Глава 17. Лебединое озеро
Нью-Йорк
1993 октябрь 2-ое
Я всматриваюсь в открытку.
Желаю счастья, друг мой!
Как-то не пишется, а вспоминается, почему Юрик молчал. Я видела его на башне танка. 19 августа 1991 года мы с коллегой удрали пораньше с работы. Время догуливания отпусков, в офисе мертвая зыбь, по телику по трем каналам балет «Лебединое озеро», книжки дочитаны...
Вышли на площади Ногина (ныне Китай-город), пройтись по Васильевскому спуску к пристани и прокатиться на речном трамвайчике, а тут танки на углу ГУМа! Прохожие в изумлении крайнем, спрашивают, а мальчики на танках улыбаются и молчат растерянно...
Трамвайчики речные не работали. Тишина перед бурей и недоумение. Поспешили по домам. Дома также глухо. Если бы кто умер из ЦК КПСС, так уж пора было бы и оповестить народ. Сын был на даче, муж с неделю где-то пропадал, он ведь тоже академию заканчивал...
Я ловила вражьи голоса, а к вечеру прорвался призыв радиостанции «Эхо Москвы», что на баррикадах у Белого дома не хватает медиков и перевязочных средств, что и побудило меня собрать аптечку, обуть резиновые сапоги, накинуть плащ и двинуться на защиту демократии.
«Социализм с человеческим лицом» выглядел глупо и пьяно, и то, что ГКЧП хотели сохранить СССР в целости, – выразить не сумели, и поезд ушел не в ту степь.
В августе ночи холодные, после дождя расквашенные газоны, грязь по щиколотку. В автобусах сидели медики и тупо пили, никаких травмированных не было. Мелкое брожение толпы от кучки к кучке, к жигуленкам кооператоров за горячим кофе и бутербродами, рассуждения, что к старому возврата нет. Легкая паника, что танками передавят всех... Волна от зоопарка хлынула к горбатому мосту, но опала. Несколько танков были и вокруг здания – растерянные голодные пацаны.
Кто – зачем, кто за кого, хрен его знает, товарищ майор.
Новостей и чего-то внятного в плохо освещенном копошении живой массы не наблюдалось.
Выступления Ельцина ночью с балкона было не расслышать, но передавалось по цепочке, что всё обойдется, что «всё будет»...
Ладно, от усталости и бессонницы люди расходились, в раннем метро ехали чистенькие пассажиры, не смотревшие на мои замызганные сапоги. Это тоже позиция – наблюдать со стороны исторические катаклизмы.
Это сейчас я могу оценить, что ночное бестолковое топтание есть веха истории.
Я больше не слушала «Эхо», разобраться в том, кто у власти, какие силы воду мутят, простому обывателю не дано просто по определению, а участвовать в чужой нечистой игре в роли статиста – наиглупейший самообман, что человек что-то может изменить в стихийном бедствии.
Всё предопределено.
Удобно поставить точку над И, дабы дальше жить своей жизнью: личной, творческой, логически выстроенной в быту, тайной жизнью души, которую принято скрывать и беречь.
Мы жили дальше, с насмешливой улыбкой посматривая в телике на подковерные интриги деятелей, всегда для народа выходившие боком. Комментарии фирмачей в офисе, не выключавших СиЭнЭн, советы – как правильно надо делать, остротой ума не отличались.
Офис – это две квартиры в дипкорпусе за одной железной дверью, где в помещении кухни шлепались наклейки и тесемки «Мейд ин ЮСА» к водолазкам, сшитым в Хакасии. «Хрен лимитед» занимался тем, что скупал и продавал. Всё.
Они хотели нас научить правильно и красиво обманывать?
Это и есть трейдинг?
Я занималась тем, что подбирала модные тряпки для небольших поставок в наши крупные организации (НИИ, заводы). Мудрить не стоило, в то время советского человека было можно купить на яркие фантики от жвачек. Так русская коллега, вернувшись с запада, установила домашний телефон, хотя очередь была утрачена в связи с их длительным отсутствием. Секретарь всё отшивала и отшивала ее, не допуская к начальнику по этому вопросу, Т.В. хотела доказать квиточком, что они имеют на это право, долго рылась в сумке и, не выдержав, вытряхнула содержимое на стол: разноцветная мелочевка, ручки, леденцы, жвачки, финтюльки-заколки-брелки. Секретарша тут же сгребла всё это к себе в стол и через пять минут принесла разрешение на установку и квитанцию на оплату.
Смех был грустным, когда на фантики купили страну…
Это время я бы отнесла к периоду преодоления серого цвета в мозгах к радужным и опасным контрастам.
Много позже мы объяснились с Юрой по поводу его исчезновения, и то случайно столкнувшись на Калининском проспекте. Он был в танке, хоть и не танкист, а «просто» офицер. Приказ: ежели чего – стрелять, ежели чего пойдет не так и получит резонанс, то такого приказа не было. На вопрос генералу, как конкретно и в каких случаях стрелять и как это стрелять в население? Генерал поднял его: «Поглядите на этого офицера, он умеет думать».
