Представьте себе взлётно-посадочную полосу. Не асфальтированную, не освещённую огнями «Т», а просто вытоптанную в густой траве, обложенную по краям белыми, почти ритуальными камнями. Построенную не инженерами, а жрецами.
Рядом стоит башня из бамбука и лиан, пародия на диспетчерскую вышку. Внутри — человек с деревянными наушниками на ушах, с выдолбленной тыквой вместо микрофона. Он говорит в неё заученные, непонятные ему слова: «Роджер, овер, копи, мэйдэй». Он не знает, что такое радио, волна, азбука Морзе. Он знает только, что когда белые люди делали точно так же в своих бамбуковых домах, с неба приходили «птицы-духи», из чрева которых изливалось несметное богатство: консервы, ткани, стальные топоры, чудесные сласти.
Потом белые ушли. Птицы-духи перестали прилетать. «Диспетчер» не знает ни про какую логистику, тем более не разбирается в топливе или военной необходимости. Для него причина появления несметных богатств — в ритуале. И нужно лишь воспроизвести его с абсолютной, слепой точностью. Разжечь сигнальные костры в определённом порядке. Ходить строем с палками на плече, изображающими винтовки. Говорить в тыкву. Птица-дух обязана вернуться с рогом изобилия. Это закон вселенной! И это так называемый «карго-культ».
А теперь отложите эту картину в сторону. Возьмите в руки свой смартфон. Плавный, отполированный до глянца прямоугольник. Ваша личная взлётно-посадочная полоса для духов-птиц цифрового мира. Вы проводите по нему пальцем, совершая ритуальные жесты — свайп, тап, пинч. Вы заходите в храмы социальных сетей и, подобно жрецу в бамбуковой башне, произносите заклинания: «Лайк», «Репост», «хахаха». Вы наблюдаете за цифровыми иерофаниями — моментами явления сакрального. Вот на экране возникает число «+1000» рядом с иконкой человечка. Это не просто число. Это манна небесная, благосклонность алгоритмических богов. Вот появляется синеватая галочка — печать избранности, аналог пера мифической птицы. Вы не знаете, как работает алгоритм. Вы не видите его кода, его логики, его холодной математической кухни. Вы видите лишь внешние атрибуты: если делать так — будет результат. Если выкладывать фотографии определённого типа, с определёнными хештегами, в определённое время суток — придут духи-лайки. Если повторять за популярными шаманами слова «осознанность», «экосистема», «нейросети» — тебя признают своим, посвящённым.
Мы строим бамбуковые диспетчерские вышки в сердце цифрового леса, искренне веря, что воспроизведение формы гарантирует явление содержания. Мы погружены в великий, тотальный Карго-культ Цифровой Эры.
Это не метафора для красного словца, а точный диагностический инструмент. Карго-культ возникает там, где сложность системы превышает способность наблюдателя к её пониманию, но результат этой системы материально желаем. Меланезийцы, о которых говорилось в самом начале, не могли постичь логистику Тихоокеанского театра военных действий. Мы же не можем постичь логику глобальной информационной системы, нейронных сетей, финансовых алгоритмов, социального инжиниринга. Но мы жаждем её плодов: внимания, статуса, денег, чувства принадлежности, безопасности. И мы начинаем колдовать. Ритуал заменяет анализ. Симулякр вытесняет сущность.
Возьмём самый очевидный храм — социальные сети. Пользователь, стремящийся к популярности, становится этнографом, изучающим племя алгоритмов. Он замечает эмпирические закономерности: пост с видео получает больше охвата, чем пост с текстом; эмоциональный всплеск работает лучше, чем взвешенный анализ; определённые фильтры и ракурсы вызывают больше одобрения. Он не имеет доступа к священным текстам — исходному коду ранжирования. Он строит гипотезы. И затем — начинает строить ритуалы.
Он публикует контент не тогда, когда ему есть что сказать, а в «магические часы» наибольшей активности. Он добавляет в пост не релевантные, а «волшебные» хештеги, заклинания, призывающие духа рекомендательной ленты. Он просит друзей «прокомментировать и проявить активность в первые минуты», имитируя органическое взаимодействие — подобно тому, как культисты маршировали с палками, имитируя солдат. Он верит, что правильное исполнение ритуала автоматически приведёт к цели.
Лайки становятся не свидетельством живого интереса, а магическими дарами, фетишами. Количество подписчиков — не мерой аудитории, а амулетом, излучающим социальную силу.
Происходит полное смешение планов: цифровые знаки обретают самостоятельную, почти анимистическую мощь. Человек поклоняется не людям по ту сторону экрана, а самому интерфейсу, самому процессу ритуального взаимодействия с ним.
Но культ не ограничивается личным брендом. Он пронизывает, к примеру, профессиональные сферы. Взгляните на современный бизнес-жаргон, этот новый язык шаманов карго. «Создаём синергию», «прокачиваем скиллы», «запускаем пилот», «итерируем», «фокусируемся на корах». Часто, хоть и далеко не всегда, за этими словами не стоит осмысленного содержания. Это — заклинания. Их произносят, чтобы вызвать духов Прогресса, Эффективности и Инноваций. Само по себе ритуальное употребление слова «краш-тест» или «спринт» вне ИТ-контекста уже считается неким актом приобщения к могущественной силе Кремниевой долины.
