Она уже едва дышала и лежала на боку. Откинула назад сухие руки ветвей с кулачками сжатых коричневых листьев. Её ноги увязли в земле по колено, складки зелёных чулок внизу сбились и задрались выше грязно-зелёного мха, ноги-корни ещё не оставляли попыток шевелиться, но понапрасну, так как в почве они ощущали остатки последнего сопротивления, невозможно было глубоко дышать, ибо земля подступала ближе и ближе. Как же хотелось распрямить сутулые плечи, освободить кисти от сковавшего всего тела напряжения.
Время под щекотание дневных часовых стрелок продвигалось вперёд. Подсушина теряла интерес ко всему вокруг происходящему, её нервные клетки длинных волокон рассыпались на мелкие фракции, совсем близкая земля обвязывала изумрудным шарфом подрастающей лесной травы. Макушка подсушины час за часом темнела, будто бы покрывалась лунным загаром небесного светила, на стволе стала появляться вуаль мелких трещин, к началу лета дерево выглядело немощным, никому ненужным, заброшенным. Хотя всё казалось, что сможет приподняться, привстать, если напрячься, сумеет как и прежде расти вверх к небу.
Однако же чудеса случаются лишь только в сказках. Подсушина была когда-то и молодой, и зелёной, даже очень привлекательной берёзой, дарившая всем желающим каждую весну живительный сладкий сок. Срубивший её браконьер от досады долго сокрушался, что потратил напрасно время и притупил лишь зря свой кованный топор. Присев передохнуть на траву и прижавшись спиной к подсушине, услышал тихий, но весьма чёткий шелест-шёпот берёзы: «Я простила тебя».