1-ое августа 1995 г.
Город NN, С.К.
Привет еще раз, Лючи, моя ненаглядная.
Спасибо, что настойчиво вызваниваешь меня. Привыкли, зовут сразу. Сегодня я чувствую себя спокойным, ибо вчера было ужасно и мерзко. Впрочем, возможно таково расположение звезд.
Жалость и злоба. Сострадание и ненависть. Разлука. Все сие – обитатели незримые моего дома. Спасение не в монотонности, что уже имеется, а в бесстрастии (о котором я столько сочинял и мечтал).
Болезнь на исходе. Дочка выздоравливает. Я жду зимы. Уединиться даже на работе невозможно. Только что звонок из дома: «Приезжай скорей, мне плохо». Не поеду. Мне хуже. С каждым днем без тебя мне хуже и хуже. Прежние наши расставания были менее болезненными и не имели конкретной цели. Простив жену, я вновь обрек себя на каторгу… Еще один звонок. Нет, не поеду. Не хочу.
Эгоист или жертва?
Гений и эгоизм вещи совместимые.
Я хотел бы писать нечто инфернальное (колдовское, завораживающее тебя) и думать о тебе. Все ненаписанные письма к тебе – моя нереализованная сущность. Ты и я, одержимый бурными страстями, демонический, мы всё еще существуем, и это равенство не разъять. Ни расстоянием, ни временем. Время презираемо (с опаской), расстояние – условно. Я чувствую Вас даже тогда, когда бесписемье, беззвоночье…
Господи!
Ну, почему мы не встретились в 1988 году?!
Впрочем, Вы бы меня не заметили.
В нереальности спокойно, я прочувствовал Ваши слова. Запах реальности далек. Снежные вершины гор близки. Сие возвышает. И выпал снег. Много. Он лежит, прикрывает грязь, шероховатость… Иней окутал каждую веточку… Иней окутывает каждое Ваше движение навстречу, новый холодный жест, слово… Вы исчезаете в искрящемся сне. Осыпающие меня колкие снежинки – Ваши прикосновения.
Я знаю.
***
Еще одна неделя прошла. Выходные мучительны и прострационны. Я помню ту сюрреалистическую машину-насос (0-1913), которую мы встретили, идя к Манежу в солнечный день. Это была лучшая реальность, более живая – меня сегодняшнего, ибо я вспоминаю свои шаги и хочу повторять их сейчас. И повторяю. Но не умею назвать.
О, эта мука имени…
После Манежа солнце было холоднее. Мы сидели на скамеечке и курили. Мемориальная скамейка. «Там каждый камень Лючию знает» (цитата классическая).
Историческая памятка: 11 июня в метро на станции «Тульская», произошёл взрыв, чеченский подарок к выборам Бени. События в Будённовске отозвали меня из отпуска 14 июня.
Настороженность и осмотрительность в поездках тебя напрягала, я же – фаталист. Возможно, я привык, что в любой момент случаются катастрофы, особо, когда не ждешь.
Июль я завершил стихами и ливнем в Пятигорске.
***
31-ое августа 1995 г.
Город NN С.К.
Мадам,
Конец августа был ужасен, но никакие катастрофы меня не оправдывают. Август, священный август едва не уничтожил меня (не бойтесь, мне всё равно суждено умереть, увы, не скоро, я не кокетничаю). Вы никуда не уедете, даже, если уедете…
Вот только что поговорили с тобой…
Всё равно я буду в Москве. Моя катастрофа уже давно произошла…
Вы правильно заметили, что самоубийцы уходят тихо, находят способ, укромное место, чтобы не помешали. Да, болезнь, шантаж, привлечение внимания, требование любви.
В браке бывает любовь?
Не верю. Все вокруг больны, уверяя меня в этом. Бред. Бред. И не остановиться, сентябрь близится к октябрю – там ноябрь в обнимку с декабрем. Как всё близко. И полная нищета.