Компании строят у себя «опен-спейсы» с горками и кубиками Лего, копируя внешние атрибуты Гугла или Эппл, свято веря, что именно эти диваны и столы для пинг-понга являются причиной креативности, а не её следствием или случайным фоном. Это корпоративный карго-культ: бесконечное воспроизведение форм успешных компаний в надежде, что форма породит суть. Пишутся миссии и видения, напоминающие священные гимны, полные абстрактных величий. Проводятся тимбилдинги — коллективные ритуалы сплочения, где совместное распитие коктейлей и падение на доверие в руки коллег заменяет собой настоящую общность целей и взаимное уважение. Язык становится не средством коммуникации, а набором священных символов, правильное сочетание которых гарантирует расположение богов рынка.
Образование тоже охвачено этим безумием. Появился фетиш «скиллов» и «компетенций», вытесняющий понимание. Студент осваивает не систему мышления, не фундамент науки, а набор ритуальных действий для прохождения теста или создания «проекта». Важен не контекст, не глубина, а правильное оформление презентации в определённом шаблоне, использование утверждённых «ключевых слов». На выходе получается специалист, идеально имитирующий деятельность: он знает, как выглядит процесс «анализа боли клиента», как звучит речь на «питч-сессии», но зачастую лишён способности к самостоятельному, неалгоритмизированному мышлению. Он выстроил в своей голове бамбуковую диспетчерскую, откуда руководит воображаемыми процессами, в то время как реальные самолёты знаний пролетают мимо, не замечая его идеально воспроизведённых сигнальных огней.
А что есть криптовалюты и эн-эф-ти, как не апофеоз цифрового карго-культа? Люди с фанатичным блеском в глазах покупают невзаимозаменяемые токены — по сути, ссылки на файлы, часто доступные всем желающим. Они верят в священную ценность «блокчейна», «децентрализации», «умных контрактов». Эта вера настолько сильна, что превращает цифровой сертификат на картинку с пингвином в объект, стоящий миллионы. Ритуалы здесь особенно сложны: «майнинг», «стейкинг», «подпись транзакций». Сообщества держателей тех или иных «коинов» превращаются в полу-религиозные секты, со своим пророком-создателем (часто анонимным), священным писанием (вайтпейпер) и эсхатологией («когда скидывать?»). Ценность здесь почти полностью оторвана от материального мира и держится на коллективной, ритуальной вере в будущую явление птицы-духа, то есть на рост курса. Это чистейшая теология, облечённая в цифровые одежды.
Но, пожалуй, самое коварное преображение культ совершает не с внешними атрибутами жизни, а с самой её сердцевиной — с нашим мышлением. Карго-культ порождает специфическую цифровую магию. Мы начинаем верить, что сама запись цели в приложении-трекере приближает её достижение. Что покупка онлайн-курса, ещё не начатого, уже равна получению знания. Что добавление книги в «хочу прочитать» — интеллектуальный акт, почти равный прочтению. Это магия симпатии: подобное производит подобное. Действие с символом (запись, клик, сохранение) влияет и на реальность.
Мы создаём идеальные цифровые двойники себя — аккуратные аватары с прокачанными скиллами, безупречные подборки в Пинтерест, стройные цепочки пройденных челленджей. И постепенно начинаем принимать этого двойника за оригинал. Мы кормим его, этого двойника, ритуальными действиями, а настоящая, сложная, немытая, противоречивая жизнь остаётся за кадром, становясь всё менее значимой. Мы молимся на свой цифровой след, как на тотем.
Откуда эта всепроникающая сила культа? Ответ лежит в природе современной цифровой среды. Она непрозрачна, оракульна и анимистична. Алгоритмы — это современные оракулы. Мы вводим в них вопрос (поисковый запрос, наш контент), а они выдают ответ, логику формирования которого мы не понимаем в полной мере. Как древние греки гадали по полёту птиц или шелесту листьев Дуба в Додоне, так мы пытаемся вывести закономерности из поведения «ленты» или «поисковой выдачи». Мы видим корреляции, но не причины. И, как все люди перед лицом непознаваемой могущественной силы, мы разрабатываем ритуал для её умилостивления.
Кроме того, цифровая среда по своей сути симулятивна. Она состоит из знаков, оторванных от референтов. Иконка «дискеты» для сохранения — уже архаичный, но яркий пример. Для поколения, в принципе не видевшего дискет, это просто магический символ, заклинание «сохрани». Весь интерфейс — это набор таких символов. Мы взаимодействуем не с реальными процессами в процессоре, а с их театрализованным представлением. Эта изначальная симулятивность — питательная среда для карго-мышления. Если весь мир — знаки, то почему же манипуляция со знаками не может управлять реальностью?
И есть ещё один, психологически изнурительный аспект. Цифровой карго-культ — это культ без благодати, без уверенности. Жрец меланезийского культа мог быть абсолютно уверен в своей ритуальной системе. Если птица-дух не прилетала, значит, ритуал был исполнен неточно, не с чистым сердцем. Вина лежала на исполнителе. В цифровом мире алгоритмы меняются постоянно и без предупреждения. Сегодняшнее заклинание-хештег завтра теряет силу. Сегодняшний успешный ритуал создания контента завтра алгоритм объявляет ересью и предаёт анафеме, обнуляя охват. Это порождает состояние перманентной тревоги, религиозного страха перед гневом капризных богов. Шаманы-гуру появляются и исчезают, их откровения устаревают за месяцы. Это культ на бегущей ленте, требующий бесконечного и нервного обновления ритуалов. Он выматывает душу, превращая её в вечного суеверного подносителя даров к алтарю, статуя на котором молчаливо меняет выражение лица каждую условную неделю.
