Настя еще ни разу в своей жизни не украшала елку. В доме елку никогда не ставили, а для школьной она еще не подросла. Да и сама чудесная ель для детей, родившихся и выросших на широких степных просторах Белгородщины, была настоящим чудом. Это было таинство и волшебство! Когда гас свет и, блиставшая красотой и убранством, елка начинала свое бесконечное вращение, Настеньке она казалась живым существом из иных миров. Звон колокольцев, стеклярусовых бус и украшений, покачивания веселых игрушек, таинственная, сказочная музыка подтверждали это. Все радовало девочку, уводило ее в иной мир, где совсем другая жизнь, где все добры и приветливы, никто не обзывается и не дерется, где нет ссор и обид, где всегда сытно, красиво, тепло. Слезы восторга и счастья наполняли глаза Настеньки и она украдкой смахивала их своей маленькой, почти прозрачной от худобы ручкой. В этой стране, думала Настя, никто никогда не болеет, не надо через сугробы таскать воду из колодца, тяжелый уголь, чтобы поддерживать в доме тепло, пока с дежурства не вернется домой мама. Бабушка Насти уже давненько прикована к постели. Болеет сильно, а отца девочка совсем уже не помнила.
Прошли новогодние утренники, кончилось веселье. Начались школьные каникулы, будние дни, наполненные всякими домашними делами, но детвора умудрялась выкроить время для своих игр, в основном это катание на санках, игры в салки, кошки-мышки.
И вдруг, накануне Рождественского праздника, совершенно неожиданно для всех, а Насти тем более, появился отец девочки. Он долго обнимал, подбрасывал Настю почти под самую крышу их домишки, этакую неуклюжую в новой и непривычной шубейке. Он задарил ее игрушками, сладостями и все спрашивал: «Дочунь, а дочунь, ты чо, папку своего совсем-совсем не помнишь? Забыла что ли? Я тебя на лошадке катал, на загривок посажу и Иго-го, Иго-го! А ты прямо заливаешься от смеха. Мы в прятки играли, в разбойников. Я, доча, смех твой всегда помнил. Я тебя никогда не бросал, это я от мамки ушел тогда, глупый был, а тебя всегда помнил!»
В памяти Насти рождались какие-то обрывки воспоминаний, но тут же исчезали, слишком мала была, годика два, не больше.
“Ничего, вспомнишь, наверстаем упущенное! Мы теперь так заживем, любо-дорого глянуть! А куда это ты, доча, все время смотришь? Ааа! Не дождешься, когда елку будем ставить? Ничо, дочунь, мы мигом. Счас воткнем нашу красавицу в самый крутой сугроб на полисаднике, гирлянда готовая уже. Главное, чтоб до электричества дотянуть, чтоб гирлянды светились на весь поселок! Ничо, дочунь, до первой звезды, как говорится, успеем!»
«Папа. - Впервые сегодня она произнесла это так долгожданное Иваном слово! – «Я не хочу елку в палисаднике, хочу, чтобы в доме и чтоб все соседские ребятишки пришли» – тихо проговорила девочка.
«Да о чем ты толкуешь? Хочешь в доме? Да никакой мороки! Крестовину собью и гуляй елка! Ах, ты ж моя любимая, ах ты ж красавица, золотко мое! Все мигом спроворю!» - засветился радостью отец.
Не прошло и двух часов, а домишко Игнатовых было не узнать, как нельзя было узнать и Настеньку, сияющую от восторга и счастья. Елка лапастая, нарядная, красовалась на самом почетном месте. Вокруг песни распевали, хороводы водили соседские дети и кое-кто из стариков. Эта лесная красавица, которую Иван привез из районного городка совершила-таки чудо. Настя громко пела. Читала стихи, смеялась, словно, степной колокольчик, тихо и заразительно. Она простила своему отцу все: исчезновение, долгое молчание, свою тоску, материнские слезы в подушку и болезнь бабушки, а главное свое одиночество. Она по нескольку раз, обращалась к отцу просто так, чтобы еще разочек произнести это непривычное, но такое родное – «ПАПА»! Иван же помолодевший и слегка отдохнувший от дороги, готовил праздничный ужин, теща, которая совсем недавно недоверчиво и ненавидяще следила за его действиями, учуяв запах жареного мяса, подобрела и даже подпевала детские песенки. Только веселая «коляда» заставила детей остановиться и они разинув рты от удовольствия и счастья хлопали и подпевали ряженым – козлу с витыми рогами, хрюшке с веселым пятачком, глазастой тыковке, цыганам. Счастливый Иван щедро угощал ряженых, по-хозяйски распоряжаясь всем.
Настеньке иногда казалось, что все это ей сниться, и она даже на миг боялась закрыть глаза, а вдруг все это просто раз и исчезнет. Девочка не замечала, как по ее раскрасневшемуся лицу катились жемчужинки счастья. Это он, этот веселый красивый человек – ее отец и это он принес в дом радость! Настин взгляд остановился на белоснежном Ангелочке, старой и любимой игрушке, сейчас он подмигивал ей и улыбался!
«Спасибо тебе мой испытанный старый друг, за это чудо! Я знаю, что это ты совершил такое! Ты ответил на мою просьбу. Это ты упросил Господа подарить мне такой праздник». Настенька подтащила табурет к елке, легко вскочила на него, собираясь поблагодарить, поцеловать Ангелочка, но тут шум, царивший в доме, как-то сник, откуда- то потянуло сквозняком и чистый, морозный воздух, наполнил комнату. Дверь была раскрыта, а на пороге дома, стояла разъяренная молодая женщина, в которой Настя с трудом узнала свою маму, а позади мамы выглядывали две ее подружки-разведенки и с любопытством и злорадством подталкивали ее в бок, мол, чего ж ты, дай им всем жару! Настя не слышала бранных слов матери, злых выкриков завистливых подружек, она с ужасом следила за поведением отца. Ряженые мигом испарились, прихватив угощения, детвора молча следила за происходящим. Настя, увидев, как Иван метнулся к вешалке, сорвал шапку и пальто, с криком - «Не уходи, не уходи, папка, останься!» - бросилась к отцу. Она совершенно забыла, что стоит на высокой табуретке, и вот вместе со своим Ангелочком и наряженной елкой, под дружное «Ах!» повалилась на пол, стягивая за собой все проводки и гирлянды, но у самого пола ее подхватили чьи-то сильные руки, уберегая от неминуемой серьезной травмы.
Очнулась Настя, на исходе ночи, на узкой больничной кроватке. Рядом сидели встревоженные и бледные от пережитого папа и мама. Папа был с исцарапанным лицом и перевязанной рукой. Рядом на подушке, лежал белокрылый Ангелочек и счастливо улыбался ей. Настенька потянулась ручонкой к родителям, вторая рука была привязана к какой-то длинной светлой веревке, по которой капала желтая жидкость.
Мама протянула дочери свою ладошку, но детская ручонка, минуя раскрытую ладонь, устремилась к поцарапанной, загорелой руке отца, взяла ее, потянула к своему лицу, поцеловала и уверенно вложила ее в ладошку матери, прикрыв сверху своей ручонкой. В Настиных глазах была такая мольба, что взрослые не выдержав, улыбнулись друг другу и одновременно наклонившись, запечатлели длинный, благодарный поцелуй, на нежных, розовых щечках дочери. Вот и не верь чудесам!