В караульном помещении было тепло. За окном сыпал снег, стоял тридцатиградусный мороз. Виталий Шевчук, двое солдат из его взвода и трое незнакомых ребят готовились к выходу на пост, получая последние инструкции от сержанта. Шевчук, Григас и Винницкий были солдатами весеннего призыва, отслужили только около полугода. Но, кое-какое представление об армии уже имели, что к чему: что поощряется и что наказуемо, кто ты есть и что от тебя требует устав. Виталий ненадолго задумался о своём, мысли блуждали где-то далеко от армии, караула. Только, казалось, недавно, дождливым весенним вечером он стоял в парадном, облокотившись о перила, прощался с Танюшей. Её глаза, будто и не было расставания, смотрели на него, сквозь время и расстояния, нежно и доверчиво. Казалось, на щеке его ещё было ощутимо горячее дыхание её чуть полноватых, мягко очерченных губ. Вспомнился слегка продолговатый овал лица, небольшой, вздёрнутый носик, весёлые веснушки на щеках. Тихие слова и вздрагивание чёрных ресниц. Знакомство было коротким, за неделю до призыва. Они не успели ещё толком ни о чём поговорить, узнать больше друг о друге. Потом прощание на призывном пункте. Танюша и мать стояли рядом. Мать в старом, поношенном пальтишке, платком утирающая слёзы. Хотелось её утешить. Но, нужные слова не приходили в голову:
«Ну, что ты, мам? Всё будет нормально. Вернусь. Не воевать же!»
Перед неизвестным как-то не терзали мысли о себе, о будущей службе. Жаль было мать. Как ей оставаться одной? Как она будет сама со всем справляться? Ведь кроме него у неё больше никого нет. Отчим? Он часто приходит пьяным, особенно после зарплаты. Какая от него помощь? Одни неприятности. У них отчим считается кормильцем. А какой из него кормилец, когда он часто не «просыхает»? Да, кого это интересует? Им надо выполнить план призыва. Поставить галочку. Почему не призывают сынков этих заевшихся, вышестоящих? Долг перед Родиной? Но, он должен быть одинаковым для всех. Все должны быть в равном положении. Почему один отслуживает от и до…а другому находят разные лазейки, чтобы избежать призыва? Где же равенство, о котором так часто вспоминают политики? О котором так любят рассуждать. Какое-то однобокое это равенство.»
«Шевчук!» – голос сержанта вернул в реальность. «Сейчас придёт дежурный по части с проверкой. Повтори устав! Он любит иногда задавать каверзные вопросы».
Действительно, минут через десять, в помещение грузно ввалился капитан, принеся с улицы, с собой, дыхание мороза и отряхивая налипшие комья снега с шапки и шинели. Казалось, в помещении сразу стало как-то тесновато.
Среднего роста, плотный, глаза смотрели весело и насмешливо при ярком свете комнатной лампы. То ли это было обманом зрения, в результате действия света, но создавалось впечатление, что он слегка навеселе, успел где-то, по дороге, причаститься.
«Ну, что воробушки? Готовы к несению караульной службы? Молчите? Ну, что ж. Сейчас проверим!»
Грузно присел на пошатнувшуюся под ним скамейку. Любопытным, изучающим взглядом прошёлся по лицам присутствующих.
«Наверно, уже успел тяпнуть или просто кажется…» – подумал Виталий.
Шевчук отвечал на вопросы вторым после Григаса. Григас любил выслужиться. Неплохо знал устав. Рвался в сержанты. Так-что Шевчук не сомневался, что тот выкрутится.
«Теперь, воробушек, ответь мне на такой вопрос…» – это уже было адресовано Виталию. «Что делает часовой, когда на штыке сидит воробей?»
Складки на самодовольной физиономии капитана разгладились, глаза под рыжими ресницами, сквозь узкие щели, пытливо изучали экзаменуемого.
Вопрос застал Виталия врасплох. Он ожидал чего-то более сложного. Но, вся сложность вопроса оказалась в его простоте. Действительно, что может делать солдат, когда на штыке у него сидит воробей? Наверное, спит. Вот и простой ответ. Неужели его хотели поймать на такой ерунде?
«Наверное, спит…»
По физиономии капитана поползла довольная улыбка. Виталий понял, что попал в десятку. Было ещё несколько вопросов по уставу караульной службы. С этим он как-то справился. После проверки знаний капитан ушёл.