Что же остаётся? Осознать себя внутри этого культа — уже первый шаг к выходу из транса. Есть смысл практиковать герменевтику подозрения по отношению к собственным цифровым действиям. Задавать себе простые, почти детские вопросы: «Я делаю это для чего? Чтобы что-то почувствовать, узнать, изменить? Или чтобы совершить правильный ритуал?». Искать не корреляции, а понимание. Пусть частичное, фрагментарное. Признать, что большая часть цифрового мира — чёрный ящик, и перестать строить бамбуковые вышки вокруг него, надеясь его ублажить. Вместо этого — можно построить рядом своё, маленькое, аналоговое, понятное дело. Книгу, прочитанную до конца, а не добавленную в список. Навык, освоенный до мышечной памяти, а не отмеченный галочкой в трекере. Разговор глаза в глаза, а не обмен ритуальными репликами с эмодзи в мессенджере.
Конец ритуала лежит не в отказе от цифрового. Это невозможно и не нужно. Конец ритуала — в разрыве магической связи между действием и результатом. В осознании, что лайк — это просто метка, а не благословение. Что количество подписчиков — это статистика, а не мера ценности души. Что умное слово, как ни парадоксально, это просто слово, пока за ним не стоит мысль и её понимание. Нужно перестать ждать птиц-духов с грузом смысла и признания. Они не прилетят. Потому что смысл и признание — не груз, который можно сбросить с неба. Это постройка, которую возводят здесь, на земле, из тяжёлого, неподатливого, но реального материала собственного опыта, терпения и усилий. Взлётно-посадочная полоса, построенная в душе для самого себя, а не для призраков из другого мира.
Мы все уже, в какой-то мере, жрецы бамбуковых вышек. И наша задача заключается в том, чтобы заметить, что наушники на нас — из дерева, а микрофон — вот это да! — просто тыква. И, усмехнувшись этому открытию, снять их. И, может быть, выйти из импровизированной диспетчерской в настоящий, шумящий, пахнущий дождём и землёй лес, где нет никаких алгоритмов, кроме смены дня и ночи, и где единственный ритуал, имеющий смысл — это само проживание. Без гарантий охвата. Без карго-обещаний. Просто жизнь.
Но! Этот лес, в который мы выходим, сняв деревянные наушники, на поверку тоже оказывается пронизан невидимыми тропами, проложенными теми же карго-богами. Потому что искушение культом — не в самих по себе бамбуковых вышках, а в глубинном устройстве человеческой психики, жаждущей превратить хаотический, непредсказуемый мир в набор причинно-следственных связей, желательно простых и контролируемых.
Цифровая среда не создала эту жажду, а лишь дала ей беспрецедентный по масштабу и изощрённости полигон. И если вначале мы наблюдали ритуалы внешние — лайки, хештеги, корпоративные заклинания, — то теперь стоит погрузиться в более тонкую материю: карго-культ познания, карго-культ переживания, карго-культ самой личности.
Возьмём феномен потребления информации. Бесконечный скролл новостной ленты или рекомендательной платформы — это ритуал поддержания священного огня Осведомлённости. Каждый свайп вверх — подбрасывание веточки в костёр. Пламя должно гореть постоянно. Угасание огня равносильно духовной и социальной смерти: ты выпадаешь из потока, перестаёшь понимать намёки, отсылки, мемы, теряешь связь с племенем. Но что является этим священным огнём? Зачастую — не знание, а его призрак, его симулякр. Мы потребляем фрагменты, заголовки, тезисы, мнения, пропуская через себя гигабайты информационного шума, испытывая при этом смутное чувство выполненного долга: я в курсе. Это карго-познание. Мы имитируем процесс образования и осведомлённости, совершая ритуальное действие — скроллинг, — но на выходе получаем не систему знаний, а россыпь ничем не связанных фактоидов, эмоциональных всплесков, чужих выводов.
Мозг, отравленный этой ритуальной пищей, начинает принимать знакомство с вывеской явления за понимание его сути. Возникает знание-карго: внешне похожее на знание, упакованное в правильные слова, но пустое внутри, как бамбуковая рация. Человек может бойко рассуждать о квантовой запутанности, ни разу не открыв учебник по физике, или критиковать политический строй, не зная его базовых институтов. Он не лжёт — он искренне считает, что совершил акт познания, потому что правильно провёл ритуал: посмотрел двадцатиминутный ролик, проскроллил ленту экспертов. Птица-дух Знания, как ему кажется, посетила его. Но она принесла не груз понимания, а лишь его яркую фотографию, открытку с видом на мысль, которой тот никогда и не касался.
То же самое происходит с эмоциями и переживаниями. Социальные сети превратили нашу эмпатию и эстетическое чувство в карго-ритуал. Восхищение, грусть, негодование, восторг — всё это обрело теперь свои канонические, ритуальные формы выражения. Не просто «мне нравится», а определённый эмодзи, определённый шаблон комментария («Это потрясающе! Где это?!»), определённый способ поделиться — «репостнуть с огненным смайлом». Само переживание начинает подстраиваться под требования ритуального выражения. Ты не просто видишь красивый закат. Ты видишь эпизод. Твой мозг мгновенно кадрирует реальность, накладывает фильтр, подбирает подпись. Подлинное, тихое, ни к чему не обязывающее удивление перед миром вытесняется настоятельной, зудящей необходимостью совершить ритуальный акт — запечатлеть и выложить. Переживание становится неполным, недостоверным, если оно не прошло через этот обряд освящения в ленте.
