Глеб Петрович и две шустрые бабульки тетя Тося и тетя Нюся приглашали их зайти – отметить праздник. Но на девятое мая Васька так и не приехал. Старики пришли сами, восторженно сюсюкая, тормошили Лелькиных малышей, что всем очень понравилось. Оказалось, что бабки - родственницы хозяина дачи будут здесь жить весь сезон. Они мягко любопытствовали, но Лелька не стала откровенничать. Она уже наголодалась, и Татуська по сей день куска изо рта не выпускает, боится, что еда может кончиться, – жует все подряд. Тетки рады, что «мужа» нет дома, охотно отпускали ее по делам и просто вздремнуть.
- Вот бы такую свекровь заиметь, – мечталось Леле, о чем она им и брякнула в приливе нежности. Они растрогались, замахали смущенно руками.
- Что Вы, Лялечка, мы - зануды для своих: и снох, и внучат. Не чают, когда мы уедем, хотя и так редко видимся. Что сказать, родная, в чужих глазах все краше видится, а на поверку.
- В каждом дому – по кому, – остановил слезы Глеб Петрович. Леля забыла все обиды, оттаяла от помощи стариков, поджидала милого, готовила вкусненькое по советам бабы Нюси, устраивала дом по подсказкам и помощи тети Тоси.
Васька появился за спиной, потянул ее за шиворот и прошипел страшным голосом: «Паложж мясо!» Она испугалась шутке до истерической икоты. Он ждал гостей к вечеру, снабдив деньгами, отправил ее в магазин. Она скаталась, радуясь тому, что он посидит с детьми. Мяса прикупила впрок, чтобы осталось до его следующего наезда. Он увидел, что она купила, и чуть не ударил ее, уже без шуток. Орал до пены у рта, перепугав детей. Но она никогда не брала мясо на рынке, рука не поднималась, зная заоблачную цену парной вырезке. Она не была настолько жадной, как утверждал он, просто у нее никогда не было денег. Заглянула обеспокоенная тетя Нюся. Он холодно осведомился, чем обязан визиту. Узнав о соседстве, грозно взглянул на Лельку, но тетка нашлась, спросив свою баночку железную с солью, принося тысячу извинений. До приезда гостей он пытал Лелю с жутким пристрастием и вроде бы поверил, что старухи о Марусе не проболтались, но ему было неприятно их соседство.
Приехали мужики. Трое. Скользнули мимоходом по Лелиной фигуре, подержали Татусю на руках, сделали «ути-пути» изумленному Васютке, осмотрели дом, хмыкнули довольно и ушли разводить костер. Васька сам мариновал мясо, шашлык оказался изумительным. Они много пили и шумели. Она устала таскать бутылки из холодильника, горестно подсчитывая расходы. Татуся прикорнула у нее на коленях, испачкав майку жиром. Николя не преминул указать ей на это, забрал девочку и унес в дом, помог занести коляски, чтобы не отсырели за ночь, похотливо улыбнулся ей. Они всю ночь спорили во весь голос – о делах, процентных ставках и валюте. Витали такие цифры, которые в Лелькиной голове никак не могли уложиться, ей чудилось, что на такие доходы можно весь мир скупить, а Васька катается на машине любовницы! Но ни слова о бабах, как сговорились. Васька так и не взял гитару, сколько она его не просила… они играли в карты, пили, блевали с балкона. Недвижимость, как уйти от налогов, нал-безнал, черный, белый, серый, малиновый. Леля уснула на диване вместе с дочкой, не раздевшись. Утром похмелились и уехали. Васька был зол.
- Что, корова, разлеглась на виду у всех, грязная, толстая. Стыдоба. Иди, переоденься.
Лелька огрызнулась, что ей просто не во что переодеться. Он плюнул, ушел на полянку загорать. Она простирнула свою майку, пеленки, детское бельишко. Она привыкла бродить по участку в купальнике. Васька снова напугал, отругав за наготу, и строго велел одеться. Этот придурок не понимал, что у нее одна приличная выходная футболка и трико «адидас» с кроссовками.
- Скоро гости будут, дурища бестолковая.
Леля ужаснулась. Еще одна кошмарная ночь! Она едва отдышалась от ночной топоты с детьми, а тут забот побольше, чем с грудными.
- А денег-то сколько, да все на ветер! – в сердцах охнула она и тут же получила пощечину.
Она отчитывалась перед ним за каждый пакет молока, банку питания – детям. Сама подъедала кашу или картошку, сохраняла объедки от застолья на черный день. Белых дней она не могла припомнить. Ей было очень обидно. Огромная финансовая разница между законной женой и якобы женой на дачный сезон вывела ее из равновесия. Она просто взбесилась и подняла ор, подхваченный детьми.