Сержант повёл Виталия на пост. Пост достался дальний. Охранять технику в лесу. Конечно, это не самый лучший вариант. Ходить по части или охранять знамя части было бы, наверное, получше, чем выстаивать два часа на жестоком морозе, быть ограниченным небольшой площадкой для движения
и обступившими тебя высокими, мрачными силуэтами деревьев.
Вокруг ни единой души. Где-то вверху покачивалась от порывов ветра большая лампа, освещая площадку, приводя в движение притаившиеся, застывшие тени.
Снежная стая, вихрем срываясь с места, мчалась в одну сторону, то, как бы внезапно передумав, меняла направление в другую. Сержант, напомнив об обязанностях часового и о том, что может быть проверка, направился в сторону дороги, растворившись среди теней. Мороз поджимал. Тяжёлый тулуп свисал до пят, мешая свободе движений, но согревал. Сосны подступали живой стеной, сжимая с четырёх сторон небольшое световое пространство.
Казалось, кто-то невидимый следит за тобой из чащи, готовый выйти в любую минуту и предстать перед тобой в своём страшном, искажённом светом и тенью обличье. Остаться одному, наедине с собой, хотя и не в первый раз, было всё равно как-то непривычно, неуютно. Наползали чередой какие-то смутные догадки, сомнения. Ты один в центре площадки, хорошо освещён. Что стоит кому-то спокойно тебя убрать? Ты не успеешь и сообразить, как всё произойдёт, настолько это будет неожиданно. А, впрочем, кому нужен ты и вся эта устаревшая техника? Она давно уже своё отслужила. Может и поржавела со временем. Просто стоит для вида, для замыливания глаз. Надо было давно уже её списать. Начнись война, толку от неё! Старый, использованный металлолом. Так-что твои шансы на выживание возрастают.
Ночь брала своё.
После часа ходьбы начали слипаться веки. Клонило ко сну. Можно было прикорнуть ненадолго, прислонясь к корпусу одной из охраняемых машин. Но. Виталий прекрасно понимал, что этого делать нельзя. Замерзнешь и больше не проснёшься. Это конец. Надо себя пересилить. Ходить не останавливаясь.
Хорошо сейчас Винницкому у знамени. Теплая, обогретая комната. Тишина, покой. Можно отложить в сторону карабин, постелить на полу шинель, прилечь и даже подремать. А если кто поднимется по лестнице, на второй этаж, то шаги хорошо слышно. Сон уже чуткий, привычный к малейшему шороху. Правда, бывает не спится кому-то из сержантов или старослужащих. Начнёт названивать по телефону, проверять. И после ответа: «Рядовой такой-то слушает!» – в ответ ленивое, полусонное: «Рядовой, скажи который час…» Пошлёшь его ко всем чертям. Только пригрелся, прикорнул… А здесь колотун. Морозище! И не подремлешь. Зато можно уйти в себя, спокойно предаться воспоминаниям, которые никто не нарушит.
Когда призывали в армию, идти служить не было никакого желания. Не любил он муштру, приказы, обдавание чести. Кому всё это нужно? Не то, чтобы у него была неприязнь к армии, но не любил он всей этой рутины, испытывал какое-то чувство отталкивания, неприятия. Напрасно его призвали.
Из него никогда не получится настоящий солдат. Это всё не его. Да, скажут Родина, долг. Всё это высокие слова для политиков и журналистов.
Мать, с самого его детства, тянула всё на своих плечах. Отца он давно уже успел забыть. Они с матерью жили бедно. С трудом дотягивали до среднего уровня. Хотя слово «бедно» было тогда непопулярным, его старались не произносить. Почему-то государство считало, что оно их кормит, создаёт блага для таких как они. Мать сама, без посторонней помощи, вытянула сына на свои копейки. Потом он закончил школу, работал на заводе, за станком. Государство платило копейки. Он не получал того, что ему было положено за честный труд. Его использовали и не по специальности: таскал тяжёлые металлические листы, работал подсобным рабочим на строительстве нового заводского корпуса, когда нужны были дармовые руки и всё за ту же, небольшую зарплату. В то время как какой-нибудь чинуша или «общественный деятель» протирал впустую штаны, не принося никакой пользы государству, получая зарплату раза в три, четыре выше. Вот кто, действительно, был в долгу у Родины. Вот кого надо было призывать в армию в первую очередь, отдать свой священный долг. А он давно уже рассчитался со всеми своими долгами. С него всё было высчитано до последней копейки. Да, конечно, это его родная земля. Здесь он родился. У него есть острое чувство привязанности к родной природе, к родным местам. И если надо, он будет защищать всё то, что ему дорого с детства, с оружием в руках. Опять же он, а не тот, кто живёт паразитом, пригрет государством и сосёт потихоньку кровь последнего. А высокие слова пусть поберегут для этих, нашедших лазейку, паразитов. Ему они ни к чему.