Более того, мы начинаем испытывать эмоции «по доверенности», по ритуальному расписанию. Все грустят в понедельник утром — и ты чувствуешь, что должен нащупать в себе грусть, чтобы совершить правильный общий ритуал. Все негодуют по поводу новости — и ты спешишь отыскать в себе негодование, чтобы присоединиться к хору. Это не лицемерие. Это глубокая, почти дорефлексивная вера в то, что коллективный ритуал правильных эмоций поддерживает порядок в цифровом космосе. Мы становимся актёрами в глобальном мистериальном театре, где сценарий пишется алгоритмами, а зрители одновременно являются и жрецами, и паствой, обмениваясь друг с другом ритуальными масками, за которыми уже не различить, где подлинный вздох, а где лишь его хорошо отрепетированная тень.
Самая же болезненная метаморфоза происходит на уровне «я». Личность, попав в водоворот цифрового карго-культа, дробится и распыляется. Она превращается не в целостное существо, а в исполнительный комитет по проведению ритуалов у разных алтарей. На одном аккаунте ты должен совершать ритуалы профессиональной компетентности: делиться статьями, писать умные комментарии, поддерживать нетворк. На другом — ритуалы культурной утончённости: выкладывать музыку, цитаты, впечатления от фильмов, которые должны соответствовать определённому канону вкуса. На третьем — ритуалы частной, «настоящей» жизни: спонтанные сторис, милые недочёты, ирония над самим собой. Каждая из этих ипостасей требует своего языка, своих символов, своей маски. И вот уже не человек управляет масками, а маски начинают диктовать ему условия, расписание и сценарий. Он ловит себя на мысли: «Так, это хороший момент для моего «нельзяграммного я»», или «Этой новостью стоит поделиться в «фейсбуочном» качестве». Происходит карго-идентичность: сборная личность, склеенная из ритуальных действий, требуемых разными платформами и разными аудиториями. Подлинные, неотрепетированные, «неформатированные» части себя отправляются в тень, становятся чем-то подозрительным, почти еретическим. Они не участвуют в ритуале, а значит, как бы и не существуют. Внутренняя непрерывность опыта, та самая нить, что идёт от детства к старости, рвётся, заменяясь перфомансом перед алгоритмическим божеством, которое награждает за правильное представление. И в этой бесконечной смене масок мы сами перестаём понимать, кто выходит на сцену, когда мы остаёмся наедине с собой в тишине — если такая тишина ещё остаётся.
Откуда такая власть этих цифровых ритуалов над нами? Дело в том, что они эксплуатируют фундаментальные механизмы нашей психики, только вывернутые наизнанку. Ритуал в архаической культуре был способом вписаться в космический порядок, снизить тревогу перед хаосом. Цифровой ритуал делает ровно то же самое, только космосом становится информационный поток, а хаосом — страх быть невидимым, неоценённым, выброшенным за борт. Лайк — это молниеносный акт подтверждения: ты есть, тебя видят, ты принят. Это древний кивок сородича, превращённый в товар и поставленный на конвейер. Но в племени такой кивок был встроен в плотную, тёплую ткань реальных отношений, совместного труда, общей судьбы. В цифровом пространстве он становится автономным, оторванным от всего, кроме самого акта признания. Мы начинаем охотиться за этими кивками, как за магическими талисманами, забывая, что их изначальная функция — а это «подтверждение связи» — опустошена. Мы строим свою самооценку на этих ритуальных дарах. Точно жрец, оценивающий свой статус по количеству приношений к алтарю, а не по тихому уважению соплеменников.
И здесь мы подходим к самой тёмной стороне культа: его безысходности. В традиционном карго-культе жила надежда. Если долго и старательно маршировать, рано или поздно огромная железная птица всё же прилетит. В цифровом же — надежда заменена симулякром. Птица прилетает постоянно, но это, к сожалению, птица-обманка. Она сбрасывает не ящики с тушёнкой, а новые порции ритуалов, новые правила, новые поводы для тревоги. Алгоритмические боги ненасытны. Сегодня они благоволят к коротким видео, завтра — к длинным текстам, послезавтра — к живым трансляциям. Ритуал устаревает быстрее, чем ты успеваешь его освоить. Это порождает особый вид изнурения — ритуальную усталость, истощение от вечной гонки за ускользающим каноном. И эта усталость ведёт не к бунту, а к более глубокому погружению в магическое мышление: «Наверное, я всё ещё делаю что?то не так. Нужно купить курс у нового гуру. Изучить ещё более тайные ритуалы сравнительного тестирования био». Это замкнутый круг. Бег по бамбуковому треку, стенки которого сдвигаются с каждым шагом, а мы всё бежим, потому что остановиться — значит признать, что мы бежали в никуда, что все эти заклинания были обращены к пустоте, наряженной в одежды всемогущего алгоритма.
Что же может быть выходом? Бунт? Отказ? Уход в цифровой аскетизм? Возможно, для кого?то — да. Но тотальный отказ — лишь обратная сторона всё той же одержимости, отрицание, которое вращается вокруг культа, как спутник вокруг планеты. Более тонкий путь — не уход, но разотождествление. Не разрушение вышек, а понимание, что они — всего лишь декорации. Не прекращение ритуалов (ибо вся социальная жизнь есть ритуал), а осознанное их исполнение, с пониманием их условности и механизма. Как если бы жрец в бамбуковых наушниках, продолжая говорить в тыкву, вдруг осознал: «Я говорю в тыкву не для призыва духа, а ради самого процесса, ради красоты церемонии, чувства общности с другими жрецами. А птица... пусть прилетает или нет. Это уже её дело». Это смещение точки сборки — извне вовнутрь. Из ожидания груза в проживание самого жеста.