- Я бы разумно распорядилась доходами, явно немалыми. Каждый месяц накидываешь чуть больше, но инфляция прожорливей Стаськи!
- Идиотка бешеная, сучка, кошка блудливая, – рычал Васька и волочил ее за волосы в ванну.
Сестрин купальник лопнул, он закинул ее под ледяной душ, смачно врезал по заднице и, хлопнув дверью, ушел. Она рыдала, скрючившись под ледяным дождем, ожесточенно лупила ладошкой по краю ванны, злясь на себя за то, что и в оскорблениях и в грубости Васькиного обращения она получает удовольствие, она проклинала свою – чаще не постельную – привязанность к этому извращенцу. Нет, она не промахнулась в выборе мужика, но как еще заставить его жениться!
Глеб Петрович приоткрыл дверь и, поперхнувшись, закрыл, извиняясь. Леля его не услышала. Соседи, приметив шум и то, что Васич укатил, зашли проверить – все ли в порядке. Тетки-бабки успокоили малышей, Глебушка приказал всем ретироваться, прихватив детей в колясках. Лелька проревелась, умылась, накинула халат, майка была сырой, купальник порван, а больше ничего приличного у нее не было. Она завелась не на шутку.
- Ждешь его, ждешь, а тут не так одета. На вот, получи, «муженек», приличный вид.
Трусы она не стала одевать. Халат был красивым и длинным. Подарок Санька. Все остальное – девичье ей давно было мало.
- Все выскажу, пусть только вернется, - шипела она, заметив, что соседи прогуливают детей на дорожке.
- Пусть все узнают, какой из него «новый русский». Жадоба, - злорадно пыхтела Леля, причесываясь и оглядывая припухшую губу.
Пора было стряпать обед. Она вышла к соседкам, но, заприметив пыль на дорожке, решила забрать уснувших детей и скрыться в глубине сада.
- Все папке скажу, он те задаст, – пригрозила она спящей Таське.
- В чем дело, зачем зло на детях срываешь? Что соскучилась уже по тумакам. Тебе иначе – не в радость? Иди, переоденься. Вот, это примерь, курица.
Васька вновь испугал Лельку. У него появилась новая вкрадчивая манера и в голосе и в движениях. Он мог и бывал с кем-то мягким и ласковым.
- Только не думай, что тряпки что-то означают. Я всегда делаю только то, что сам хочу делать. Ты меня не заарканишь. Ни-ко-гда!
- И ты никогда не вернешь свою цацу. Что ж ты, ловкач, со старухой-то справиться не можешь? Где твоя краля бесценная? Это ты скучаешь!
- Почем тебе знать, дура?! По какому праву ты лезешь в мою жизнь?
- Влезла вот, да не одна. Нас теперь трое, козел.
Васька замахнулся, но посмотрел на часы.
- Быстро оделась и обед в малую террасу.
- Слушаюсь, мой господин, – пропела Леля словами из сказки.
- И не лезь с гитарой, когда у меня, подчеркиваю, у меня гости. И не завешивай пеленками вид, места что ли мало? Корми детей и пулей накрывай на стол. Разбери пакеты.
- Ладно.
- Переоденься, блин… На грех наводишь. Тата, что ты жуешь?
- Она всегда жует, всегда голодная. Ожирела совсем.
- Вся в мамашу. Пончик мой, ты голодная? – Впервые отец обратился к дочке.
Она смутилась, обхватила его за колено, прижалась, хихикая. Васька попросил освободить его без шума, у самого не получалось и он посмеялся вместе с дочкой. Леля примерила летний комплект: шорты, блуза, майка, рубаха, шлепанцы на каблучке были малы. В отражении зеркала она наблюдала кокетство двухлетней Таськи, почему-то любившей своего дикого папашку. Наряды Леле были не к лицу – слишком модны. Но она разумно решила похвалить его, все равно не будет у нее шика иностранки. Тата уже забралась на колени к отцу, и что-то нашептывала ему на ухо. Леля засияла! Вот он тот долгожданный перелом, о котором так усердно твердили все бабки и тетки! Она подкрасилась, подобрала волосы впервые за три с половиной года. С балкона соседей сверкнул лучик бинокля. Надо занавески менять, решила Леля и повернулась к Ваське. Только незамужние могут позволить себе роскошь – не следить за собой, быть неряхами. Сейчас она даже себе понравилась. Она, застенчиво краснея, указала Ваське на отсутствие трусов лишних, а обувь ей мала, а в кроссовках уже неловко, поблагодарила за внимание. Он растаял.
- На вот еще, сгоняй к станции шустряком. Жрать хочу. Поменяй на свой размер и что там еще тебе надо…
- Прокладки, косметику бы, духи.
- На-на, только скоро возвращайся.
Лелька щедрости не ждала. Она летела на велосипеде, словно влюбленная школьница. Как мало, порой, надо человеку для счастья.
