхеме!
И пошла работа. «Вперёд», «назад», «на Мицар», «лево Канопуса». Пилоты в шлюпах и диспетчеры – начальник вызвал к пульту всех четверых – пытались нащупать такое взаимное положение катушек и электродов, чтобы вернулась мощность. Или хоть не уходила, не гасла. Но красная стрелка всё показывала вниз. А цифры уменьшались, уменьшались, словно утекала зелёная жизнь.
Бешено летела из движков плазма, чаще и чаще возвращались пилоты на подзаправку. Обед и ужин? Какой там ужин. Пилоты зажёвывали косможеле прямо в люльках-ложементах, откинув только гермошлемы.
– Запр-р-р-щаю р-раздеваться! – грохотал Прозоров в ответ на «так же быстрей… авария всё-т-ки…». – Тр-р-рупов не тр-рэба!
– Во шахтёрская порода, – восхищался Машара, когда они с Корольковым подзаправляли друг друга. Машара имел такое право как пилот-инженер. – Антрацит!
– Электро-Ноль, Эль-Серо! – донёс эфир голос Эрнандо. – Как дела? Кто на смене? Вас стало хуже слышно, вы уходите с гелиостационарной орбиты!
– Матушка! Опять ты, Эрнандо?
Это значило – прошло не меньше полных земных суток. На самом деле – трое. А Прозоров так и не сменялся.
– По телеметрии у вас запас горючего пороговый, формирую срочный транспорт, – отозвался земной диспетчер.
– И все расходники, – как пригвоздил Прозоров.
Нужны были прежде всего запчасти. Гелий для системы охлаждения брали непосредственно из хромосферы Солнца и сжижали на месте, электродетандером.
– По сумме прошлых заявок, – отозвался деликатный Эрнандо.
Это было всё, что он мог сделать для Прозорова. Потому что уже снизил режим энергопотребления и для Земли. Эфир орбитальной диспетчерской кипел, возмущался, бесился.
– Что, Солнце кончилось? Сожрали, как нефть?
– … очередь в больницы!
– Если не отсемафорю закрытие контура Весты-Вольфрам, их леонидами прихлопнет, и ша! Всё псу под хвост! Большому и малому! А людей ты верхонками прикроешь?
– …теплицы, где овощи брать для Крайнего Севера?
– …бурение сорвал, как «Адамант-Россия» загранпоставки выполнит?
Эрнандо отбивался:
– Один оборот по гелиостационарной! Сидерические сутки. Двадцать восемь земных. И всё они наладят!
– Что-о-о?! Месяц заморозки?
Сменщики отбивались так же доблестно.
Кипела работа и в Астрофизической обсерватории. Диспетчеры энергосистемы поставили на уши весь Архыз. И всё Пулково. Там и там простому гражданину стало ни по телефону не позвонить, ни кино из Сети не выкачать. Всю ёмкость каналов связи отъяли астрономы, гоняя петабайтные пакеты информации. Могло ли – и что, если могло – случиться с Солнцем? Или в ближайшем околосолнечном пространстве. Почему не удаётся восстановить мощность гидромагнитного динамо?
Новости были полны споров: вдруг всё-таки интрамеркуриальная планета? Гипотеза Леверье, наваждение двадцатого века, «Вэйян» – Страж Солнца?
– А почему никто её не видел, когда строили «Двадцать-Пятьдесят»?
Ответа не было.
Вспомнили Чижевского, гипотезу более чем вековых солнечных циклов. Шестисотлетний? Что творилось на Солнце шестьсот лет назад? Астрофизики смеялись в лицо вопрошателям. Ещё двести лет назад космос наблюдали простым глазом, вооружённым разве что линзой.
Мбаэла удвоил точность регистрации параметров поверхности фотосферы вблизи «Родника» и «Прорвы». В Архыз лился полноводный, как Кубань, поток сырых отсчётов. Отсчёты занимали место в формулах и алгоритмах. Компьютеры мололи и мололи.