На практике это означает культивирование «цифровых просветов» — действий и пространств, свободных от логики карго. Чтение длинного текста без цели законспектировать или поделиться, просто чтение, впитывание. Прослушивание альбома от начала до конца, не перескакивая между треками, позволив музыке разворачиваться в своём собственном времени, а не в ускоренном ритме твоего нетерпения. Создание чего?либо (текста, рисунка, музыки) с внутренним, железным запретом себе на его публикацию. Прогулка без смартфона, где единственный ритуал это смотреть по сторонам, замечать, как ветер шевелит листья, а тень от облака бесшумно плывёт по склону холма. Эти упражнения в аутентичности возвращают первородный вкус переживанию ради самого переживания, а не ради его цифрового следа. Они напоминают, что ты можешь быть не только жрецом, но и простым путником в этом лесу, для которого звук собственных шагов — уже достаточная мелодия.
Важно также менять язык, сам этот воздух, которым дышит мысль. Выслеживать и обезвреживать корпоративно-магические штампы в своей речи, эти застывшие формулы, лишённые живого содержания. Спрашивать себя и других: «Что конкретно ты имеешь в виду под «синергией»?», «Как именно мы будем «прокачивать скиллы» — через какое действие, какой процесс?». Переводить заклинания на язык конкретных шагов и ясных намерений. Это развенчивает магию, возвращает словам их вес, их связь с реальностью. Когда слово «итерация» перестаёт быть заклинанием и становится простым указанием на необходимость повторения и улучшения, оно теряет свой ореол таинственности и превращается в рабочий инструмент, а не в предмет поклонения. Язык очищается, и за ним снова проступает мысль, а не ритуальный трепет.
Но главное тут внутренняя позиция, та самая тихая революция в собственном восприятии. Признать, что огромная, блестящая часть цифрового мира — это театр. Великолепный, затягивающий, но театр. И можно быть в этом театре актёром, даже талантливым и увлечённым, но не забывать, что за кулисами, за пределами этого освещённого софитами пространства, течёт жизнь. Что твоя ценность не исчерпывается рейтингом, который выставляет оракул-алгоритм. Что настоящие связи — те, что выдерживают паузу, молчание, отсутствие лайков, те, что живут в невысказанном взгляде и тёплом пожатии руки. Что понимание приходит через усилие, через сопротивление материалу, через сомнение, а не через быстрый скролл, дающий иллюзию овладения. И что последняя бамбуковая вышка, которую стоит разобрать, — это та, что построена глубоко в твоём собственном сознании, убеждая тебя, что ты — это сумма твоих цифровых ритуалов, твой контент-план, твоя вовлечённость, твои метрики.
Разобрав её, ты обнаружишь под грудами идеально обтёсанного бамбука не пустоту, а нечто давно забытое, живое. Ты обнаружишь, что лес вокруг не цифровой, а самый что ни на есть реальный, шершавый, пахнущий, сопротивляющийся. И что ты в нём совсем не жрец, в напряжении ожидающий груза с неба, а просто живое существо, способное дышать, ошибаться, чувствовать вне формата и думать без посредников, чьи мысли могут быть невнятными, рваными, незаконченными, но своими. И это, возможно, единственный груз, который имеет значение — груз собственного, неоптимизированного существования.
Но…эх. И здесь, на этом, казалось бы, чистом пути, нас подстерегает новая, куда более тонкая ловушка. Ведь искушение карго способно переварить что угодно, даже сам побег от него, даже практику осознанности, самый искренний поиск аутентичности. Рынок, этот великий ассимилятор, уже спешит предложить нам готовые ритуальные наборы для «настоящей» жизни: курсы медитации, обещающие просветление за десять минут в день; блоги о цифровом детоксе, что ведут к новой зависимости в виде постоянной демонстрации своей «отключённости»; приложения для осознанного потребления контента и тд.
Само понятие «mindfulness» рискует превратиться в ещё один эффективный скилл, который нужно «прокачать» для повышения продуктивности. Мы можем начать охотиться за моментами подлинности, коллекционировать их, выставлять напоказ, соревнуясь в том, кто аутентичнее прочувствовал закат или «чище» отключился от сети. Это карго-аутентичность: тщательное воспроизведение внешних атрибутов живой, немедийной жизни с той же самой магической верой в то, что форма родит содержание. Ты можешь сидеть в кофейне с бумажной книгой, и часть твоего внимания будет отслеживать удачный ракурс для сторис об этом, а внутри будет тихонько ликовать: «Вот теперь я настоящий». Это культ, пожирающий собственный хвост. Уроборос симуляции.
И вот мы в этом лесу. Без наушников. Тишина, которую мы жаждали обрести, оборачивается густой сложной полифонией реального мира. И она пугает. Потому что в этой полифонии нет подсказок алгоритма, нет стрелочек, ведущих к следующему предсказанному действию, нет одобрительных вибраций лайков. Есть только собственное, ненаправленное внимание, разворачивающееся во все стороны, как радар, лишённый экрана, который лишь смутно чувствует эхо, но не даёт картинки.
И вопрос, который повисает в воздухе: а что делать с этой свободой? Что делать со временем, которое теперь не разбито на ритуальные интервалы между уведомлениями?
Здесь, на этом рубеже, многие отшатываются и бегут обратно, к тёплому, предсказуемому гулу цифрового карго-храма, где для всего есть инструкция: цель, путь, награда. В этом побеге суть всей драмы. Карго-культ — это не просто заблуждение. Это баррикада, которую психика возводит на пути перед экзистенциальной тревогой, скукой, мучительной ответственностью за наполнение собственного времени смыслом. Цифровой мир с его готовыми ритуалами, чёткими метриками и бесконечным контентом дарует идеальный и бесконечный тоннель для побега от этой ответственности. Это бесконечный квест, где всегда есть следующая понятная цель: набрать подписчиков, прокачать аватар, собрать все достижения, поддержать тренд. Это бесконечно длящаяся игра, подменяющая собой саму жизнь, чьи правила сложны, а результат никогда не гарантирован.