Как повелось, в сумерках залаял Полкан. Мужиков было шесть, машины – две. Леля боялась, что как-нибудь и бабы начнут просачиваться в их дом - подружки приятелей. Она решила провести разведку боем на втором этаже, куда она так и не поднялась ни разу. Она ведь хотела найти что-то о той незнакомке. Все повторилось… Злое похмелье утром, всех надо накормить, затем выслушивать упреки за истекший вечер, словно у нее нет иных забот. Ее ждали кучи мусора и пустых бутылок. Леля стала вздыхать с облегчением, когда наступали одинокие будни. Соседи показали, куда надо вывозить мусор. Дедок даже хотел дать ей огородную тачку, но Леля решила гонять на велосипеде, дабы сбросить вес, нагрузила мешки и пустые бутылки, которые приспособилась сдавать у станции. Тетка-молочница пожалела ее, сказав, что у всех жен одна забота в понедельник, вечно грязная посуда и мусор после заезжих мужей.
- Что? Все так живут, – сделала круглые глаза Леля, думая, что номенклатурные аристократы жили чище.
- Все, деточка. Все. Такова бабья доля. Привыкай.
Но Леля не очень-то поверила и уж совсем не хотела мириться с ролью бесплатной прислуги. Ведь, не жена, за что так измываться над матерью-одиночкой? Кажется, Глеб Петрович с бабками все отлично понимал без слов, они стали еще внимательней к малышам и к ней, выглядевшей жалкой и помятой после выходных. Леля плохо переносила спиртное, но не догадывалась, что следует накрыть и исчезнуть под предлогом, что детей пора спать укладывать. Она была неуместна на чужих пирах в чужой – не доступной для ее понимания жизни новых русских.
Старики похвастались грядками и хорошей рассадой, на что Леля заметила, что на таких-то сотках можно много вырастить и продать, и своих обеспечить на зиму. Она спросила семян или рассады и занялась у себя грядками. Посадила лучку, укропу, редиски и прочей ерунды, что осталась у соседей. Тут такого можно было насадить, что за две зимы не сожрать. Только кто бы корчевал да распахивал. Санька-то сюда не позовешь, не хозяйка. Лошадей-то нет, одни бабы да бабки. Глеб Петрович осведомился, что делают малыши, с кем сейчас.
- Одни, – спокойно ответил Леля. Они пожурили ее.
- Нельзя так, Лялечка. Мало ли что.
Она отмахнулась, они покачали головами и тронулись к выходу.
- Успеешь, девочка, еще напашешься.
- Мы когда родили, нам и трех месяцев не давалось по декрету.
- Чуть что – в тунеядцы записывали. А сейчас – одно удовольствие!
- Как так? – Подивилась Леля.
- А так: месяц – до родов, месяц после, плюс отпуск и врач добавит по бюллетеню.
- И все, хоть тресни.
- И как же вы?
- А так. Люди чужие помогали, ясли-сады, бабки-соседки. Жили-то кучно.
- А мужья помогали?
- Как тебе сказать, Лялечка? – Смутилась Тося.
- Мне мой, покойный Петр Иваныч, царствие небесное, успел помочь, оформил академотпуск и в деревню – к матери отправил. Все ведь после войны… Я и сама неплохо справилась, – пояснила Нюся.
- Я примерно так же. Правда еле добралась к своим. Но успела. Иван денег достал, а то совсем бы худо пришлось.
- Ну, у кормящих был день укорочен, и перерывы давались.
- Нет, это когда до года декретный дали, это уж снохам нашим досталась поблажка.
- Строго прежде было…
- А сейчас здорово, хоть всю жизнь сиди с детьми и радуйся. Никто не посадит.
- От сумы, девки, сами знаете… – Глеб остановился у калитки. – До вечера, Лялечка. Мы зайдем, если не возражаете.
Татуся выбралась из кроватки и умудрилась забиться в малиннике, оцарапалась, зацепилась и ревела во весь голос.
- Ах ты, зараза! Вылезай вот сама – как хочешь! Вот, выродок! – Орала на нее Леля, так как подползать в модном одеянии по сырой земле ей вовсе не хотелось. Она выбрала хворостину и подпихивала дочку в нужном направлении. Кусты никто никогда не подвязывал, и ветки почти стелились по земле. Только яркая маечка и отсутствие зелени позволили матери найти дочку по крику. Тося с Нюсей уже были за ее спиной, Тося проворно сползала за ребенком и Нюся, прижав ее к себе, закрывала от гнева мамочки.
- Не сметь, Леля!
- И чтоб так дочку не оскорблять. Она все дрожит от страха.
- Как можно ребенка такими словами? Что ты, девонька, совсем ошалела?
- Так ведь можно и материнских прав лишиться. Здесь все строго. Помни, дорогая.