Получалось, что конвекционная струя плазмы, которая и наводила ток в девятнадцати катушках «Электро-Ноля», сместилась. «Родник» и «Прорва» поменяли расположение, и переток между ними ушёл глубже в недра дневного светила.
– Прозоров, Емельяныч! Сам вахту стоишь? – спрашивали с Матушки. – Пожалей экипаж! Ах, не сам… Ну, хорошо, что спит хоть когда-нибудь. Кто? Граченок, Коля? Бросайте вашу ручную рихтовку, бесполезняк, это ж все катушки пересчитать-пересобрать…
«Электро» строили два десятка стран почти десять лет. Русские шахтёры, токари, рыбаки отдавали зарплату, старухи-вдовы – золотые колечки, хранимые в память о покойных мужьях. Охотники-манси и эвенки безвозмездно несли пушнину. Буряты и башкиры-скотоводы гнали стада на зов: каждую десятую голову – солнечной стройке. Сочувствующие со всего мира слали сбережения. Постройка солнечной МГД-энергостанции была условием того, что Россия останется на карте мира.
А переделывать дольше, чем строить с нуля.
Дикторы новостей вещали:
– Никто не подсчитывал, сколько сможет экономика Земли и её социальная инфраструктура выдержать на минимальном уровне энергозатрат!
И принимались гнать чернуху. Грядёт, дескать, темнота в городах, очереди за водой, сплошные простои при карточках на продовольствие, знахари с корешками вместо медицины, обучение путём зубрёжки текстов. Их почти не слушали. Надо было работать. Помогать.
На «Восточном» комплектовался очередной транспорт с расходниками. Горючее для шлюпов, запчасти для оборудования, еда и сжиженный воздух.
Оператор погрузчика препирался с экспедитором:
– Не видите? Это грузить не буду. Вот этот контейнер – не буду! Пломба сбита!
– Как вас зовут, молодой человек? У меня есть полномочия принимать претензии.
– Тензии, пензии! Мозги кочкают только! Не буду грузить!
– Откроем, посмотрим, запломбируем заново! Там нужен воздух, – и экспедитор с улыбкой достал из внутреннего кармана куртки пломбир. Точнее, достала.
– А… Э… – Оператор почти потерял дар речи. – Алексей…
– Оч-приятно. Алсу, – она снова улыбнулась, лишь слегка раскрылись губы, точно расцветающий бутон розы. И чёрные, как Вселенная, глаза метнули звёздные искры.
Разумеется, в контейнере всё было на месте. Ровные ряды синих баллонов, исправных на вид. Пломбу Алсу восстановила, и Алексей расписался под её фамилией – Зарифи.
– Я должна и там получить роспись, – кивнула наверх, взлетела волна воронёной синевой отливающих волос.
Слова «не положено» застряли у Алексея в глотке. Не он один – никто на космодроме не посмел возразить этим требовательным глазам. Алсу прибыла на Матушку.
Дежурный диспетчер Кошкаров держал непрерывную связь с «Электро-Нолём».
– На другую сторону Солнца ушли. Через Марс говорю, – вытирал он взмокший лоб, – не разговор, слёзы. Двадцать девять минут инфопосылка идёт. И столько же обратно. Честное слово, товарищ экспедитор...
И осекся, увидев в откинутом гермошлеме облако волнистых, с синими искрами против света, волос.
– Сбесились они там!
– Аврал, – ответила Алсу, – мозговой штурм. У кого есть идея, тот и участвует.
– Дама, уж не хотите ли вы...
– Именно. Пилота Королькова вызовите.
– Это кто ещё такой?
– Член экипажа «Электро-Ноля». Пилот второго класса.
– Жених, что ль?
Если бы на Кошкарове не было стереоочков, облегчавших восприятие со многих мониторов сразу, Алсу прожгла бы его взором.
– Пошлость подобна плавающему на волнах мусору – легковесна и дурно пахнет.
Через час, в течение которого весь экипаж Матушки наперебой ухаживал за Алсу, поил её космокофе, взбалтываемым в капсулах, за что местные остряки прозвали этот напиток «желудёвым», лицо Королькова появилось на главном экране пультовой. Неподвижное. Одна картинка, одна голосовая посылка.
