Глава 36. Синяя папка первая
1 ноября 1994 года
Pacifica Beach Hotel
Здравствуй, Виллиам,
Отправляю (получился роман), сколько подшивок получится уже не важно, отправляю с оказией. Если что-то некорректно касательно тебя, вымарывай. Дубль отправляю по «мылу». По служебке получишь сразу, ты сам распакуешь файлы или у вас системный администратор зачищает почту (тогда предупреди его, что личное, пусть не вникает)? Перечитывала перед отправкой… Скажу словами романса: «Боже, какими мы были наивными»! Полагаю, концовка разочарует. Ее нет в душе.
Жду скучающих приветов из северной столицы, всем передавайте поклон от меня, сударь! Верните этому господину Энскому дурацкие иллюстрации к сборнику стихов. Мне неприятно этакое родство и фривольное вторжение друга Энского в нашу поэму о небывшем. Кто кому кем приходился, какая теперь разница?!
Скорее бы Вы (и все русские) уже выезжали, покидали неспокойный район. Смотрю СиЭнЭн и мысленно подгоняю Вас.
***
Синяя папка 1
Январь, 7-ое 1994 г.
Нью-Йорк
Здравствуй, Вилл…
С Новым Годом и Рождеством! Надеюсь, пожелания нового сбываются и в жизни личной?
«Стучите и вам откроется. Только не очень-то стучите, а то как откроется», – шутит Дюшес-душка, собравший питерских бродяг.
Я принимаю во внимание занятость и извинения. Что можно скрыть в нашем тесном кругу? Земной шарик круглый. Я ни о чём не проболталась, но Вы меня огорчили, словно прибавление в семействе меня касаться не может…
Рождественские каникулы уже кончились (католики же!). Было непривычно шумно (для меня), но неутомительно. Хозяин квартиры, может быть, и несет печать неудачника, но и ему, привыкшему к невзгодам, порой трудно дышится за океаном. Были все русские, и легкий акцент «бывалых» эмиграции послужил поводом для эпиграмм, а игра в чепуху насмешила до слёз американизированными рифмами. На миг показалось, что мы в Питере, никто не уезжал, просто дурачимся на Шпалерной или Ваське.
Никогда не предполагала, что смогу столько времени обходиться без болтовни с Ирэн. Жаль, сейчас она неохотно поет свои обжигающие романсы. Зайдите к ней, она всё расскажет в лицах. Я прочувствовала свою вину и хочу забыть видения Санкт-Петербургские.
Отвечаю Вам: не сложилось по причинам пустяковым, меркантильным, незначащим. Не отмалчивайтесь. Просто разводитесь. Она навестила Вас, отчаявшись дождаться Вашего визита.
Итак, Вы в бабьем царстве, так зачем Вам я (шучу!)? Я не испытала описанной ею нежности, но в свое время наблюдала преображение мужа в отца. Молчание оправдано хлопотами. А зачем Вы дали, придуманное для переписки со мной, имя? Уже третий месяц девочке.
Счастливая бабушка и не подумает высчитать сорок недель, ну и ну! Впрочем, дитя не виновато. У нее мой хитренький взгляд и цвет глаз в бабушку. Даже не верится, так рано стать бабушкой! Она уже смеется, бедный ребенок.
Я не сержусь, Вилл, я благодарна тебе, что ребенок увидел свет. Потом разберемся с личным. Но мне доложили, что Вы забросили «Историю театра», а это труд на год.
Как же так?
Я бы не посмела коснуться плеча или пружинистых волос, когда Вы за работой или задумались. Как можно вторгаться в мысли? А эта пустышка ничего знать не желает, даже собственное дитя, я не о Вас.
Я, конечно, не была нянькой, училась, академический не брала. И не говорите, что во мне проснулся припозднившийся материнский инстинкт…
Послушай, Вилл, я сделаю больно, но кто еще может понять весь ужас сложившейся ситуации. Признаю, что я дурно воспитала сына, но подготовительные курсы Ася проводит в веселых компаниях. Вы прекрасно знаете наш круг: красавцы, таланты. Не у всех наши забавы, это уже иное поколение, нам не понять. Следите за ней, если, конечно, она еще кормит грудью. Берегите мою внучку и опасайтесь этой вертихвостки.
Деньги будут исчезать бесследно, и не ужасайтесь на что…
Надо всё переиграть. Я заберу ее, устрою дома скандал. Заяц оправдался тем, что я не любила ее никогда, поэтому и бросил. Я объяснила этому прохвосту, что мне ни одна его Ася-Таня-Маня нравиться не могут по определению, они мне чужие, а он родная кровь. Давай решать спокойно и мудро, как взрослые люди.
Вилл… Вилл! Вилл!
Ты слушаешь меня? Пусть всё это некрасиво, но умоляю, приезжай! Не затягивай с оформлением паспортов и виз, решением.
Кому мы с тобой нужны?
Детям?