Плечо товарища? Это материал для статей и художественных фильмов. Здесь же каждый сам за себя. Каждый выживает самостоятельно. Есть, конечно, общие понятия, как не заложить, не подставить… Но, это только понятия, выработанные годами, как закрытый внутренний устав. А над «товарищем» могли неудачно подшутить перед подъёмом, поставив возле его койки сапоги разного размера или два левых, или правых, как раз перед утренней пробежкой. Времени разбираться и искать пропажу не было. У «шутников» всё хорошо было рассчитано. И если объект шутки натрёт ноги до волдырей, был повод что вспомнить на досуге и посмеяться. Или положить кому-то под матрац тяжелую пудовую гирю перед отбоем чтобы, когда потушат свет и будет дана команда «отбой», тот, упёршись спиной во что-то твёрдое, чертыхаясь в темноте, тащил гирю в положенное место, стараясь не поднимать лишний шум, чтобы никого не разбудить. А кто-то будет лежать, притворившись спящим, сдерживая приступы давящего смеха. Старый призыв, так называемые «старики», не любили тех, кто не вписывался в установленные понятия. Чересчур строптивого, самостоятельного могли завести в каптёрку и побить так, чтобы не было следов. Пострадавший должен был молчать. Он знал, что здесь свои «законы». Искать справедливости бесполезно. Тот же офицер не будет вмешиваться. Здесь негласная круговая порука. Методы не ахти какие, но для поддержки дисциплины вполне приемлемые. Весь этот «порядок» вырабатывался годами, и никто не собирался его ломать. Всех всё устраивало. Зачем ломать сук на котором сидишь?
Виталий вспомнил свои первые дни после призыва. Когда впервые пришлось столкнуться с «стариками». Больше всего поразило то, что «старики» расхаживали расхристанными, с отпущенными ремнями, с открытым, распахнутым воротом, пилотка засунута за погоны.
«Куда я попал? Неужели это армия» – было первым его впечатлением.
Вспомнилось как новобранцы, освободившись от занятий по военной подготовке и от уборочных работ, смотрели телевизор, разместившись в первых рядах из расставленных стульев. В комнату, расхлябанной походкой, вошли двое «стариков».
«Эй, салаги! Вы что, совсем оборзели? Своё место не знаете? А ну, кыш с первого ряда!» И тому, кто ещё размышлял – подниматься или нет: «Тебе что, особое приглашение? Не заставляй дедушку ждать!»
А вновь призванный был почти вдвое старше «дедушки».
«Учить надо молодёжь!» – обратился, с апломбом, один из вошедших самозваных «дедушек» к своему напарнику. Выслушивать насмешки каждого придурка было неприятно и унизительно. Ну, можно же было сказать как-то по-человечески. Тебя умышленно окунали в грязь, давали понять, что ты здесь никто. Пустое место, бесплатное приложение. Закрой рот, молчи и слушай каждого недоделка, который стал не с той ноги или не хотел упустить случай воспользоваться неожиданно свалившейся на него властью. Того, кого не успели воспитать ещё до службы. И эта неотёсанная колода не упустит малейшей возможности показать себя в самом неприглядном виде, продемонстрировать свою ничтожную, но всё же власть. Где бы ещё представилась возможность показать себя тому, кто находился ещё на уровне питекантропа и делал первые шаги к усвоению достижений цивилизации?
Забудь слово «справедливость». Оно здесь непопулярно. И о своём «я».
Ты здесь последняя буква в алфавите.
Днем на охраняемый пост заезжали на лыжах офицеры из части, в спортивных костюмах, прокладывая лыжню рядом с охраняемой военной техникой, нарушая святая святых – устав. Наверное, они «имели в виду» все уставы на свете! Также, как и их исполнение. То, чего они требовали от призывников.
«Эй, солдатик! Как служба идёт?»