– Я Электро-Ноль, Корольков, Корольков на связи! Кто вызывает?
– Володя, салют от земных и небесных! Помнишь наш девятый «бэ», кружок космознания? Помнишь, как ездили под Саратов, как «Восток» вместе потрогали?
Ещё около часа, после чего стало можно увидеть, как изменилось лицо пилота. Одну фотокарточку заменили другой. На прежней – внимательные серые глаза, твёрдые, слегка небритые щёки, жёстко сложенные губы. А тут – глаза округлились, распахнулись растерянной голубизной, мальчишески приоткрылся рот, щёки и лоб пошли пёстрыми пятнами.
– Ты... что... как ваще... разве ща до этих... давай живо, а то вышвырнут!
– Слушай внимательно, пусть переслушают запись, если тебе как неспецу не поверят! По расчётам, не только академиков, но и нашим, там ушёл поток плазмы. Траектория исказилась. Но можно всё вернуть на старое место, если внести возмущение пролётом макрообъекта. Что-то большое, по формулам выходит – не меньше трёх метров на метр, должно влететь в Солнце, в «Родник», пролететь по нужной траектории и вылететь из «Прорвы». И не сгореть, не испариться за время пролёта, иначе поток не восстановится. Посылаю запись, выводы из вычислительно-модельного эксперимента, всем университетом делали – и студенты, и школьники, и преподов-энтузиастов втянули!
Перевела дух. Усталая Алсу выглядела ещё красивее: на скулах горел смугло-розовый румянец, под нижней губой появилась печальная складка, нарушавшая воинственность черт, делавшая экспедитора женственней.
– Товарищ Кошкаров, вы перешлёте вот это? – и помахала флэшкой.
– Они завтра из тени выйдут, прямей будет... восемь минут досягаемость радиосигнала... – невпопад сказал диспетчер, но Алсу поняла:
– Нет, вы отправьте сейчас, а завтра... Надеюсь, найдётся койка для меня до завтра?
– Транспорт компонуют, идёт «Суперсоляр», самый тоннажный, тут сейчас такая каша... Да ещё снизу, из-под Москвы стращают: мол, по новостным каналам такая муть, если Россия-де не возьмётся за ум, не вернёт энергетику, то атомный удар. Там, типа, в душе помыться – только раз в день. Хрен им атомный. Шахты обесточены, если тем же новостям верить. Но мандраж эдакой висит. Вас, кроме меня, и не увидит никто... не обратит... – густо покраснел: какую неловкость сморозить! – и поспешно исправился: – Простите, вы тут в каком качестве?
– Экспедитор. Выпросила себе такую студенческую практику. Наш университет участвует в разработке адаптогенных добавок к воздуху внеземных обитаемых станций.
– А-а. И вы привезли воздух.
– Я его и дальше повезу.
– Ну, уж это, знаете, за пределами! Что я напишу в графе «состав экипажа»?
– Укажете меня в качестве суперкарго.
Кошкаров окончательно проглотил язык. Женщина, знающая такие слова – это ж ни в какие ворота. Даже ангарные, даже для суперпланетолётов.
Через двое земных суток под завязку загруженный «Суперсоляр» взял курс на «Электро-Ноль». А ещё через несколько недель Алсу стояла перед Прозоровым.
– Нашли, кого пр-рислать! Знаете, что в авр-рале по разгрузке участвуют абсолютно все?
– Что следует из этимологии слова аврал – «овер олл», сверх всего, распространяется на всех, – улыбнулась Алсу, и Прозоров не смог её перебить. – Извините, баллоны разгружу лично, отвечаю за них.
И исчезла. То есть смешалась с остальными. Иногда взмётывалось облако вороных волос, когда она точно и ловко отпасовывала тяжёлые ящики, контейнеры, бутыли. Масса и в невесомости есть масса. Инертная. Но Алсу не давала грузу отбросить себя.
Завершая в кают-компании «провожальный жёлудь кофею», отпустив экипаж «Суперсоляра», Прозоров сказал:
– Нечем было работать, вот и пересиживали. А теперь есть чем. И позвольте вас спросить, пробивная вы особа, кстати, как...