Они почти выросли, им лучше не мешать. Боль, какой бы сладостной она ни была, всё-таки боль. Я не сдамся. Вы понимаете, что я с нетерпением жду Вашего разрешения на наведение порядка в доме, ибо не мыслю жизни без Вас, общения с Вами. Я уже не молода, я устала от ложной скромности и прагматизма. Вилл, послушайся меня, я умею работать, нам хватит стола и старенькой печатной машинки «Москва».
Чего еще желать?
Вокруг тишина и безлюдье вместо ревущего океана и ветра, выстуживающего последнее тепло. И в нашей комнатке простор окажется безграничным, как наши сны-прикосновения, уводящие нас в бесконечность руссейшей беспечности. Нам не будет тесно, хоть в Москве, хоть в провинции. Прошу тебя, Вилл. С Ирэн передаю всё необходимое. Я знаю, что театральные заметки стоят копейки, не смейте возвращать, это для внучки.
Целую, жду, Ваша Лючия Ламм.
***
Санкт-Петербург
Февраль…(по Пастернаку)
Ах, Мадам, Мадам…
Я и рад бы в рай, да грехи…
Я рад за вас, что всё устроились. Ирэн говорит, что Вы прекрасно выглядите, находит Вас помолодевшей, неунывающей затейницей, приятно округлившейся, без прежней изможденности балетной. Вам все к лицу и комфорт на пользу. Я рад весьма. Остается добавить – совет да любовь, живите непринужденно. Пишите в новом ритме, мне и это по душе, лишь бы Вам потрафить.
Не сомневайтесь в искренности, я очень рад, что не ошибся, Ваш писательский талант всё же проснулся, уверился в себе, нашел свой стиль. Я не ошибся и всегда буду всем отвечать, я имел честь знать Автора лично.
Глупо сокрушаться и пенять на себя, что Вы так поздно проснулись… Восхитительно-холодная «Дева». Остается рыдать, что не я разбудил Вас, Мадам, боясь оскорбить грубой похотью самца. Простите, мне было невдогад, что Ваша экстравагантная натура желала – жаждала шоковой терапии и насилия. Мне было невдомек представить сие… У стен монастыря Вы были в высшей степени моей (недоставало лишь факта соития, что могло связать нас навеки)… Я ручаюсь, что это было бы ничуть не хуже, чем на горном склоне – над пропастью. Физиологию надо бы уже знать, не только философию…
Мадам, простите, Вы просто совершеннейшее дитя, как моя дочь, которую я сейчас держу на коленях. Вы даже не понимаете своей уничижающей жестокости – откровенности. Ваш взгляд не позволяет мне сказать лишнего…
Яснее ясного вижу, что Вы интуитивно и капризно выбирали не мужей, а нянек, а ныне Вы замужем в первый раз. Вот и я причислен к таким же – «вечный Ваш поэт и вечный Ваш любовник». А этот «последний» удостоился чести лишить Вас фригидности.
Неужели Вы и этого не понимаете?
Неужели Вы никогда не видели во мне мужчину – человека живого?..
Неужели Вам не больно, хотя бы за меня, если когда-то любили меня, а не сонеты в Вашу честь?
Неужели Вы смеете предполагать, что я смогу отдать малышку Лючи, Вашу копию, кому-то доверить ее, даже вам, родным по крови?
Неужели Вы не почувствовали мое отчаяние?
Неужели мы были?..
Это нечто непоправимое, что нам не позволит приблизиться друг к другу. Вы осуждаете молодую мать (Асю), а какая из Вас бабушка?! Это моя мать радуется прибавлению в семействе и отпускает «молодую», лишь бы мирно было в доме. Вы пробовали в своей жизни не крушить судьбы, а умиротворять души окаянные? Вам не удастся. Вы умны умом, но не мудры, как наши бабули.
Господи, на кой мне Ваши бумаги?!
Ваша Ирэн! Вы о чём думали, Мадам?
Я не создан из мрамора, я создан из глины, обожженной страстью к Вам, столь непосредственной.
Случившееся я постиг день в день, что едва не убило меня…
Помните Ад? Безумие… Вот и объяснение непознаваемому. Я был обречен.
Тишина и покой на краю света…
А Вам не страшно остаться со мной наедине? Я не могу ныне поручиться за себя, я задушил бы Вас от ревности… Или… Не знаю. Кровь ударяет в виски, я долго готовился отписать Вам… А Вы просите не оставлять Вас. Я был бы счастлив от этой возможности, но как тесен мир для нас двоих на этой планете.
«Но мы будем дружить семьями…»
… вы (все!) издеваетесь?
Когда-нибудь, лет сто спустя, в измерении ином я найду Вас на балу герцогини Трагедии и, нарушив придворный этикет, не спросив позволения, вовлеку Вас в сумасшедший танец. Нас унесет вихорь: Padam! Padam! Padam!..
Бесследно. Церемонной мазурки не будет. И уже я буду шептать Вам изможденное: «Я не отпущу Вас никогда!»