Шевчук знал в лицо многих офицеров. Знал, что по уставу должен был остановить кого бы то ни было, не относящегося к наряду, окликом:
«Стой! Кто идёт? Стрелять буду!»
И если охраняемая территория не будет покинута, мог стрелять в нарушителя.
Но, всё это было на бумаге. Он знал, что никогда этого не сделает. Хотя формально он мог получить за это благодарность от командира части, а может и от вышестоящих чиновников. Даже съездить в дополнительный, долгожданный отпуск домой. Но, его дальнейшая служба превратилась бы после этого в ад. Ему бы этого не простили. Конечно, наряд в карауле лучше, чем на кухне. Там ребятам не позавидуешь. Это не та кухня, которую он не раз видел в приукрашенных художественных фильмах об армии, рассчитанных на тех, кто с ней никогда не сталкивался, на дешёвую романтику. Где чистка картошки считалась почему-то одним из самых неприятных нарядов. Но, картошка была мелочью по сравнению с некоторыми другими нюансами. Когда тебе найдут массу других непредвиденных работ.
Старший по наряду будет не раз отрывать тебя от твоих непосредственных обязанностей: заставит протирать плинтуса, стены помещения от невидимой пыли, тыкать пальцем в каждую дыру. Для него это небольшое развлечение, удовольствие воспользоваться пусть небольшой, но всё-таки властью.
Недаром говорят, что власть портит людей. Дай кому-то власть и ты узнаешь, что это за человек. А новичка надо превратить в ничто, растереть в пыль, чтобы у него не оставалось никаких иллюзий.
После чистки картошки, вдвоём с напарником занимаешься мытьём посуды. Её горы. Столовая рассчитана человек на четыреста. Где-то в течение часа надо успеть перемыть все миски, тарелки, ложки, вилки. Вывезти отходы во двор и на морозе выбросить «парашу» в большие ящики. Мыть посуду надо дважды за время дежурства. Ты весь в мыле, пот течёт ручьями, хоть отжимай гимнастёрку. Самому некогда поесть, еле вырываешь несколько минут.
Третий участник кухонного наряда должен помыть объёмные котлы, где готовят пищу, успеть убрать и протереть столы, вымыть пол большого зала шваброй, используя ведро с водой и мыло. И тоже уложиться в течение часа.
Это тебе не почистить картошку! Вертишься как белка в колесе. Единственные приятные минуты во всём этом – это то, что ты можешь спокойно пройти мимо сержанта или офицера, не обратив на него никакого внимания и не отдав чести, так как ты одет не по форме. Здесь ты уже одной ногой на «гражданке».
Хоть в этом ощутишь себя человеком. И никакая зараза не придерётся к твоему внешнему виду.
Дневальным – торчать на глазах у всех, наряд не из плохих, но и не из хороших. Стоишь как чурбан. Ноги затекают, становятся чужими. И так до ночи, пока все успокоятся, лягут отдыхать. Тогда можно позволить себе расслабиться, прислонившись к тумбочке и может даже немного подремать.
А в течение дня тебя могут «дёрнуть» на какую-нибудь побочную работу – сержант или старшина. Помыть где-то полы или протереть невидимую пыль, прибрать в каптёрке. И не дай бог ошибиться с подачей команд, если заглянет дежурный по части или кой чёрт принесет самого командира части!
Ночью, когда ребята в наряде, может пожаловать дежурный по части. Завалится спать на любую свободную койку, предварительно бросив:
«Если что, разбудишь! Смотри не проспи!»
А не дай бог ещё и тревога! Хлопот не оберёшься! А, в общем, всё здесь условно. Виталий вспомнил как приезжала проверочная комиссия из штаба.
Вот уж все стояли на ушах! Каждый боялся за свою неприкрытую дырку, которую он не торопился закрывать, надеясь, что всё сойдёт и так, само собой, как оно есть. Следуя принципу: «Солдат спит, а служба идёт…»
Забавно было наблюдать как капитаны, майоры прятались как нашкодившие мальчишки за углами, дабы избежать ненужных вопросов. Хорошо служить не выкладываясь, чтобы всё шло размеренно, тихо, не создавать себе лишних хлопот! Армия учила уставу, но жила по понятиям. Ты, рядовой, здесь бесправен. Каждый вышестоящий может тебя оплевать, унизить, втоптать в грязь. Ты как бы проходишь сквозь строй, где каждый, поставленный над тобой, может нанести тебе удар ниже пояса, и ты не имеешь права подставить кулак или локоть, как в боксе, для защиты. Ты пыль под чьими-то сапогами.