Но что происходит, когда мы всё же решаемся остаться в лесу, перетерпеть первый шок от тишины? Мы сталкиваемся с тем, что карго-мышление отлило в бетон не только наши внешние действия, но и самые интимные, невидимые процессы: память, творчество, даже скорбь.
Рассмотрим феномен цифровой памяти. Фотография на смартфоне перестала быть запечатлённым моментом, снимком на память. Она стала списком отметок, доказательством совершённого ритуала, полуфабрикатом для будущего контента.
Мы путешествуем не для того, чтобы переживать, а для того, чтобы собрать коллекцию правильных, ритуально безупречных отснятых кадров, которые, будучи выложенными в определённой последовательности с определённой песней, составят красивую, убедительную историю успешной и насыщенной жизни. Само воспоминание обесценивается, оно становится вторичным, едва ли не ненужным. Мы теряем способность помнить что?то просто так, для себя — помнить запахи, неловкость момента, сбивчивость речи, всё то несовершенное и живое, что не влезает в идеальный, выверенный квадрат нельзяграммной фотографии. Наша память превращается в карго-архив: гигабайты тщательно отобранных и отфильтрованных данных, которые лишь симулируют прошлое, будучи на деле его официальной, отретушированной версией — созданной для внешнего наблюдателя, коим в будущем и окажемся мы сами. Мы оглядываемся назад и видим не живую, рваную, многослойную ткань жизни, а гладкий, смонтированный тизер к ней — красивый, но бездушный. Не свой.
Творчество подвергается той же участи. Алгоритмы популярности стали новыми меценатами и критиками, тиранами и благодетелями в одном лице. Художник, писатель, музыкант — сознательно или нет — начинает прислушиваться не к внутреннему, смутному импульсу, а к чёткому, измеримому пульсу платформ. Формат начинает диктовать содержание. Вопрос трансформируется: уже не как рассказать эту историю?, а какая история, в каком формате и какого размера сейчас лучше всего «зайдёт» в рекомендациях?. Рождается карго-творчество: произведение, идеально следующее трендам, жанровым шаблонам, ожиданиям аудитории, но лишённое той самой сомнительной, рискованной искры, той шероховатости и непредсказуемости, которые и делают творчество живым. Оно похоже на искусство, звучит как искусство, но это — искусная, высокотехнологичная стилизация, созданная по лекалам успеха. Алгоритмическая обратная связь — просмотры, время удержания, вовлечённость — становится главным, а то и единственным мерилом ценности, подменяя собой сложный, мучительный, глубоко человеческий и нередко невыразимый процесс поиска красоты, смысла, глубины. Творец незаметно для себя превращается в поставщика ритуальных предметов для великого культа развлечения и одобрения, где каждый лайк — это кивок верховного жреца-алгоритма, подтверждающий, что ритуал совершён правильно.
Даже горе и солидарность ритуализируются, упаковываются в цифровые формы. Трагическое событие в мире мгновенно порождает волну предсказуемых ритуальных действий: сменить аватарку на траурную, поставить виртуальную свечу в профиле, опубликовать правильную, безупречную цитату, подписать петицию. Это не говорит об отсутствии искренних чувств — они могут быть глубоки и настоящи. Это говорит о том, что и самым острым, личным чувствам теперь предписана универсальная цифровая форма выражения, немедленная и публичная. И снова возникает болезненный разрыв: между молчаливой, сокрушительной интенсивностью личного переживания и необходимостью его сиюминутной, стандартизированной демонстрации на всеобщем виртуальном алтаре. Риск состоит в том, что сам акт этого ритуального выражения начинает считываться подсознанием как исчерпывающее действие, как выполненный долг. Поставил свечу — почтил память. Подписал петицию — совершил акт сопротивления. Сделал репост — распространил важную информацию.
Цифровой карго-культ порождает мощную иллюзию действенности. В нём символическое, мгновенное действие подменяет трудное, долгое, часто невидимое действие в реальном мире, лишённое сиюминутной обратной связи. Мы начинаем верить, что правильно настроенный профиль в социальной сети с актуальными хештегами и есть активизм, что гневный, остроумный тред — и есть глубокая философская позиция. Это культ результата без процесса, награды без усилия, скорби без тишины и осмысления — культ, в котором сам жест скорби становится контентом, оцениваемым по тем же законам цифровой вовлечённости.
И тогда возникает закономерный, почти отчаянный вопрос: а есть ли за пределами этого всепожирающего культа что?то подлинное? Или вся наша реальность, включая попытки вырваться, уже настолько пропитана насквозь его соками, что «подлинность» стала всего лишь ещё одним ещё одним товаром в цифровой витрине, который можно сымитировать, упаковать и продать?
Разорвать этот круг можно, только совершив радикальный, тихий и абсолютно незрелищный акт: перестать ждать спасения от формы как таковой. Перестать верить, что существует магический, единственно верный рецепт действий — цифровых или аналоговых, активных или аскетичных — который принесёт просветление, успех, душевный покой, подлинность. Суть не в том, чтобы заменить один ритуал (скажем, скроллинг) на другой, «более духовный» (йогу, медитацию, прогулки). А в том, чтобы изменить сам принцип отношения к действию. Это значит писать текст не для того, чтобы его прочитали тысячи, получили охват и признание, а потому что мысль давит изнутри, требует слов, и сам этот труд воплощения уже награда. Снимать фото не для ленты, не для коллекции эстетических трофеев, а потому что взгляд уловил поразившую его игру света на стене старого сарая, и этот мимолётный союз зрения и света хочется удержать: просто для себя, как сокровенное знание о красоте мира. Делиться чем?то не для отклика, не для подтверждения своей нужности, а из щедрости, из желания протянуть нить, без гарантий и без ожидания ответной награды.