Об «Осколках» я не буду писать, просто наслаждаюсь. Жаль, печататься сейчас за свой счет чрезвычайно дорого. Я избегаю издания себя, помните об этом, когда кто-то заглядывает в архив. Мне претит печататься бесплатно, тем паче за свой счет.
Скоро мне пойдет тридцать седьмой год. Умереть или остепениться? Не пойму, что от меня требует внешний мир? Я знаю, что Вы не позволите мне сдаться, не позволите быть эгоистом ради нас. Когда-нибудь в нашей комнате под мягким светом лампы я еще напишу маленький роман, как обещаю Вам почти пять лет…
У нашей редакции два киоска открыли. Там у меня кредит. Вот водку взял. Перестал кашлять, стал по-монтеневски выражаться… А это просто гром – где-то в горах.
***
Лючия, милая моя,
Хочу быть с Вами в комнате, ехать в метро в неизвестные места, тщательно запоминая станции, прижимать Вас к себе, чтобы Вы не боялись… Я вижу злоумышленников внутренним чутьем, как бы они не оделись. Террор в столице неуместен, власти это понимают. Надо быть просто внимательным пассажиром.
Отправлены три рассказа, а это письмо прочти перед сном, который тебе приснится. Я уже запечатал конверт, когда мне принесли бандероль от 8-ого августа (родное)…
Ты и родная, и желанная, и… и… и…
Дурацкая мысль, что если бы не было препятствий – наши чувства не были такими остро-ощутимыми. Читая, я чувствую мгновение счастья, полноценный вдох больного, получившего избыток кислорода, от которого кружится голова, и алмазные искры плывут вокруг, душа поет самозабвенно.
Ты печалилась? А потом стала получать стихи. Там есть и для конца романа. Если захочешь, сочтешь нужным. Твоя воля. Последние строки в романе: «Рadam!-padam!-padam!» Так я вижу концовку.
Мы любили друг друга, любили нежно и неистово, осторожно и с опаской, оглушительно и до изнеможения, но это же не все. Мы будем любить друг друга – исступленно! И…
Целую, Вас, целую, целую тебя, люблю. Пишу Вам, сочиняю, не унываю, целую…
Виллиам
P.S. Я получил столько всего!!! Борхес меня просто убил. Какой подарок! А дневник одного гения (Дали) с намеком? Осколки, наконец-то, у меня полностью, чтение надолго – навсегда.
***
8-ое августа 1995 г.
Москва
Здравствуй, Виллиам,
Родной мой, совершенно невыносимо просыпаться без тебя, засыпать… Ставлю музыку на час, полтора, иногда удается уснуть без таблеток. С трудом вникаю в проблемы, благо есть старшие подруги, опытные, навещают. Оказывается, фирма должна была платить пособие на ребенка – 30 рублей в месяц – старыми деньгами (я путаюсь в «керенках»). Я сходила в собес, написала заявление, отдала знакомой моей одноклассницы (бухгалтер в другом собесе). Обещали выплатить за эти годы. Было бы очень вовремя. Тряпки раздарены, особо и продать нечего. Сама, конечно, и не сумею. Долг свекрови за квартплату (и телефон) – нервирует.
Скажем так, что у москвичей развивается человеконенавистничество из-за толчеи, тесноты наших хрущоб. Поиски работы тщетны. Все мои друзья-приятели спрашивают у знакомых, я просматриваю объявления (пустое дело). Питерцы бывают проездом. От меня удобно добираться в Шереметьево автобусом. Некоторые поэты работают переводчиками в Казахстане, но мне это не подходит.
Что я могу?
Печатать. Операторами ПК хотят видеть глупеньких и молоденьких секретарш. Я не Барби. Референтом – только через личные связи. Ищу переводы, но тоже всё по своим. Не идти же в дворники, тем более сосед пробовал, заболел прыщами от пыли-вони, да и выгнали через два месяца. Естественно, его не обсчитаешь, два высших образования, приезжие в ЖЭКах бесправны и согласны на копейки (живут в подвалах).