– Алсу.
За его ссутуленной спиной ползли шёпоты: «Только ща...», «Кремень», «Песок уже...».
– ...как вы, Ал-су, – насмешливо-раздельно отчеканил он, – представляете себе макрообъект, запускаемый в недра Солнца? Или вы и его привезли?
– Нет, только расчёт.
– ?
Прозоров спросил это без слов. Приглашающий продолжать кивок источал кислотно-едкую иронию. Чуть припахивающую «Северным сиянием».
– Вы ознакомились с пересланным вам содержимым флэшки?
Начальник «Электро-Ноль» не успел раскрыть рот. Творилось небывалое. Его перебили. Конечно же, все, и не один раз, пересмотрели присланное диспетчером Матушки. Капитанский диктат уступил место первобытному равенству мозгового штурма.
– Три метра на метр, ровно размер шлюпа.
– Как считали?
– Вот те-э писало и миллионник, не уплывёт...
– Шлюп в один пых...
– Запр-р-р-щаю 'ксп'р-рыменты на шлюпах, они для р-р-работы! – взревел Прозоров, но тут Алсу подняла руку. Этот школьно-студенческий жест был непривычен. Стало тихо.
– Солнце – это плазма, так? – спросила она, и Корольков подхватил:
– Замагнитить!
Стены кают-компании чудом не лопнули под акустическим напором. Даже на матчах по три-дэ-регби в спорт-отсеке не случалось подобных шквалов восторга. Обнимались, тискались, охлопывали и тузили в шутку друг дружку, каждый хотел пожать руку Алсу.
Марвани, обладатель блокнота-миллионника, покрывал плёнку цифрами.
– Не смахивай! Вот тебе бумага!
– Сразу в комп!
Очередной промежуточный результат расчёта отправлялся в комп. Скоро стало ясно, какие катушки мотать, чтобы шлюп, который бы рискнул погрузиться в десятитысячеградусное пекло, удержал плазму на расстоянии от себя. И сохранил бы геометрию от «Родника» до «Прорвы», на траектории в сотни километров.
– Что не вышло запретить, нужно возгъ-явить, – подсказывал начальнику Вальядарес.
– Не будь вы представителем дружественной...
– ...а гъ-явное, если бы нас кто слышал, но ведь не слышат, – непочтительный Вальядарес резвился, зная, что момент всё спишет.
– Но гелиевый холодильник – считайте, считайте! – настаивал Прозоров. Он подгонял. Подхлёстывал и без того неистовый темп работ. Граченок и Машара уже монтировали катушки на шлюп с номером семь.
– Почему этот, обоснуйте!
– Не пришлось выгружать ничьи личные вещи, даже Мбаэла поместился без вопросов.
Длинноногий, длинношеий Мбаэла счастливо улыбался. В руках он держал расчёт необходимого количества жидкого гелия на заполнение охладителя. Охладитель сваривали, сверяясь с компьютерной распечаткой, двое пилотов-инженеров.
– Теперь слушать меня! Корольков, один пробный виток вокруг «Ноля»! Радиус сто километров!
Когда Корольков, совершив виток, ввалился в главную пультовую, все ахнули. Скафандр был белым от инея, с гермошлема капала тающая изморозь. Сам пилот стучал зубами. Еле смог доложить результаты.
– Кофе с чуть-чутью коньяка... – дёрнулась было с места Алсу. Но Прозоров опередил:
– Солнышком гр-р-реться! – и Владимир полез обратно в шлюз. Алсу помахала и рассветно улыбнулась из-за спин.
Шлюп сверкнул двигателями, набирая скорость. Описал эффектную кривую. Быстрее, быстрее, выжать из движка всё!
– Вхожу! – раздалось из связного динамика.
Нырнул в хромосферу и пропал из виду. Радиосвязь в плазме невозможна. Тянулись минуты. Станционный фельдшер Вайнонен сильными рывками за леер вбросил себя в медотсек и появился снова с полными руками медицинского имущества. Врезался в Алсу. Она показала пальцем:
– Вот это назад.