Это невероятно трудно. Это требует мужества оставаться в тишине собственного несовершенного, сырого, неоценённого бытия. Это требует выдержать взгляд, направленный не на экран, отражающий тебе твоё же оформленное «я», а в окно, в предрассветный туман, в смутную неясность завтрашнего дня. Принять, что твоё существование может быть значимым и для тебя самого даже тогда, когда о нём никто не знает, его не отслеживают и не комментируют.
Возможно, конечное освобождение от цифрового карго-культа лежит не в области действий, а в области восприятия времени. Самого фундаментального ресурса, который культ стремится захватить и переформатировать. Культ существует в линейном, количественном, дробимом времени хроноса: больше лайков в единицу времени, больше подписчиков за месяц, больше контента в неделю. Это время конвейера, биржевых тикеров, графиков и диаграмм роста. Ему противостоит время качественное, время кайрос — время удачного момента, внутренней зрелости, время, не измеряемое метриками. Это время созревания идеи, которое может занять день или десять лет. Это время молчаливого понимания, приходящего не во время потребления контента, а после долгого периода смутного блуждания. Это время ничем не обусловленного созерцания потока реки, когда в голове нет ни мыслей, ни целей, только чистое, ни к чему не привязанное внимание.
Чтобы ощущать это время, нужно выскользнуть из потока производительности, даже производительности по созданию аутентичности и осознанности. Нужно позволить себе быть неэффективным. Скучающим. Незаметным. Невидимым. Позволить вниманию блуждать без цели, а мыслям сбиваться с наезженной тропы логики, уходить в боковые тоннели ассоциаций, которые никуда не ведут. Признать право на прокрастинацию, которая не является грехом, а может быть формой инкубации, внутренней работы, невидимой со стороны. В таком пространстве медленного, густого времени карго-ритуалы начинают восприниматься не как угроза, а как диковинный, почти археологический артефакт культуры, как странный социальный танец, в которых можно по желанию поучаствовать, но не более того. Можно зайти в социальную сеть, поставить лайк другу — не потому, что это ритуал поддержки системы или инвестиция во взаимность, а как простой кивок, жест: «Я тебя вижу. Я помню». И выйти. Можно использовать соцсеть как инструмент, а не как храм для поклонения и добычи социальных очков. Можно писать рабочий текст, отдавая себе отчёт в условности корпоративного языка, но используя его как необходимый, нейтральный код для коммуникации в данной конкретной профессиональной племенной группе, а не как заклинание, от правильности которого зависит твоя карма. Это позиция взрослого, который понимает правила, знает им цену, но не наделяет их сакральной силой, сохраняя внутреннюю дистанцию и свободу.
Итогом этого долгого, петляющего пути через цифровые джунгли и бамбуковые вышки может стать не громкая победа, не окончательное изгнание демонов, а простая, трезвая ясность. Ясность в том, что человек — это существо, по своей биологической и психологической природе склонное к ритуалу, к мифу, к поиску простых, повторяющихся паттернов в невероятно сложном мире. Что мы ищем причинно?следственные связи даже там, где есть лишь корреляция и хаос. Цифровая эра не изобрела эти тенденции, она лишь дала им новую, невиданно мощную, глобальную и соблазнительную среду для роста, среду, которая сама говорит на языке мифов и магии. Бороться с человеческой природой бессмысленно и изнурительно. Но её можно осознать. Можно, совершая ритуальное действие, отдавать себе в нём отчёт: «Сейчас я совершаю ритуал. Это не магия, не прямое воздействие на реальность. Это язык, на котором говорит эта платформа, эта корпоративная культура, это цифровое племя. Я пользуюсь этим языком, но я — не есть этот язык».
Это отстранённое, рефлексивное знание лишает ритуал его магической, гипнотической власти. Оно оставляет ему лишь утилитарную функцию — коммуникацию, игру, социальную координацию, развлечение. Ритуал перестаёт быть заклинанием, вызывающим духов, и становится чем?то вроде рукопожатия или правил дорожного движения — условностью, необходимой для совместного существования, но не наделённой мистической силой.
Подводя итоги вышесказанному, конец же, настоящий конец карго-культа наступает тогда, когда мы возвращаем священное, сакральное, подлинно важное туда, где ему, возможно, и было всегда место — в глубины личного, невыразимого, неконвертируемого в контент опыта. Когда мы находим в себе мужество иметь тайны, которые никогда не станут постом. Переживания, о которых не будет рассказано даже самому близкому. Мысли, которые так и останутся незаконченными, обрывистыми набросками в уме, не для чужих глаз. Успехи без лайков, неудачи без просьб о поддержке в сторис — пережитые в тишине, давшие ту особую, горькую мудрость, у которой нет хештега. Эта внутренняя, неприкосновенная территория, этот заповедник неотслеживаемого бытия и есть окончательная антитеза карго-культа. Это та самая земля, на которой можно построить не башню для призыва духов, не идеальный профайл, а просто дом. Дом, в котором живёт человек со всеми его противоречиями, а не его отполированный цифровой двойник. Где ценность чего?либо измеряется не данными, не статистикой, а тихим, никому не предъявляемым, почти стыдливым чувством правильности, глубины или просто покоя.