Естественно, осознавать себя бараном ему не хотелось, он дал команду – стволом воткнуться в коммерческий киоск – в сникерсы и водку, вызвав техпомощь по рации. Так они и пили три дня всем экипажем. Гибель трех мальчиков – нелепость, пьяная неосторожность и ослепленный водитель. Армия не стала бы стрелять в людей. Много говорилось о том, что первая кровь остановила великую бойню, но... советскому народу после пережитой Великой Отечественной Войны, революций и репрессий – претило пролитие даже малой крови, и каждое убийство в СССР расследовалось тщательно с докладом наверх (ЦК КПСС).
Ценность человеческой жизни была неоспорима в мозгу каждого человека.
Была...
Как-то я ушла от работы над текстами писем в событийность конца 1991 года, и нет настроя на лирику. Наверное, я прерву роман на неопределенное время. Хочешь иль нет, а обстоятельства влияют не только на повседневность дел, но и размышлений. Конечно, мы тогда радовались уже тому, что Вы не оказались в отделённом от России государстве. Если вдуматься, страшное время мы пережили без существенных потерь в ближнем окружении. А кому-то еще только предстоит осознать, что дочь, уехавшая учиться на родину предков, попавших в Азию по распределению, уже никогда не сможет вернуться в родительский дом.
Начало распада. Распад – всегда тлен и гниль, зловоние...
Противно слушать в свой адрес, что мы уехали в Штаты за колбасой. Времени жаль, жаль тратить его на борьбу с бытом, мышиную возню. Я не сумела отоварить ни одного талона (сахар, водка, сигареты, мыло... керосин?), остаются те, кто на это способен.
Быт не имеет права заслонить нам бытие.
Всегда актуален вопрос выживания, мы решили здесь переждать, скажем так, не пачкаться.
Хватит, смерть неизбежна, но любовь бессмертна!
Мадам Лючия де Ламмермур
***
Добрый день, сударь.
С чудесным замыслом проститься не смогла. Хотелось метнуться назад в связи с событиями. Именно метнуться. Но это сродни мельтешению, мы думали о том, чтобы вернуться, но быстро не получалось. Ажиотаж, как реакция на Московский конфликт, сник в эмигрантских кругах. Будни, благословенные будни с насущным хлебом, невзрачные хлопоты, как они умеют усмирить мятеж души, осадить, прибить, как пыль к земле.
Болтая с Вами о пустяках, о прелестях уединений, я вышла купить бумаги. Ненастье для нас никогда не было помехой для бесцельных блужданий, а я оделась легко (на пять минут). Я слушала наш ритм проспекта и увлеклась: трепет забытый переходил в восторг.
Туманные клочья ностальгического неба застигли врасплох!
Вернувшись к ночи на такси, я рисовала акварелью на бумаге, набухавшей слезами... и так до утра – до озноба. Неделю обходилась грогом (отличное средство: ром с горячим чаем), сегодня первый день без температуры и я вышла сделать элементарные запасы, но слабость жуткая. Оказывается, что я совсем не переношу одиночества в быту, теряюсь (муж уехал).
Так мало нужно, чтобы понять это...
До вечера, сударь.
Бредовые вечера и ночи скрашивают магнитофонные (маленькие) кассеты из Петербурга. Я часто забываюсь в наушниках. Вздохи и шепот, записанные случайно в декабре 1989 года! Даже начало беседы о «Траурной весне» сохранила Ирэн вместе со своими старыми песнями, настраиванием гитары и еще чьей-то болтовней, предваряющей каждое новое выступление. Отрадные звуки шагов, общий привет вполголоса и звон упавшей чайной ложечки (вспомнили?).
После «Омута» каждый (кто понял – о чём) задал себе вопрос: «Что со мной?» Я прочувствовала изучающий взгляд и встретила его с изысканным вызовом под романс о «гостье далекой». На розу, внезапно всунутую мне перед чтением, я растерянно улыбнулась, виновато отвела глаза, что мне совершенно несвойственно. Этот мой конфуз был замечен, так как я не проследила за лентой, зашуршавшей внезапно на стареньком магнитофоне.
Ирэн пишет, что всем было ясно, скучно уже не будет!
Конечно, мне пришелся по душе ее подарок, в эмиграции родная музыка, как воздух! Профессионально исполненные песни разошлись быстро, а я дорожу этим черновиком нашей первой встречи. Искренность автора приятно умиляет.
Что ж Вы так долго не заходите к ним? Почему не отзываетесь?
Мне доставляет странное удовольствие работа с личным архивом. Удивительное наслаждение, заново переживать неузнанный сюжет нашей жизни.
Нелепость?
Вы так не думали? Вы просто писали, в страшном сне не представляя, что сочиненный образ существует во плоти и крови, и в настоящем, а не вымышленном времени.
Мадам Лючия де Ламмермур