После короткой, но яростной перепалки полетел назад.
– А-а. Главное, занят, – шёпотом сказал Машара. Он сгибал-разгибал какую-то электроскобку. Монтажный хомут. Сломал и принялся сгибать-разгибать половинку. Прозоров отстукивал носком ботинка ритм латины. Вальядарес стал подщёлкивать пальцами – получались почти кастаньеты.
– Танцев только не хватает, – наконец сказал Прозоров. – Кабак! Смена, по местам стоять! Остальные в бочку. В кубрик.
Началось движение, но медлительное по сравнению с лихорадочной гонкой дооборудования седьмого шлюпа. Начальник схватился за скобу индикатора и топнул ногой не шутя:
– Третий, четырна-ц-тый, встретить седьмого! Фельдшер – здесь, у люка! Дежурный диспетчер, параметры на Матушку, готов? Остальным вон!
– Готов! – ответил Рахим-оглы, пристёгиваясь.
Из связного динамика рванулся шум двигателя.
– Ура-а-а! – сотрясло пультовую. Впрочем, кто-то кричал «виват», кто-то не разбери что. Складывалось в общее согласное, певучее «а-а-а».
– Перехватываем! – донеслось из динамика. Алсу перебрала пальцами леер. К люку.
– ...картинку! – горохом громыхнуло в динамике. И на центральном дисплее появились три счаленные вместе шлюпа. То есть два шлюпа, третий и четырнадцатый, а между ними оплавленный, без антенн, без стабилизаторов, огрызок. Нос скривился на сторону. Самонамотанные катушки спеклись в нечто вроде зажаренных куриных крылышек.
Тревожный шум, возникший в пультовой, прервался резким ударом.
– Р-разнесут нас, пор-ртачи! – сдавленно буркнул Прозоров. За обшивкой стукало, брякало, ещё раз ожил динамик: «Несём». Шипение воздуха в шлюзовой – и ввалились трое. Двое с откинутыми гермошлемами. Скафандр третьего был неровно, языками, закопчён. Гермошлем отвинчивали втроём – фельдшер, Алсу и Прозоров.
Лицо Королькова было красным, опалённым.
– Брови целы, ожог слабый, – вполголоса бросил Вайнонен. Алсу кивнула, шумно выдохнув, и Владимир открыл глаза. Смог сказать только что-то вроде «вс-сё».
– В медотсек, посмотрю тебя, от свечки огарок, – фельдшер продолжал раздевать пилота, одновременно увлекая его из пультовой. А Рахим-оглы воскликнул:
– Стрелка, товарищи!
Вместо красной стрелки, указывавшей вниз, горела жёлтая, направленная вверх. Зелёные цифры на гигаваттметре бежали теперь в противоположную сторону, росли, будто зелёный стебель жизни. Рахим-оглы схватил микрофон и начал вызывать Матушку.
– Восемь минут, – усмехнулся под нос Вальядарес.
– Лишь бы занят, – поддакнула Алсу и двинулась по лееру в медотсек.
Владимир был в сознании и слегка морщился, потому что фельдшер, срывая с его тела остатки спортивного костюма, мазал везде, где было красное, жёлто-оранжевым жиром. Пахло облепихой.
– Разрешается один раз поцеловать, – обернулся он к Алсу.
Алсу придвинулась вплотную к лицу Владимира и поцеловала в левую бровь. Тот, крякнув что-то вроде «имм-эхх!», обхватил её, притиснул и ответил поцелуем в лоб.
– Ну, всё. Доза самого главного лекарства, – Вайнонен спрятал улыбку. – Теперь дама выйдет, а ты – в турбокомбайн выгонять радиацию, и плавки тоже долой!
Алсу ласточкой вынеслась из медотсека.
– Ну, как он? Целый? – встретили её.
– Какой же ещё, – ответил Прозоров вместо неё. – Собственный, уникальный позывной заработал, до веку, – и, переждав вопросительный шум, ответил:
– Огарок!