И тогда, возможно, глядя на экран с его бесконечным, ярким карнавалом симуляций, можно будет ощущать не всепоглощающую тревогу, не жадную вовлечённость, а лёгкую, почти невесомую печаль и странную благодарность. Печаль — по поводу той огромной части коллективной энергии, что уходит в эту великую, блестящую иллюзию. Благодарность — за то, что у тебя есть ключ от двери, и ты знаешь, как ей воспользоваться. Что ты можешь в любой момент выйти из этого шумного, душного ярмарочного шатра под настоящее, неоцифрованное, бесконечно глубокое небо. Где летают настоящие птицы: шумные, несовершенные, дикие и иногда дурные. И они даже не думают о том, чтобы приносить тебе грузы. Они просто летают. И этого более чем достаточно.
И, может быть, в один из таких моментов, стоя под этим небом, ты почувствуешь, как где?то внутри, на месте старой, навязчивой тревоги о вовлечённости и охвате, возникает новое, тихое чувство. Чувство, что твоё присутствие в мире не нуждается в цифровом подтверждении. Что твоя жизнь — не проект, который нужно курировать, а история, которую можно просто проживать. Страницу за страницей. Без предварительного одобрения алгоритмом.
И это, в конечном счёте, оказывается возвращением к той самой человеческой способности, которую карго-культ так успешно симулирует и подменяет — к способности быть причиной, а не следствием. К способности начинать, а не реагировать. Когда ты пишешь не для алгоритма, а из внутренней необходимости, ты вновь становишься источником, а не проводником. Когда ты любишь не для демонстрации, а потому что сердце не может иначе, ты восстанавливаешь разорванную ткань подлинности. Это и есть самый радикальный, самый незрелищный акт сопротивления — акт творения смысла из собственной экзистенциальной глубины, а не из внешнего социального шаблона.
Этот путь не имеет гарантированных метрик успеха. Он не обещает роста охвата или виральности. Его плоды тихие, неконвертируемые в капитал: чувство внутренней цельности, вкус подлинного усилия, молчаливая радость от совпадения поступка с глубинным «я». Это похоже на строительство дома в лесу, который видишь только ты. Никто не поставит лайк на его фасад, никто не оценит дизайн интерьера. Но в его стенах ты можешь, наконец, снять все маски и услышать собственный голос без цифрового эха.
Возможно, именно в этом и кроется окончательный ответ на вопрос о подлинности. Она не в том, чтобы найти «настоящую» жизнь где-то снаружи — в аналоговых ритуалах, курсах детокса или эстетике винила. Она в восстановлении суверенитета над собственным вниманием и намерением. В способности отличить внутренний импульс от импульса, навязанного, например, той же платформой. В мужестве позволить чему-то важному остаться с тобой наедине, не будучи немедленно конвертированным в контент, статус или социальный капитал.
Карго-культ силён, потому что он эксплуатирует наши древнейшие, долимбические страхи: страх изгнания из племени, страх стать невидимым, страх упустить добычу. Он предлагает простой, иллюзорный контроль над хаосом социального бытия через набор повторяемых действий. Но выход лежит не в том, чтобы найти новый, более правильный ритуал, а в том, чтобы, сохраняя способность к ритуалу как социальному языку, перестать верить в его магическую сущность. В том, чтобы видеть в лайке — просто лайк, в хештеге — просто метку, а в алгоритме — сложный, но всё же инструмент, а не капризного демона, требующего кровавых жертвоприношений в виде нашего внимания и аутентичности.
И тогда цифровой мир из вселенной, полной духов и заклинаний, постепенно превращается просто в среду. Очень сложную, очень соблазнительную, но среду. Как город. В нём есть рекламные щиты, зазывающие в храмы потребления, есть светофоры, регулирующие социальное движение, есть площади для массовых ритуалов. Но в нём также есть тихие переулки, библиотеки, мастерские и скамейки в парке, где можно просто сидеть и думать. Задача — не сжечь город, объявив его обителью зла, и не раствориться в его ритме до потери себя, а научиться жить в нём, сохраняя внутреннюю карту и компас. Знать, куда и зачем ты идёшь, и иметь смелость иногда сходить с проторённых, ярко освещённых алгоритмами бульваров в свои собственные, никому не известные закоулки.
И последнее, самое важное. Возможно, истинная свобода от цифрового карго-культа наступает не тогда, когда ты окончательно разобрал все внутренние бамбуковые вышки, а когда ты обретает силу время от времени в них забираться — уже без священного трепета, а с лёгкой, понимающей улыбкой. Забираться, чтобы посмотреть на безумный, прекрасный карнавал симуляций, на марширующих с деревянными винтовками жрецов, на зажжённые в определённом порядке костры. Видеть это, понимать механику, чувствовать притяжение — и при этом сохранять в себе ту самую, неотслеживаемую тишину. Способность сказать этому зрелищу: «Да, я вижу тебя. Ты ярко, ты занятно. Но ты — не вся правда. И уж точно — не моя».
И тогда, спустившись с вышки обратно в шумящий, пахнущий землёй лес, ты не будешь чувствовать себя отступником или просветлённым. Ты будешь просто человеком, который знает, где заканчивается ритуал и начинается жизнь. Которая может быть неуклюжей, невыразимой в хештегах, лишённой огней «Т» и рекомендательных алгоритмов. Но которая от этого не становится менее реальной. А, возможно, как раз наоборот — обретает ту самую, желанную и так часто симулируемую, плотность и вес.