Я начинаю запутываться в письмах и стихах. Почту воруют, соседи получают газеты-журналы в отделении, там держат ящики. У меня был деревянный, так сожгли. Поставили железный, посмотрим. Шпана приезжая курит на площадке, пьет, мусорит, а жильцам это не по вкусу. Наши дети приучены – не плевать на пол, доносить обертки от мороженого до урны. Не орать, так как крик – сигнал бедствия, опасности. Стычки неизбежны. Другому соседу сломали у мусоропровода руку, когда решил повоспитывать молодняк. Надо ставить железные двери, собирают деньги на кодовые запоры или домофоны.
Если честно, мне тоже перепало. Повесила сушить белье во дворике, видел – рядом с качелями. Потом затеяла генеральную уборку. Собрала крупный мусор, решила отнести в большой контейнер. Иду, шкет черномазый траву поджигает на газоне. Сделала замечание, не понимает. Поставила мешок, отняла зажигалку, а он все сидит на корточках, читаю нотацию, внезапно вскинулся, ударил меня кулаком в грудь и бежать. Я разум потеряла, в ярости бегу за ним, луплю его старой люстрой… Удрал-таки. Затем ящик мне сожгли. Значит, было кому отследить, где я живу. Приезжие жалуются, что их толкают, а москвичи не смотрят по сторонам, некогда, летят, лавируют в толпе, чтобы никого не задеть, их не толкают в метро.
Вот и вся разница!
Вилл, не пугайся…
Что ни деется, всё к лучшему. Я убедилась в этом, придя в травмпункт. Грудь болит, но не синяк, а красный желвачок появился. Выяснилось, что болит ребро, а с горошиной – к онкологу отправили. Не хватало заботы, не имея работы. Да, милый, это фибромка вылезла наружу, лучше удалить, пока не переродилась, не пустила корни.
Этот некрасивый случай, пример, какими способами наш Ангел-Хранитель своевременно приводит нас к исцелению. Операция поверхностная, шрамик три сантиметра, почти не осталось следа. Доктор чеховских времен любопытствовал об интимной жизни. На мое недоумение пояснил, что склонность к новообразованиям формируется при недостатке мужских гормонов, мол, не следует предохраняться, а иметь регулярный контакт… И как-то мне взгрустнулось от вопроса о регулярности.
Строгая моя няня (А.Г.Х) меня опекает после операции, все настоятельно советуют устроить жизнь во всех смыслах. Даже свекровь согласна с доктором. Уеду к родителям до первого сентября, брат забирал сына на каникулы, учит вождению. Слишком много стремительных перемен произошло. Отдохну, душой отойду.
Милый, не удивляйся молчанию. Писать буду, но отправлю только из Москвы, не поленюсь доехать на главпочтамт, чтобы письма дошли. Бардак во всём, разруха по Булгакову в «Собачьем сердце». Какие-то маги и свидетели Иеговы не дают просто прогуляться по бульвару. Одной присесть, просто покурить, почитать невозможно.
Господи!
Как мне не хватает тебя! Равно и жене тебя не хватает. А ты ничей, Поэт. И я ничья…
Мы принадлежим концу двадцатого века и России.
У меня не было проблем в браке, беда во мне самой. После рождения ушастого Зайца (в породу благоверного), ко мне нет претензий, ибо бесполезно. Старики, пережившие тиф, голод, войну, Гитлера со Сталиным, мудры, как их не любить? Развод – формальность. Как подумаю, что сын когда-то женится, приведет мне чужого человека с требованием любви, прихожу в ужас (свекрови). Поэтому предпочитаю жить отдельно от семейства. Какая-то я не домашняя. От своих сбежала, словно там негде было учиться. Сплошные художественные промыслы – рисуй – не балуй. Вот такая я грустная на пороге зрелости, почти на пороге счастья. Никакой лирики.
Люблю тебя, милый гусар, будь сдержан, не провоцируй больных. Твое душевное спокойствие для меня умиротворение. Целую, жду, встретимся зимой.
Твоя Лючи…