- Сама-то в старости на кого будешь надеяться. Они-то все запоминают.
- Что они понимать-то могут? – Орала Леля.
- Все, деточка, они до рождения все впитывают, только потом все скажут, когда вырастут и сил наберутся. Смотри… Наплачешься в старости.
- Я уже наплакалась! Во как! Васька вон лупцует ее и в чулан ставит, а ничего, не заикается. Она его только крепче любит. Ладно. Не буду больше, – сообразила Леля. – Правда, извините, я очень устала с двумя.
- Мы люди чужие. Ты у дочки прощения проси, приласкай. Знай, Леля, другого раза не будет. Детей любить надо, если уж на свет пустила. Теперь не для себя живешь, а для своих крошек.
- Личность надо уважать, сразу – при зачатии, в утробе, а уж когда родится то, остается только радоваться. Так-то.
- Лялечка, если б ты знала, какая хрупкая эта жизнь! Иначе бы на вещи посмотрела, слов бы на ветер не бросала, независимо кто перед тобой – малый или старый, свой или чужой. Ничто не возвернется. Каждый день, каждый миг любить стоит. Что вспомнишь потом, окромя ругани?
- Радуйся, деточка! Вон, какие славные детки! Что еще-то надо? У других-то нет такого счастья. Оглянись-ка кругом, - продолжала примирительным тоном Нюся. – Какие вы еще глупенькие, беспечные.
- Так всегда… Кто свое счастье-то понимал, когда в руках его держал? – Остановил нотации Глеб Петрович. – Леля, нам пора кофею испить. Заходи, коли, освободишься с хлопотами.
- Ждать будем.
- Не знаю, как выйдет.
- Ты уж постарайся, Лялечка. Зеленка найдется в аптечке, там над холодильником – шкапчик серенький. Царапины помазать надо Стасеньке.
Глеб переживал, подглядывая частенько в бинокль. Если бы не его барышни, он мог бы приударить за пампушечкой Лялечкой. Глупенькой бабенка должна быть и пухленькой. Девочки не переставали выплескивать на него возмущение нравами молодежи. На что он привычно заметил, что кофе стынет.
- Это то, что называется – ли-ми-той! Кушайте с маслом. Мы тут еще не такое увидим и не наше дело – вмешиваться. Это чужая жизнь и Бог с ними. Хмырь-то с секретаршей приезжал.
- Точно.
- Вряд ли Ляля жена ему. Уж очень замученная, он ее за прислугу держит. А дети, конечно, наследники нужны.
- При звонкой-то монете – нужны. А без монеты, он бы и не стал алименты платить.
- Надо бы прояснить это у Ляли. Мягинько так.
- Я бы и за деньги за такого не пошла. Даже сейчас! – Прыснула Нюся, сверкнув кокетливо на Глебушку.
- Вот они красотки смоленские, рязанские, ивановские! Кровь с молоком.
- А та? Вроде нерусская? Костлявая.
- Костлявым не везет, прежде никто бы замуж не взял, прижила бы ребеночка на стороне и то счастье.
- Сейчас мода на тощих. Молоко-то давайте. Нагрелось давно. - Тося принесла молочник, лукаво переглянулась с сестрицей, ответила генералу.
- В каждое время – своя красота, в каждом крае – свои критерии. Петербург - бледнолицые, Москва – изысканные в цене. У хохлов – крепкие и выносливые – как лошади.
- Так-то так. Но я не помню, чтобы в наше время секретутки ездили на иномарках с пражскими номерами.
- Так ли?
- Я записал, выяснил кто, ее машина. А он просто козел. Леля ему не жена, девочки.
- Здрастье! Кто же?
- Дуреха. Но бабе глупость к лицу.
- Конечно, покажи девкам – как тяжко дается, сколько терпения надо в семью и в кастрюли вложить, никто бы не родил, никто бы хомут не навьючил.
- А хоть и покажи, никто ж не поверит.
- А любовь-то где?
- Вот и я спрашиваю, куда она девается после ЗАГСа?
- Шли бы вы, ягодки, замуж за меня, без штампов. Так мне с вами – обеими – душевно, просто чудо!
Ягодки расхохотались.
- Старый греховодник, гарем не прокормишь!
- Так тебе, козлу старому, внуки позволят разбазарить наследство.
- Имею право! Все тут мое!
- Отравят. Когда есть что, надо защищаться от любимых наследников.
- Это могут. Но зачем им докладываться? Есть еще порох в пороховницах! Только сейчас жизнь начинается. Пора любви. Делить уж неча, в гроб не возьмешь. На службу не летать. Ах, ягодки, решайтесь. Заживем коммуной.
- Мы и так не скучаем, Глебушка. Поди, приляг. Надо отдохнуть. Что-то жарковато сегодня.
- Верно, ягодки. Отбой!
5. Свекровь