Здесь все конфликты, острые углы обозначаются, выступают резче чем на «гражданке». Закон существует, подразумевается и действует где-то там, далеко, за пределами армии. Попадались и те, кто всего этого не выдерживал.
Бывали случаи бегства, с оружием в руках, рядом – к финской границе.
А она была – рукой подать. Об этом не раз зачитывались приказы перед всем строем. А кто-то малодушничал, накладывая на себя руки.
Виталий вспомнил как бывало, среди ночи, их поднимали по тревоге и везли на вокзал разгружать, на железной дороге, вагоны с углём. Занятие, особенно зимой, в сильный мороз, было не из приятных. Потом негде было вымыть руки, лицо. Обратно возвращались в кузове машины неопрятные, грязные, только белки глаз светились как у шахтёра, только-только покинувшего забой.
Или поднимали по тревоге откапывать прорванную трубу.
А письма… Оказалось, что все они проверяются. Один из солдат написал родным о том, что у него увели мыло и зубную щётку из тумбочки. Тоже додумался о чём писать! Командир части сделал из этого целое представление. Сам малого роста, быстрый, подвижный, худой, с настырным взглядом, ищейки, от которой ничего нельзя утаить, с широко торчащими, как у хорька, в сторону ушами. Прохаживался от одного края выстроившейся шеренги к другому и казалось что-то вынюхивал. Будто шёл по свежему, оставленному кем-то следу. Выстроил на плацу всю часть и стыдил перед всеми провинившегося. Цирковое представление началось. По строю прошёл смешок.
Хоть какое-то развлечение в буднях каждодневной рутины! Всё это, конечно, было бы забавно, если бы не выглядело печально. Могут прочесть и твои письма! Вторая часть программы состояла в проверке чистоты подворотничков у личного состава. Этого не избежал ни один рядовой. Потом были сделаны замечания командирам рот, взводов. На этом цирковое представление было закончено. Виталий был шокирован. Неужели полковнику нечем было больше заняться? Опускаться до такой мелочности! Для того, чтобы следить за внешним видом солдат, достаточно и подчинённых: офицерского и сержантского состава. Этим командир части ронял себя в его глазах.
В части бросался в глаза карьеризм, заискивание младших чинов перед старшими по званию.
Шевчук не понимал, как можно было из-за лишней звёздочки терять человеческое достоинство. Ну, понятно на «гражданке». Там никого этим не удивишь. Но, здесь… Это же армия!
Армия теряла своё лицо. Конечно, были и нормальные офицеры. Но, тошнило от угодничества, холуйства. И причина банальная – получить с лишней звёздочкой прибавку к зарплате для содержания семьи. Но, разве это оправдание?
На посту время тянется тягостно долго. Вот уже стрелки часов и на подходе.
Со стороны дороги замаячила тень, которая неожиданно появившись, так же незаметно растаяла, растворилась среди других теней. Должно быть Григас.
Скорее всего он. Старые штучки! Прячется, чтобы затем напугать, вдруг выйдя в полосу света. Видимо сам, без сержанта. Сержант уже, наверное, видит не первый сон. Можно ему позавидовать. Кто с него спросит, если он, нарушив устав, отправит солдата на смену без сопровождающего?
Вот и появляется Григас с поднятым, наведенным на тебя карабином:
«Руки вверх!»
Тоже мне шутник! Всё хорошо в меру. А то, что каждый раз повторяется начинает надоедать. Да и шутки для караула неуместные. Но, вот наконец и смена! Ты рад, что наконец-то можешь пойти отдохнуть, забыться около двух часов крепким, заслуженным сном.
По-прежнему кружил снег. Мороз не отступал. Сосны вели между собой перестрелку, с интервалами, в чёрной промёрзлой темноте. Путь в караульное помещение был лёгок.
Уставшие от долгого стояния ноги, обрели вдруг новый запас энергии.
Тени, пристроившись где-то рядом, следовали по пятам, то забегая вперёд, то отставая. Причастные, они как бы тоже радовались завершению ночного наряда. Впереди ещё полтора года службы. Как они пройдут? Хватит ли сил и духа всё вытянуть? Так, чтобы не сорваться.
Шевчук шёл в неизвестное…